Судьбы хуже смерти (Биографический коллаж) - Курт Воннегут

Я их спрашиваю: как же это удалось, вопреки всему, сохранить человечество - за тысячу лет столько ведь, должно быть, было угроз его исчезновения. А они отвечают - мы, говорят, и предки наши твердо решили, что жизнь лучше смерти, и старались, чтобы осталась возможность жизни для нас, для всех остальных, пусть даже ценой бесчестья. Перетерпели они множество унижений, и горестей, и разочарований, но ни убивать не стремились, ни мысли о самоубийстве не поддались. Хотя и сами тоже унижали других, причиняя им горести и разочарования.

Я их к себе расположил, придумав, какой бы они могли для себя взять девиз, начертав его на ремнях, майках или уже не знаю на чем. Кстати, вы не подумайте, что они все сплошь хиппи. Они и не сплошь американцы. Они даже не сплошь белые.

В качестве девиза я им предложил взять изречение Джима Фиска, выдающегося моралиста прошлого века, который был еще и отменным обиралой и, возможно, кое-что пожертвовал на нужды вот этого собора.

Изречение это относится ко времени, когда Джим Фиск особенно отличился в одной некрасивой афере, связанной со строительством железной дороги вдоль озера Эри. Ему самому было стыдно, не могло не быть. И, поразмыслив, он пожал плечами, а потом сказал - запомните его слова, если хотите жить на нашей планете и дальше: "Можно поступиться всем, только не честью".

Благодарю за внимание".

А получил я кафедру и трансляцию в соборе Св. Иоанна Богослова (самой большой готической церкви в мире) вот как: весной 1983 года туда пригласили выступить по воскресеньям нескольких самых известных противников ядерного оружия. Я оказался в их числе и до того этим возгордился, что на кафедру не восходил, а прямо воспарял, словно крылья выросли. Почему? А потому что ощутил прилив бескрайнего оптимизма. Почувствовал себя этаким политиком-самоучкой, который волен говорить то, что придется особенно по душе тамошней, очень специфической аудитории, этим американцам-лютеранам, кожевенникам, Дочерям американской революции, ну, не знаю, кому еще. Передо мной сидели люди особенные, каких немного - решительные противники войны, маргинальная группа для нашего исключительно богатого общества, которое все свои самые дерзновенные замыслы, все свои самые общепринятые развлечения неизменно сопрягает с войной, да, с войной, ни с чем больше.

На три четверти моя речь была чистой правдой. Но вот зря я так уж увлекся идеей, что телевидение - посредник мира. Если бы такое принялся утверждать с кафедры кто-то другой, а я бы сидел среди публики, так тут же поднялся и вышел, погромче хлопнув дверью весом в две тонны. Американское телевидение, существующее в условиях Свободного Рынка Идей (который для нас - я где-то об этом писал - благотворен), собирает свою огромную аудиторию тем, что без конца предлагает одну из тех двух вещей, которые всегда, даже против воли, привлекают людей, особенно молодых: оно показывает, как происходит убийство. Телевидение, а также кино много лет старались - и сейчас стараются - сделать так, чтобы мы бесстрастно относились к убийству и смерти: совсем как гитлеровская пропаганда, обрабатывавшая сознание немцев, когда шли лихорадочные приготовления ко второй мировой войне и строительству лагерей смерти.

Да и нужен ли Йозеф Геббельс, чтобы убийство стали воспринимать как дело самое обыкновенное - подумаешь, все равно что шнурки на ботинках завязать. Достаточно, чтобы поработала индустрия телевидения, - а она дотаций не получает, ей нужно собрать миллионы зрителей, не то придется закрывать лавочку из-за отсутствия средств.

А надо было сказать с той кафедры вот что: никакой ад не ждет нас впереди. Мы уже в аду, и обязаны этим технике, распоряжавшейся, что нам делать, когда распоряжаться-то должны были бы мы сами. И не одно телевидение в том повинно. Еще и придуманное нами оружие, которое способно истребить жизнь хоть на другом краю света. Еще и эти машины- автоматы с дистанционным управлением - какая-нибудь расплывшаяся старуха ковыряет себе в носу да слушает радио, а меж тем движется со скоростью мили в минуту. Всякие такие вот штуки. (Спрашивается: если подойти со стороны духовной, чем эти машины с дистанционным управлением, эти новейшие модели "Харви-Дэвидсон" так уж отличаются от инъекций кокаина, только без шприца? А мы ведь ничего в мире не пожалеем, только бы эти машины не останавливались. Если вдруг остановятся - да мы же с ума из-за этого сойдем!)

Начет того, до какой степени техника отучила нас опасаться войны: 11 ноября, день, когда я родился, раньше был праздничным, поскольку в этот день кончилась первая мировая война, а теперь это день, когда чествуют ветеранов армии. Помню, в этот день у нас в Индианаполисе, когда я был ребенком, на минуту прекращали любую деятельность (ну, может, только трахаться не прекращали). Делалось это в одиннадцать минут одиннадцатого в одиннадцатый день одиннадцатого месяца года. Именно в это миг война завершилась - та, которая завершилась в 1918-м. (И она не возобновится до 1939-го, когда немцы вторглись в Польшу, или, может, до 1931-го, когда японцы оккупировали Манчжурию. Поди разбери, еще не воюют или уже опять начали!) В день окончания войны детям рассказывали, какая она была ужасная, сколько принесла страданий и горя, в общем, правильные вещи рассказывали. Если хотим увековечить память о какой-нибудь войне, самое лучшее - это вымазаться голубой краской и поваляться в луже, словно свинья.

Но с 1945 года День окончания войны преватился в День ветеранов армии, и к тому времени, как меня пригласили выступить в соборе Св. Иоанна Богослова, настроение было такое, что предстоят еще войны, много войн, но на этот раз нас врасплох не застанут (как будто когда заставали!), а значит, не одним мальчишкам, а девочкам тоже надо проникнуться желанием, чтобы и их в будущем чествовали как ветеранов армии (какой кошмар, если в их число не попадешь!)

Тогда мы еще не успели перебить тысячу с лишним панамцев, чтобы насильно вывезти их президента (платного сотрудника ЦРУ), подозреваемого в операциях с наркотиками, - не то бы я непременно и про это поговорил. Напомнил бы моим сверстникам сказанное капитаном боевого корабля "Техас" Дж.У.Филипом своему экипажу в заливе Сантьяго в 1898 году, когда мы воевали с испанцами. (Раньше наши школьники учили его слова наизусть. Теперь, не сомневаюсь, перестали.) Пушки "Техаса" превратили в сплошной костер испанский крейсер "Бискайя". А капитан Филип сказал: "Не надо радоваться, ребята, эти бедолаги помирают". В те времена война, пусть неотвратимая и даже, допускаю, пробуждавшая высокие чувства, считалась тем не менее трагедией. Она и сейчас трагедия, и другой она быть не может. Но, когда мы расправлялись с панамцами, от тех, кто нами командует, я только и слышал: "Здорово!" или "Вот молодцы!"