Тринадцатая редакция. Модель событий - Ольга Лукас

— Целой жизни не хватит на то, чтобы это понять, — вздохнул Денис, — целой простой, короткой, незначительной человеческой жизни.

— Да нет. Жизни, как мне кажется, как раз хватит. Ровно для того, чтобы понять то, что нужно, — и тут же умереть.

— Насколько было бы проще, если бы люди рождались сразу со знаниями, полученными в предыдущей жизни — если допустить, что она была. — Денис, казалось, совсем забыл о своём расписании и о работе вообще, так его захватила эта беседа. — Не надо было бы бродить по собственным снам, блуждать по чужим книгам, прислушиваться к обрывкам разговоров старших, чтобы понять, как всё устроено. Можно было бы не тратить время на повторное обретение базовых знаний, а заняться чем-то новым.

— Ну да, — хмыкнул Шурик, — особенно если в прошлый раз ты родился в Средние века. А тут вокруг — такой научный прогресс. Да твои дремучие знания будут тебе только мешать. Ты ведь точно знаешь, что это солнце вращается вокруг земли — и точка. Или родишься ты лет через триста — а языка, на котором ты говорил, уже не существует. Ходишь со своими знаниями, как немой, учишься понимать людей заново.

— Ну хорошо, я вполне переживу без знаний, как таковых. Но есть же вечные ценности, а? Скажем, понимание того, что страдание «во имя» само по себе ничего не гарантирует?

— Допустим, ты всё это понимаешь, родился в очередной раз с необходимыми базовыми знаниями, лежишь в люльке, избегаешь лишних страданий, потому что прожил до этого уже четыре жизни, и думаешь, что всё давно понял. А кто-то взял и родился впервые. Такое ведь тоже возможно. И ты — весь такой профессор — лежишь с ним в соседних люльках и хочешь завязать приятное знакомство или хотя бы поболтать, пока не настало время кормления. Ты ему: «Любезный, как вы полагаете, что изменилось на Земле с тех пор, как мы покинули её в прошлый раз?» А он в ответ: «Агу! У-ня-ня!» А ты в крик: «Нянечка! Быстро ко мне! Уберите этого дебила куда-нибудь подальше!»

— Не стал бы я кричать. Я же тоже когда-то был таким несмышлёнышем — ну когда родился впервые?

— Да-да. И прожил потом жизнь раба. Потому что всех рождённых впервые решено было отбирать у родителей и отправлять в резервации, где их воспитывали так, чтобы они работали на благо остальных, уже повидавших не одну жизнь. В самом деле, чего церемониться с дебилами?

— Они не дебилы! Они просто ещё ничего не знают, но научатся! И в следующей жизни уже не будут рабами, — заступился за воображаемых младенцев Денис.

— Они привыкнут к тому, что они — рабы. Уж добрые хозяева постараются! Переломают им психику так, чтобы и в следующих перерождениях бедняги не вздумали поднимать голову. Так что, знаешь, честнее стирать память всем, кто решил родиться заново. А если ты так дорожишь своими драгоценными знаниями — так оставайся бестелесным и совершенствуйся, сколько влезет.

— Получается, что перерождение для кого-то — единственный способ стереть из памяти какое-нибудь ужасное воспоминание? Это в какой-то степени прощение, искупление и при этом ещё один шанс понять что-то такое, что доступно только в материальном мире? — произнёс Денис.

— Ну да, ну да, — покивал Шурик. — Предположим, что земная жизнь — это... ну, скажем... создание рукописи. Пока жив — можешь её править, как хочешь, сокращать и менять по своему усмотрению. А как только умер — считай, что она опубликована. Что написано пером — ну, ты в курсе, да? И в то же время после того, как рукопись стала книгой, жизнь её не заканчивается, а, скорее, начинается. Её могут прочитать, забыть, раскритиковать, наградить, экранизировать. Да что угодно с ней может произойти. Вплоть до стотысячного юбилейного переиздания на новом уровне.

— И всё-таки жаль, что нельзя родиться с первичными навыками — чтобы не учиться всему заново, а продолжать развитие, — вздохнул Денис. — Как бы так исхитриться и написать письмо себе в следующую жизнь?

— Ты рассуждаешь, как родители, которые стараются оградить ребёнка от своих собственных ошибок, а в итоге...

— Знаю. В итоге ребёнок всё равно совершает все свои собственные ошибки, и ещё заодно — родительские, потому что они все уши прожужжали: не ходи на соседний двор, не лезь на дерево, а он бы и не полез, если бы ему так активно не запрещали. Ну, так то — родители. А если сам...

— А если ты в следующий раз родишься уже совсем для других целей? Для других ошибок? Для того, чтобы выучить другой урок? Ты же не пойдёшь на экзамен по математике со шпаргалками по литературе. Ой, прости, я забыл, что ты обучался не как мы, простые смертные, и никогда не сдавал экзаменов.

— Это не мешало мне виртуозно готовить шпаргалки по некоторым скучным предметам. Уверяю тебя, обмануть учителя, когда ты в классной комнате один, — задача не из лёгких. Но я просто физически не способен заниматься тем, что мне неинтересно. Я предпочту выглядеть занудой, идиотом, чудиком или даже деревенским дурачком, лишь бы не разговаривать о том, что меня мало интересует

— А я, — признался Шурик, — готов на любое самопожертвование. Лишь бы не показаться собеседнику занудой, идиотом или деревенским дурачком.

Обычно Ингвар Эрикссон нагружал своего бесправного раба разнообразной невыполнимой работой и никогда не вдавался в подробности. Часто Дмитрий Олегович даже толком не понимал, что же он делает, просто доводил очередной проект до логического завершения и брался за следующий. Но на этот раз он чувствовал себя не просто солдатом, отпущенным в увольнение, но солдатом, достойным доверия. А как же, учитель рассказал ему про шемоборов-изгнанников более чем достаточно — впору роман писать. Умолчал Ингвар только об одном: по мнению Зелёных хвостов, справиться с этим заданием мог только Дмитрий Маркин. Мог, впрочем, и не справиться. Но только у него одного были на руках все ключи, все инструменты для того, чтобы достичь успеха.

Однако сообщать об этом недостойному ученику старый мудрый шемобор не стал, а не то мальчик возгордится, да и от глупой своей гордости провалит операцию. С первой ступенью такое время от времени случается: стоит им почувствовать вкус побед, оценить себя по достоинству или чуть выше, как даже самые простые дела начинают валиться из рук. Потому что, вместо того чтобы думать о том, как уговорить носителя, находящегося в здравом уме и твёрдой памяти, подписать необходимый договор в трёх экземплярах, юные гордецы начинают играть роль в воображаемом документальном фильме имени себя.

Дмитрий Олегович, ничего не знавший о повышенной сложности нового дела, уверился в том, что его отношения с учителем постепенно налаживаются, тот снова подпал под его обаяние и начал доверять непутёвому ученику, а значит, час избавления или хотя бы смены одной тюрьмы на другую, более комфортабельную, — близок. Свою вылазку в родной город он предпочитал считать чем-то вроде внеплановой прогулки по тюремному дворику.

Колю и Мишу этот невольник чести нашёл легко — ориентировка, составленная Эрикссоном, характеризовала и их, и места их пребывания точно, ядовито и остроумно. Сначала он выследил Мишу и, для маскировки выставив защиту, прошёл за ним до самого дома, изучая его походку и жестикуляцию. Позволив клиенту скрыться в подъезде, шемобор присел на скамейку, поплотнее закутался в одолженную у Джорджа куртку (чересчур дизайнерскую, но защита, по счастью, скрывала этот недостаток) и мысленно стал моделировать варианты разговора с клиентами. Жаль, на второго не посмотрел — так было бы ещё проще, но и сейчас картинка вырисовывалась вполне себе ничего. Он уже было приготовился подняться с места и ринуться в бой, но тут оба изгнанника вышли из подъезда..

Дмитрий Олегович проследовал за ними до ближайшего магазина, где проходила рекламная акция из серии «отведай щепотку этой прекрасной соли, скажи, что ты об этом думаешь, и получи в подарок целую пачку». Распихав по карманам даром обретённое добро, Коля и Миша двинулись в обратный путь, не замечая преследователя, который глядел на них и не мог поверить, что один из этих жалких, неухоженных людей однажды подписал договор с его родителями: они таких персонажей на дух не переносили. Но тогда Миша был крут, очень крут — и по сей день шемоборы рассказывают друг другу легенды о его подвигах. Он рисковал, он брался только за сложные дела. Но потом совершил ошибку — и вместе с другом отправился в изгнание.

Дмитрий Олегович на минуту представил, как они с Джорджем, перебиваясь случайными заработками и подачками, бредут по стране. Джордж выглядит примерно так, как в те времена, когда он водил дружбу с группировкой «Народный покой», только постарел лет на тридцать, а друг его стал и того непригляднее. От них шарахаются женщины, старики и дети, старушки крестятся им вслед, а какой-то молодой коллега — бывший, разумеется, коллега — презрительно оглядывает их с ног до головы и думает: «Один из этих оборванцев — знаменитый Маркин, да? Тот самый, который отправил своего учителя на тот свет, чтобы завладеть его силой?»