Тринадцатая редакция. Модель событий - Ольга Лукас

— Да не только курение. Люди вообще очень многое делают для того, чтобы доказать. Что-то и кому-то. Иногда — себе. В этом нет ничего плохого: не можешь убедить словом — убеди делом. Ой, проклятие, он опять заболел. Может, правда покурить? А потом ещё выпить? И тогда будет лучше? Только я забыл, как прикуривать, как затягиваться — у меня, наверное, сейчас голова закружится, как в первый раз, когда я решил продемонстрировать всем свою крутизну.

— Да уж, придётся учиться заново. Если владеешь каким-то мастерством, то надо постоянно тренироваться. Ведь атомы, из которых состоит твоё тело, всё время меняются. Старые уходят, новые приходят. Если ты, например, не занимаешься скрипкой около месяца, а потом снова за неё берёшься — новые, необученные атомы могут и налажать.

— А куда деваются обученные? Умирают, что ли?

— Переходят к другим людям. Если сегодня ты понимаешь в скрипичной игре больше, чем вчера, значит, к тебе пришли чьи-то обученные атомы.

— А как бы сделать так, чтобы атомы, болящие в моём зубе, ушли куда-нибудь подальше? Они хорошо обучены жевать, но я готов расстаться с ними без сожаления.

— А зачем долго ждать? Можно прогуляться до зубного. Что ты так смотришь? Не понравится — пойдём обратно. Мне, честно говоря, холодно просто так гулять, а от обеда ты отказался. Ну пошли, что ли. Отведу тебя к проверенному человеку — самому лучшему в мире зубному. Ты, может быть, не в курсе, но современная медицина сделала большой скачок вперёд. Сто лет назад кровавая пена на губах означала, что ты уже, всего вероятнее, не жилец. Теперь же — что тебе просто следует поменять зубную щётку.

Шурик сам не заметил, как поддался на уговоры носителя. Только что они стояли на месте, и вдруг уже идут, и Алик договаривается по телефону с медсестрой или ассистенткой «лучшего в мире зубного», называет её «тётей Катей», потом убирает трубку в карман, указывает рукой на стоящий возле остановки троллейбус, и два Александра бегут к нему, а затем успешно финишируют на задней площадке.

В троллейбусе Алик в буквальном смысле заговаривал Шурику зубы:

— Сейчас добрый доктор вырвет зуб, и зуб больше не будет болеть, зубу будет хорошо, он будет лежать в коробочке и не болеть, и ты не будешь болеть, а завтра наркоз отойдёт, и ты снова сможешь есть пирожные и торты, хотя я бы порекомендовал этого не делать, но ты меня не послушаешься, и всё равно будешь их есть, и у тебя заболит другой зуб, но это ерунда, мы снова пойдём к стоматологу, он вырвет тебе и этот зуб, и так будет продолжаться, пока зубы у тебя не кончатся, и тогда тебе вставят имплантанты, а они не болят...

Под эту нескончаемую колыбельную они дошли до стоматологической клиники, и тут Шурик решительно остановился и скомандовал:

— Стоп. Пошли обратно.

— Это ещё что такое? — нахмурился Алик.

— У меня больше не болит зуб. Ты мне его заговорил. Ты есть великий шаман, моя перед твоя трепещет и преклоняется.

— Не говори ерунды, — строго сказал великий шаман, — это он заснул, забылся тревожным сном. А как проснётся — так будет болеть, что своих не узнаешь. Пойдём быстро, без разговоров!

— Конечно, тебе легко говорить. А ведь это мой зуб, — почти захныкал Шурик.

— Думаешь, я зубов никогда не лечил?

— Не думаю. Слушай, а ведь ты — совсем как этот зуб.

— Спасибо большое. Вот с этого момента мы больше не друзья. Я провожаю тебя до кабинета, и там мы расстаёмся. И я перестаю причинять тебе боль, тяжкую боль.

— Да нет, не для меня. Просто вот ты живёшь с родителями, и всем вам больно. От того, что вы вместе. Тебя надо удалить, положить в коробочку, где тебе будет хорошо. А рана в сердцах родителей постепенно затянется, и им тоже будет лучше.

— Ну ты сравнил тоже. Топай давай, тебя ждут щипцы и клещи.

— По-моему, очень удачное сравнение. Попробуй всё же уйти от них по-настоящему. Ой!

— Что, опять заболел?

— Да. Проснулся. Чёртов зуб...

Лучший в мире стоматолог оказался мастером своего дела: зуб был извлечён быстро, качественно и легко. Шурик хотел было взять его на память, но потом решил: избавляться — так уж избавляться.

Алик Орехов преданно ждал его у дверей кабинета, и, как оказалось, не напрасно: денег у Шурика толькотолько хватило на то, чтобы заплатить за приём, а ещё нужно было добавить за срочность и ещё за какие-то услуги — словом, добрый носитель не только исполнил главное желание непутёвого мунга — помог ему избавиться от боли, — но ещё и приплатил за это развлечение из своего кармана.

— Я, покуда сидел, подумал насчёт моих родителей, — сказал Алик, когда они вышли на улицу. — Ты не совсем прав.

— Шего?

— Ты говорил, что я причиняю своим родителям боль — совсем как твой зуб. Это неверно. Скорее я для них лишь память о боли, которую они испытали в тот момент, когда у меня начал ломаться голос. Я для них — как молочный зуб в коробочке. Я взрослел и чувствовал, что им было бы проще, если бы я умер: тогда у них осталось бы воспоминание о маленьком гении, безвременно покинувшем этот мир, воспоминание, не омрачённое обыкновенностью моего зрелого возраста.

— Не может быть, чтобы родители хотели такого! — Шурик даже шепелявить перестал от возмущения.

— Конечно, вслух они это не произносили и даже в мыслях себе не признавались, но при этом чувствовали, что так им было бы проще. Если бы я был слабее, я бы покончил с собой. Если бы я был сильнее, я бы перестал подыгрывать им в пьесе «наш ребёнок всё-таки гений, просто не всем это видно». Но я — такой, какой я есть. Живой и обыкновенный, бездарный и бесполезный.

— Я бы не сказал, что ты — бесполезный, — тихо сказал Шурик. — Ты не представляешь, что ты сегодня сделал. Отвести меня к зубному, уговорить меня удалить зуб — это почти чудо.

— Обращайся, — грустно улыбнулся Алик. — Если бы уговорить моих родителей было так же... ай, ну ладно, в самом деле. Вряд ли тебе сейчас охота выслушивать песни о моей неустроенности.

— А что, по-твоему, есть устроенность?

— Ну, как у всех обыкновенных людей. Работа, квартира, семья. Если необыкновенный человек — ну, гений какой-нибудь или просто редкая неординарная личность — не обладает всем этим набором бесполезных артефактов — плевать, не тем он ценен. Но вот нам, простым заурядным парням, без этого никак нельзя.

— То есть работа, квартира, семья — это для тебя такой же точно способ что-то доказать, как для меня в своё время было курение? А семью не жалко? Она же всё-таки живая.

— Когда ты хорошо и крепко устроился в жизни, тебе ничего и никому не надо доказывать.

— Устроиться хорошо и крепко можно только в гробу, — твёрдо сказал Шурик, а про себя подумал: «И то только до тех пор, пока тебя не поднимет оттуда какой-нибудь сотрудник второй ступени и не препроводит в царство вечного труда».

Едва у Лёвы выдавалась свободная минутка, как он, пренебрегая правилами пожарной безопасности, каковые Константин Петрович озвучивал чуть ли не на каждой летучке, пристраивался у открытого окна в своём кабинете, чтобы спокойно насладиться вкусом крепких сигарет, которые присылал из Лондона праправнук Даниила Юрьевича. Впрочем, Лёве редко удавалось в благословенном спокойствии затушить бычок и потянуться за следующей порцией никотина, потому что коллеги как будто чуяли — нет, не запах табака, они чуяли, что Лёва свободен, и это непорядок, а раз непорядок — то надо Лёву чем-нибудь занять.

На этот раз в его кабинет ворвался Виталик — как всегда, без предупреждения, хотя его сто раз уже просили так не поступать, — хлопнул дверью и бесцеремонно плюхнулся на хозяйский стул.

— Чего надо? — даже не пытаясь скрыть раздражение, спросил Лёва.

— Повезло мне, что ты свободен, — нахально заявил Техник, — а то это всё реже и реже с тобой случается.

— В самую точку. И знаешь, как я люблю проводить эти редкие свободные минуты? — саркастически поинтересовался Лёва.

— Знаю. Я как раз с этим к тебе и пришёл. Мне тут, понимаешь, надо мозги на место поставить. Я тебе сейчас быстренько кой-чего нашепчу по секрету, а ты, если я совсем буду ахинею нести, несильно так стукни меня пару раз и ещё, может быть, встряхни так, как ты умеешь, — как, помнишь, когда я не на тот адрес макет отправил.

— Давай так: я тебя сразу стукну и встряхну, а потом ещё дам пинка под зад, и ты отсюда вылетишь к чёртовой матери! — рыкнул Лёва.

— Нет, так не пойдёт. Для этого достаточно выйти на улицу, подойти к серьёзным ребятам и нахально так сказать: закурить не будет?

— Ты же не куришь?

— Да это не важно. Закурить они мне точно не дадут. А вот по шее навешают — факт. А ты — свой, ты послушаешь и, может, даже дашь какой-нибудь совет.

— Совет, говоришь? — купился Лёва. Виталику только того и было нужно.

— В общем, у меня кризис жанра, — начал он. — Кажется, что отношения, которые я поддерживаю, совсем этого не стоят.