Одиночество - Николай Вирта

— Вашего брата не жалеть, а учить надо!

— Кто это вас выбрал в учителя? — Лешка задохнулся. — Учитель… Таких учителей красные к стенке десятками ставят, чтоб не учили.

Сторожев охнул и выронил цигарку. Рот его свело судорогой.

— Ах ты, сволочь! — рявкнул он. — Наслушался братца! Мало тебя били, получи еще.

Он взмахнул плеткой и огрел ею Лешку по лицу сверху вниз. Потом, подобрав поводья, тронул кобылу и через плечо бросил:

— Умней будешь, сукин сын, Сеченый!

«Сеченый, — промелькнуло в мыслях у Лешки. — „Сеченый, Сеченый! — вспомнил он крики мальчишек. — …Сеченый, э-э-э, Сеченый!“»

Лешка, еще не остывший от возбуждения, поглядел вслед Сторожеву и подумал: «Один на один, трахну — и конец ему».

Но возбуждение внезапно прошло. Лешка почувствовал, что ему стало легко и свободно, а то, что так мучило его, разрешилось очень просто и, главное, очень скоро.

— Подлюга, — пробормотал он, размазывая по лицу кровь, — ишь ты, как крепко стеганул. Тяжелая рука какая!

Поздно вечером у Молчановского хутора Лешка нагнал Листрата.

— Ну? — Листрат заметил на лице брата багровую полосу и все понял.

— Поедем, — глухо отозвался Лешка. — Сдаюсь.

Над седым туманом пробивалась утренняя тусклая заря, когда Лешка и Листрат увидели вдали силуэт элеватора. Он подмигивал им красным глазом, показывая дорогу к близкому и желанному отдыху.

Лешка молча ехал впереди Листрата. Листрат крутил белокурый ус.

— Не боишься?

— Нет, — просто ответил Лешка, — один конец!

— Как же это ты его не убил? Я бы не выдержал. Ты что, пожалел его, что ли?

Лешка поравнялся с Листратом.

— Мне, Листратка, в спину ему не хотелось стрелять. Я его поймать хочу. В глаза ему погляжу и застрелю. Мне ему в глаза охота поглядеть, когда он подыхать будет.

И вот элеватор совсем близко.

Лешка остановил кобылу, снял шапку, карабин, револьвер и отдал Листрату.

— Держи, — сказал он надтреснутым голосом и добавил — Ты, Листратка, мне руки свяжи. Христом-богом молю. Свяжи, а то боюсь — назад поверну…

Листрат увидел серьезные, умоляющие глаза брата, вынул из кармана запасной ремень к седельной справе и крепко связал за спиной руки брата.

— Готово, — ухмыльнулся он, — поехали.

Глава шестая

Однажды утром — было это в начале февраля — Фрол Петрович сказал Наташе, что идет к вдовой сестре в Грязное помочь по хозяйству, может быть, задержится, наказал блюсти дом, ребятишек Андрея Андреевича не бросать на произвол судьбы, прилежно ухаживать за оставленной красными кобылой. Потом посидел, помолчал, отвесил три поклона в сторону божницы, захватил узелок с хлебом и тремя луковицами и ушел.

Обходя села, лощинами и малоезжеными дорогами он пробирался в Токаревку к Листрату. Коммунистический отряд прочно укрепился на старом месте.

Сашка Чикин встретил Фрола Петровича около станции, привел в штаб — он помещался в теплушке. У телефона сидел Никита Семенович, в углу на нарах лежал Федька.

Фрол Петрович снял шапку, поискал икону.

— Не ищи, Фрол Петров, этого товара не водится! — засмеялся ямщик.

— Отступник, отступник ты, Микита! — Фрол Петрович обратил лицо в правый угол, осенил себя крестным знамением, сел, помолчал.

— Зачем к нам пожаловал? — спросил Никита Семенович не очень радушно.

— Замучился, Микита! Сколько ночей не спал — не сосчитать, — с тоской проговорил Фрол Петрович. — Первым делом, дружок мой Андрей сгинул. Вторым делом — меня Антонов обманул. Обманул, обманул, не спорь со мной! — прикрикнул Фрол Петрович на Никиту Семеновича, хотя тот и не думал спорить с ним.

— Однако долго ты соображал, Фрол Петров. — Ямщик ухмыльнулся. — Долго, брат, догадывался!

— А что ты зубы скалишь? Я затем к вам приплелся, чтобы вы мне правду указали, а ты надо мной надсмехаться? Ответствуй!

— Остолопы вы, вот тебе мой ответ!

— Истинно, того-этого, дурачки вы! — поддакнул, зевая, Федька.

— Не-ет! — взорвался Фрол Петрович. — Не дураки! Темные мы, правды мы не знаем! — Он помолчал. — Лисграт Григорьевич где?

— Сейчас будет. Только что из Тамбова прибыл.

— Вона что! — Фрол Петрович недоверчиво покосился на Никиту Семеновича. — А про дружка моего, про Андрея, часом, не слышал ли?

Никита Семенович об Андрее ничего не знал. Вошел Листрат.

Поздоровавшись с Листратом, Фрол Петрович спросил:

— А что, Листрат Григорьевич, Москва-то ваша еще?

— Да ты очумел? — Листрат с недоумением воззрился на Фрола Петровича.

— А ты скажи, кому говорю! У нас болтают, вся ваша партия против Ленина встала. Попы молебны служат, дым у нас коромыслом.

— Эх, зря тратятся! — рассмеялся Листрат. — Панихиды, Фрол Петрович, служить надо.

— О! Это по кому же?

— По Антонову, по Антонову. При последнем издыхании.

— Брось шутки шутить! — Фрол Петрович насупился. — Антонов… Жив и здоров, и нос в табаке.

— Ничего, — возразил Листрат, — пусть перед смертью побалуется. Скоро мы тут порядочки наведем. Ты слушай, — с воодушевлением начал Листрат. — Ленин в Тамбов Антонова-Овсеенко прислал от власти и партии уполномоченным. У-у, дельный человек! О ту пору я в Питере в Красной гвардии служил, под его началам был. Уж он покажет вашему Антонову!..

— Что-то ты больно храбёр приехал! — скрывая восхищение ладной, статной фигурой Листрата и его горящими глазами, спросил Фрол Петрович. — Уж не армию ли приволок?

— Армию не армию, а подкрепление подкинули. Пулеметы, орудия, продовольствие притащил.

— Орудия, пулеметы? — с помрачневшим лицом повторил Фрол Петрович. — Нет, Григорьевич, не такие слова я от тебя услышать хотел. Опять, стало быть, кровищу лить?

— Без кровищи не обойтись, — угрюмо заметил Листрат. — Но и мир недалече. Собрал товарищ Овсеенко коммунистов со всех уездов, объяснил, что и как… Езжайте, мол, домой, успокойте народ, к пахоте бы готовился, очень нам хлеб нужен. И еще сказал: вот-вот мужику великое облегчение выйдет.

— Какое же? — оживился Фрол Петрович.

— Слух идет, будто разверстку ломать будут.

— Тогда каюк Антонову, — сказал Никита Семенович.

— Не верю, не верю! — вырвалось у Фрола Петровича.

— Твое дело. Вашего брата вскорости на мужицкую конференцию в Тамбов позовут. Там, поди, и объявят насчет облегчений. Товарищ Овсеенко сказал: бумагу, мол, о том пишем товарищу Ленину.

— Опять бумага! — горестно прошептал Фрол Петрович. — Ну, вот что… Бумаги бумагами, а мне от самого Ленина надо твердое слово насчет мужика услыхать. К нему пойду. И насчет Андрея душа моя на куски рвется. Пропал человек ни за что ни про что. Ленину скажу: пусть разыщет Андрея, и без того от него не уйду. И что сказал — сделаю. Мое слово — кирпич.

— Насчет Андрея тебе с Лениным говорить нечего. Он в тамбовской тюрьме сидит.

Фрол Петрович так и ахнул.

— Это за что ж?

— В комитете был, вот и сидит. — Листрат насупился. — Я товарищу Антонову-Овсеенко о нем помянул. Обманули, мол, его, а мужик сам по себе вполне безвинный. Сказал: разберется.

— Ахти, в тюрьме, болезный! — горько вырвалось у Фрола Петровича. — Дак я к вашему Антонову самолично пойду, кулаком об стол грохну, чтоб выпустил Андрея в одночасье. А от него к Ленину.

— Да товарищ Антонов-Овсеенко тебе и без Ленина все объяснит, упрямая башка! — улыбаясь, заметил Листрат.

— У вас свой Антонов, у нас свой. Может, и тот обманщик. Нет у меня веры никаким Антоновым. И не спорь со мной.

Листрат развел руками. Вмешался Никита Семенович.

— А что, пускай идет! Иди, иди, Фрол, к Ленину. К нему много народу ходит!

— И пойду, — упрямо сказал Фрол Петрович. — Подаянием питаться буду, а добреду. Только пустят ли нас к нему? — усомнился он.

— Пустят-то пустят, — отвечал задумчиво Листрат. — В Тамбове рассказывали: один мужик к нему приперся, у него корову отобрали. Ну, он к Ленину. Тот взялся за обидчиков… Ох, и досталось же им!

— Стало быть, строгонек? — Фрол Петрович с необыкновенным вниманием слушал Листрата.

— А ты думал! Государственная голова — во все вникает, и в великое и в малое! Его сорок держав побаиваются. А сам он человек, говорят, простой, ростом невелик и в лапту играть любит!

— Эка! — восторженно вскрикнул Фрол Петрович. — Поди, в хоромах живет?

— Какое в хоромах! Квартирка, говорят, так себе, ничего особенного! Но нраву — характерного! «Чтобы мне, — говорит, — этого подлеца Антонова в три счета прикончить!»

— Скажи, пожалуйста! Он что же: коммунист ай большевик?

— Это я тебе в момент разобъясню, — вызвался Никита Семенович. — Большевик, Фрол, это само по себе, а коммунист, это, обратно, само по себе… Ленин — он большевик, а вот Листрат помоложе, он, выходит, коммунист.