На Другой Стороне - Дмитрий Ахметшин

Максим с Доминико переглянулись.

— Это можно, но… мы так не поступим.

— Не поступим, — откликнулся Доминико, как эхо.

— Но почему же?

— На то есть причины. Прости меня, братец, но я не могу тебе рассказать всё. Из всех возможных шансов, самые большие для нас — угодить прямиком в капкан. Видишь ли, цель нашего путешествия слишком очевидна. Что касается дорог, вполне возможно, что там нас тоже будут ждать неприятности. Нет уж, лучше держаться глухих мест. Я бы лучше предпочёл копать тоннель из пустыни, чем идти по дороге.

— Наше путешествие — самое ненужное путешествие на свете, — в сердцах сказал Денис. Он вскочил, посмотрел с бессильной злостью на живую изгородь, сел снова. — Зачем же мы вообще туда идём? Быть может, она, эта дама (за что бы она на тебя не разозлилась) сама зажгла огонь, чтобы ты увидел и шёл к нему.

— Быть может, — сказал Максим. — Она или её слуги. Но… у меня просто нет выбора. У нас с Доминико нет выбора. Помнишь, что я говорил про круги и про то, что всё заканчивается там, где началось? Так вот, с маяка когда-то началось наше путешествие, вполне логично, если он и станет в нём конечной точкой. Это большой круг, очень большой. Но и он должен замкнуться.

Денис надолго замолчал. В голосе брата ему чудилась страшная неизбежность. Сначала он назвал её про себя покорностью, но потом понял — никакая это не покорность. Максим не собирался быть покорным штуке, которая за ним охотится (если она действительно охотится за ним), он будет брыкаться и кусаться, пока не останется без сил.

Максим лёг на спину. В стёклах его очков, будто коралловые заросли в глубоком озере, отражалось фигурно нарезанное небо.

— Я бы сейчас с удовольствием что-нибудь съел.

— Ты что же, не хочешь оказаться там как можно скорее? Слушай, может, это лучший наш шанс вернуться к маме и папе. Ты снова их увидишь. Посмотришь, какая у мамы забавная привычка — зевать, смущённо улыбаясь, будто это вышло случайно! Неужели тебе на самом деле нравится здесь жить?

Доминико торчал рядом, как несуразное пугало, которое зачем-то воткнули посреди леса. Он взирал на Дениса с любопытством и одновременно лёгким укором… словно на нелюдимую, дикую кошку, которая внезапно разбудила тебя среди ночи, устроившись на груди.

Речь Максима будто превратились в патоку. Хотелось ткнуть в неё пальцем и смотреть, как она медленно, сонно стягивает края.

— Хочу. Ещё хочу чего-нибудь съесть. Доминико, моя мачта и грот-марсель, поищи нам что-нибудь поесть.

Варра подошла, робко теребя подол своего передника. На нём были фиолетовые пятна от раздавленных ягод, один рукав порван — видно, пострадал в боях с ветвями самой большой в мире ивы. Ногти девочка старалась не показывать, но Денис видел, что они обломаны, ободраны едва не до крови. В косах, похожих на сплётшихся друг с другом забавных ящерок — она заплела их только что — застряли ивовые листья.

— Когда мы шли, я видела белую морковь, — сказала она. — Она вкусная, если очистить от кожуры и дать немного полежать. Давайте, я принесу вам немного. Только… скажите мне, куда полетел этот дух, с которым вы всё время разговариваете? Я боюсь, что не готова оставаться с потусторонними силами наедине… совсем наедине. Когда я гадала на лапках паучков или обращалась к своей двоюродной тётке, которая уже покинула этот мир, поблизости всегда был кто-то из подружек. Или братец. Или родители.

Доминико хмыкнул, шевельнул пальцами, такими длинными, что при правильном освещении тень от них была бы выше церквушки в только что оставленном ими форте. И что-то произошло. Нет, фигура его не стала более или менее чёткой, но глаза Варры расширились. Они больше не смотрели сквозь, они смотрели на.

— Наслаждайся, девочка, — сказал он. — Если что, я отправлюсь вон в ту сторону. Кажется, я слышал там лесных куропаток.

— Ой, — Варра прикрыла рот ладошкой. — Вы и вправду великие шаманы, если сумели призвать самого Пелайо, грозного короля Астурии, далёкой старой земли на юге среди кипарисов, откуда приплыли испанцы. У нас, британцев, ходят легенды об этом человеке. При жизни он рубил головы мусульманам, а после смерти являлся к нерадивым своим наследникам в виде страшного призрака. Говорят, многие седели после встречи с ним. Я слишком маленькая, чтобы помнить старую землю и её легенды, но мама достаточно мне их пересказывала.

Кажется, Доминику это польстило.

— Я всего лишь скромный смотритель маяка.

Он шевельнул полами одежд и стал частью хитрого, как один из множества морских узлов, союза жухлого света и мягкой, как будто акварелью нарисованной, тени.

Скоро мальчики остались одни. Максим, похоже, дремал. Денис, поняв, что всё ещё сжимает кулаки и как спортсмен на старте готов по какому-то неведомому сигналу бежать к горизонту, расслабился и плюхнулся рядом.

— Ты говорил, что я не могу завести себе здесь друзей, помнишь? — не открывая глаз, сказал Максим. Это было так неожиданно, что Денис вздрогнул. — Ты прав, братец. Но только частично. Всё гораздо… глубже. Однажды я пытался бросить странствовать и поселился в одном милом месте среди скал на западе, рядом с водопадом, под флагом британской короны. Оно называется «форт «Орлиное гнездо», и люди там смешные и громкоголосые. Они любят, склонив голову, слушать эхо от собственных голосов и хохотать, умножая этот звук до бесконечности. Дети лазают по скалистым отрогам, что горные козлы. Они считают, что сиу — даже то враждебное племя с красными носами, что обитало по другую сторону гор и без разговоров пускало стрелы в каждого встречного — ни за что не решатся напасть на «Орлиное гнездо», потому что думали, что у них на макушке сидит сам Христос вместе с другими богами старой земли, и все они изрыгают проклятья напополам с лавинами. Там есть одна женщина, мадам Туча, наполовину испанка. Сама печёт хлеб, ругается грубым, моряцким басом… И я прибился к ней, как заблудившийся оленёнок. Сначала просто сидел под крыльцом, там, где меня никто не видел, и смотрел на толстые её лодыжки, когда она сновала по двору. Потом породнился с четырьмя её детьми. Они стали мне как братья и сёстры. Её муж не отличал меня от остальных, хотя то не удивительно: этот растяпа вряд ли отличил бы собственных детей от пересекающих двор собак. Я стал жить в их доме, и мадам Туча называла меня мотыльком, которого волею судеб прибило к её лампе… а она и вправду вся светилась как лампа.

— Что же случилось потом? — спросил Денис, тщась предугадать какие-нибудь ужасные события и одновременно страшась их. — Ты оттуда ушёл? Напали сиу?