Дело об избиении младенцев - Андрей Воробьев

Говорили, что Степанида Васильевна прежде работала директором пирожковой, закрытой санэпидстанцией, после того как в партии пирожков было найдено сразу несколько крысиных хвостов. Завхоз была человеком умным, сразу поняла, что наконец-то попала в подходящее место и тут же взялась за работу. Вместе с Сергиенко она почти каждый день посещала какое-нибудь учреждение, а в Петросовет заглядывала еженедельно. В результате, «Живеночек», покинув подвал, поселился в двухэтажном ведомственном детском садике, переданном на городской баланс из-за экономических проблем предприятия. Радушный директор «Живеночка» заявила прежним клиентам детсада, что они и теперь могут приводить своих малышей сюда в дневное время, но суровые мамаши, работницы объединения «Красная резина», заявили ей: лишних детей у нас нет.

Коммунальных проблем для «Живеночка» не существовало. «Лентрансгаз», «Ленэнерго» и «Водоканал», после нескольких визитов к ним Светланы Викторовны и Степаниды Васильевны занесли «Живеночка» в список тех организаций, которые никогда не заплатят ни рубля за потребляемые ресурсы.

Для секретарской работы был нанят пожилой учитель английского. Школа изгнала его из-за постоянных запоев, но на новом месте от «англичанина» требовался не трезвый образ жизни, а лишь составление нескольких текстов в день. В ближайшее время все подходящие организации, от знаменитого «Лайян клуба», до мало кому известного общества при Лиссабонской церкви святого Теренция получили письма из перестраивающейся России. Из писем можно было узнать о существовании детского приюта «Живеночек», воспитывающего безнадзорных детей в традициях трансцендентной религиозности и неразрывной связи с природой. Послания были составлены так, что протестанты не могли не придти к выводу: «Живеночек» воспитывает протестантов, католики понимали, что «Живеночек» — католический приют. Буддисты, пацифисты, сайентологи и, даже, испанские неофранкисты заочно обрели в Петербурге братьев по воспитанию. В результате, машины с гуманитарной помощью подъезжали к «Живеночку» каждую неделю.

Правда, потом учитель спился и умер. Теперь письма зарубежным спонсорам писала сама Степанида Васильевна. Поток помощи сократился, потому что некоторые письма, с неправильно написанным адресом, к получателю просто не попадали. Однако если они все же доходили до адресата, то благотворители приходили в полное умиление. Они принимали почерк Степаниды Васильевны за почерк шестилетних детей и не скупились. В результате, возле «Живеночка» всегда кучковались стайки бомжей, ожидая пока пару коробок подгнившей или, просто ненужной гуманитарной помощи, не выкинут на помойку.

Кроме бомжей были и другие люди, для которых «Живеночек» стал самой светлой и радостной страницей в жизни. Разумеется, из детского возраста они вышли давным-давно. Это был бой-френд Степаниды Васильевны моложавый шофер Гоша, вечно пьяный воспитатель дядя Петя, повариха-тяжеловес тетя Маша, дальний родственник Завхоза Сергей Николаевич, занимавший должность электрика и врач Павел Егорович, уволенный за халатность из областной больницы. Врач приглянулся директору приюта своей замечательной теорией, согласно которой у детей серьезными болезнями были лишь переломы и вывихи, а все остальное поддавалось психологическому излечению. А излечение он проводил посредством маленького молоточка, применяемого при неврологическом исследовании. При этом работал им столь интенсивно, что ни один ребенок не обратился к нему за помощью дважды.

И что самое удивительно, только журналистка Юлия Громова интересовалась: как же живут те, ради кого «Живеночек», собственно и затевался — дети? Скоро она выяснила, что нормальным можно назвать существование лишь четверых питомцев приюта. Это были достаточно взрослые пареньки-олигофрены, чьих умственных способностей, однако хватало, чтобы беспрекословно подчиняться Завхозу и составить подобие полиции. Восемнадцатилетние олигофрены бродили вокруг здания, не позволяя проникнуть туда посторонним или убежать обитателям, а также наводили порядок внутри. Все это укладывалось в теорию Натуро-естественного воспитания, которая подразумевала отсутствие контактов детей с развращающим влиянием внешнего мира.

Остальным детям приходилось гораздо хуже. Пять десятков сирот, выловленных дядей Васей на вокзалах или имевших неосторожность попасть в «Живеночка» по своей воле, испытали на тебе теорию Лукомицкого во всей полноте. Учитывая свою незавершенность, данная теория подразумевала полную свободу педагогической импровизации. Так, если в детской спальне прорывало батарею в ноябре, то ее можно было не чинить почти месяц, ибо Натуро-естественное воспитание подразумевало закаливание. Если из-за очередного запоя тети Маши кухня не работала, воспитанники получали очищенную свеклу, морковь и капусту: теория сыроедения полностью укладывалась в учение Лукомицкого. Принимались меры и к нравственному оздоровлению детишек: олигофрены-охранники, расхаживая среди своих малолетних поднадзорных, грызли гуманитарный шоколад. У малышей, смотрящих на это, вырабатывалось терпение и подавлялась зависть.

Светлана Викторовна, разъезжавшая по приюту на своей коляске, радовалась, ибо дети были всем довольны. Услышав слова благодарности, она давала детям конфетки и уезжала в свой кабинет. Тотчас же в комнату входил дежурный олигофрен. Если, по его мнению, кто-то клеветал на тетю Степаниду или дядю Петю, он для начала вытаскивал конфетку из-за щеки негодяя, после чего проводил интенсивную лекцию о морали и послушании. Врач Павел Егорович два раза колотил олигофренов за то, что вследствие их педагогического усердия, ему приходилось отрываться от телевизора и оказывать медпомощь детишкам.

Что же касается положительной части Натуро-естественного воспитания, то на прилегающей к бывшему детсаду территории дети раскопали пару грядок, а в подсобном помещении всегда жила какая-нибудь мелкая сельскохозяйственная скотинка.

Юля лишь однажды посетила «Живеночка», дав взятку стоявшему на страже олигофрену в виде пакетика чипсов. После ее визита и большой статьи, названной «Мертвый домик», Степанида Васильевна две недели не занималась ни чем иным, кроме беготни по различным организациям, с требованиями наказать и Юлию Громову, и ее издание за «растление подрастающего поколения». Однако чиновники конца девяностых отличались инфантилизмом и не спешили помочь Степаниде Васильевне.

Громовой несколько раз звонили в редакцию, объясняя, что следующее ее появление в «Живеночке» будет опасным для жизни. Юля тактично посылала их в юридическую службу газеты, а там — еще дальше, в федеральный суд. Правда, журналистка в приют больше не ходила, зато смогла поговорить с двумя десятилетними мальчишками, которых Колька-шофер посылал продавать гуманитарные куртки. При этом детям было приказано в случае поимки объяснить в милиции, что одежду они украли из приюта.

К этому времени депутат Законодательного собрания Лапшов, друг детей и приюта «Живеночек», попал в «Кресты» из-за любви к мультфильмам. Любовь заключалась в том, что Лапшов выбирал во дворе приглянувшихся малышей и заманивал в квартиру — мультики посмотреть. Однако кроме мультиков он демонстрировал детям и собственный член, грязный, волосатый, очень неэстетичный. Одна девочка «смотрела мультфильмы» у него до утра. Родители, вошедшие в квартиру с милицией, застали сеанс в разгаре. Лапшов ждал суда, а «Живеночек» лишился ценного покровителя в представительной власти.

Степанида Васильевна понимала, что новые статьи Громовой могут привести к серьезным неприятностям. И она решила принять превентивные меры, насколько позволял ее интеллект.

«Кто же это мог сделать? — Размышляла Юля. — Бандиты, нанятые риэлтерской фирмой «Перун»? Я ведь помешала этой конторе отнять квартиру у бабы-алкоголички. Баба-то черт с ней, а вот дочери-пятикласснице эта квартира скоро пригодится. А может… Нет, маньяки действуют по одиночке. Ну, значит, точно нертовские дела».

Размышление — было единственным занятием, доступным в данный момент Юле, да и то, давалось оно с трудом. У девушки были связаны руки, рот заткнут какой-то промасленной дрянью, а сама она перекатывалась по полу быстро мчавшийся машины среди мешков и коробок. Нападение было настолько неожиданным, что Юля не успела даже крикнуть. Ее схватили с двух сторон, зажали рот, выбив сигарету, и швырнули в кузов. Судя по низкому потолку и тому, что ноги почти упиралась в стену, а рядом с головой была другая стенка, она находилась в небольшом фургончике.

«Дура! Потерпела бы еще без сигареты минут пять, может, Алексей и подъехал бы. Клянусь, если все кончится благополучно, брошу курить. Ой, нет, не надо, не смогу. Клянусь, не курить целый месяц. А выдержу ли»? Юля задумалась над тем, сколько выдержит она без табака, и в этот машина остановилась. Послышался скрип дверцы и топот ног — приехали. Потом фургончик открыли. Какой-то коренастый мужичонок схватил ее за воротник и вытащил из кузова.