Влада и заговор Тьмы - Саша Готти

С потолка свисала липучка, которую вешают от мух, только сейчас на ней дергалась парочка темных сущей, бормоча про безобразия и врача-бездельника.

На самой дальней из нескольких кушеток, стоящих вдоль стены, что-то громко храпело, накрывшись простынкой.

– Эй! – крикнул Гильс. – Переполнен! Тойво! Батори порезал пальчик и бежит сюда, шухер!

Храп перешел в испуганное хрюканье, с кушетки поспешно скатился полноватый паренек в белом халате и, увидав столько народу, схватился за голову. У него были голубые маленькие глазки, белесые взъерошенные волосы и нос картошкой, а сам он напоминал добродушного фермера с рекламной картинки «скандинавские молочные продукты».

– Чтто таккое, каккое баттори? – заговорил он со странным акцентом, растягивая слова и тараща сонные глазки на вошедших. – Гильсса шуттат, таа? Чтто так мнокко, таа?

«Финн, наверное», – подумала Влада, вспомнив, где она могла слышать такой интересный акцент.

– Мы праздновали день рождения, – начал было Григо Бертович, но финн вдруг разразился смехом.

– О, ттаа… Настояшший ттень рожденния и толжен прохходитта в медпункккта!

Он воззрился на вурдалака, которого Гильс уже плюхнул на кушетку.

– Раасказывайтта…

– У вурдалака истерика от испуга, – указав на трясущегося как лист Горяева, объяснил Григо Бертович. – Есть что-нибудь успокоительное?

– Фурдалакка истерикка? – переспросил доктор. – Та таковво нетта… Не можетт быттта. У фурдалакка нетта страхха, не бояттся, ттаа…

Он уставился на дрожащего Горяева, хлопая белесыми ресницами.

– Как видишь, Тойво, не всегда, – не согласился с ним Григо Бертович. – Первый случай, сам посмотри… Перепуган до полусмерти.

– Горяев полз на запах торта, – заметил Гильс. – Напоролся на гвоздик в стене, испугался. Банок сто с валерьянкой, и Федька будет как огурчик…

Пока они спорили и поили вурдалака валерьянкой, Влада вдруг почувствовала, как из носа потекло что-то горячее, оставив соленый и горький вкус на губах. Она быстро приложила руку к лицу – на пальцах осталось красное пятно. Шахматные черно-белые плитки на полу почему-то начали закручиваться по спирали, а противное жужжание с потолка стало громче в несколько раз.

– Кроффа носса! – Доктор Тойво всплеснул руками и, запихнув в пасть вурдалака целиком банку с валерьянкой, кинулся к стеклянному шкафчику, начав бренчать бутылочками. – Ложиттса кушетткаа, лётт на переноситтса…

Через секунду Влада оказалась лежащей на кушетке, а зеленые и багровые глаза перепуганно вглядывались в нее, паря где-то возле жужжащего в вышине потолка.

– О, черт, – услышала она голос Гильса, – кажется, я ее об стенку автоматически двинул, не рассчитал.

– Это для темноглазов опасно? – спрашивал Егор, а Григо Бертович твердил про какие-то капли для носа на фоне стенаний Горяева.

В какой-то момент Тойво не выдержал, громко завопил и выставил всех из медпункта вместе с вурдалаком.

– Вамппиры, силла есть, на люттей плеффать, – ворчал доктор, прикладывая к переносице Влады лед, завернутый в салфетку. – Лушша?

– Да, спасибо, – прошептала Влада, глядя, как потолок возвращается на прежнее место. Только сейчас она осознала, что Гильс кинулся спасать именно ее, а не кого-то другого, и готова была прыгать от радости. Это было так здорово, чувствовать защиту Муранова…

– Скажите, Тойво… А почему такая странная табличка на двери медпункта – Переполнен?

– А-а-а… – заулыбался финн. – Перепольненн Тойво – такк саффут йа. Финно-угорсккая уппырья йа…

Влада фыркнула со смеху, чуть не уронив лед с переносицы.

– Сущща вратта шта йа безделькка… – разоткровенничался доктор, трагически покачивая круглой головой. – А если не хоттят болетта, аа? Кроффа из пальса сдатта и таа – кухаркинна Митта оратта, убегатта… тьфу… не смеятта, кроффа носса!

Влада заставила себя успокоиться, хотя ее продолжал разбирать смех. Она представила, как «финно-угорская упырья» гонялась за орущим Митенькой по медкабинету, чтобы взять у того анализ крови.

– Пфф… – Тойво ностальгически скривил пухлые губы. – Затто котта Алеккса Мураноффа был здесса, таак студентта оппля бамса в медпунктта, таа… прекраасна…

– Скажите, Тойво… – перестав хихикать и становясь серьезной, решилась спросить Влада. – А вы помните Инферну, которая тут работала раньше?

– Таа… Помню… Инферна, упырья… странная, таа… – разоткровенничался доктор, трагически покачивая круглой головой.

– Она была ненормальной, наверное? – осторожно продолжала расспрашивать Влада.

– Пфф… – Тойво задумчиво скривил пухлые губы, – как сказатта… или не в себе… бутта под наффаждением… либо…

– Что – либо?

– Кафарят, она плохха закончила жизнь, таа?

– Не знаю, наверное, – Влада вздрогнула, и это не укрылось от глаз Тойво.

– Тты боясся ее? – Доктор кинул на нее внимательный взгляд.

– Нет, я боюсь крыс и злых собак, – призналась Влада. – В последнее время мне с этим не везло, нападали.

– Напаттали всегда не проста такка… – вдруг сказал Тойво. – Все имеет смыссла… пфф… если не наффажденья…

– Наваждение? Какое, от кого?

– Студентка Огнева беседует с врачом об учительнице истории, – пробормотал хорошо знакомый голосок из угла комнаты, и темный сущик, затопав коготками, юркнул в вентиляционное окошко под потолком.

Тойво дернулся было к ноге за сапогом, но, бросив быстрый взгляд на Владу, спохватился и сделал вид, что просто почесывает ногу.

– Йоо… сущща доклаттывать Мрачнюкка, – сокрушенно посетовал Тойво. – Уже итти, Огнеффа… Носса поряттка, таа…

Гильс с Егором, разумеется, дождались ее в коридоре и, стараясь не показывать вида, что чувствует себя виноватым, вампир коротко поинтересовался, как она себя чувствует.

Вернувшись в спальню старост, Влада ужаснулась в зеркале своему покрасневшему носу, вид которого совсем не подходил для того, чтобы на него смотрел Гильс Муранов, наскоро умылась и юркнула в кровать.

Эля и Инга уже спали, сквозняк от окна колыхал занавески, в темном небе растянулась во весь горизонт длинная туча, похожая на спящего крокодила.

Владе не спалось – она долго рассматривала темный потолок, сжав в руке проволочного паучка, будто это было какое-то бесценное сокровище.

Гильс кинулся спасать ее на глазах у всех, даже на глазах у Эли. Он теперь будет защищать ее от всех до конца жизни, это здорово, лучше ничего быть не может…

Поэтому день рождения был хороший, просто отличный, несмотря ни на что.

Несмотря на Мару Лелевну, которая не отставала ни на шаг от деда, на карандаши в торте, непонятную истерику вурдалака и на разбитый об стену нос.

Глава 18

Черный Кратер

На протяжении последующего месяца универ готовился к соревнованиям в Черном Кратере и к приезду по этому случаю ректора МУНа, который собирался посетить и проверить Утесум, что он делал раз в несколько лет.

Звали грозного ректора Людвиг Батори, и Влада замечала, как при упоминании его имени у преподавателей втягиваются шеи, а завхоз цепенеет и уменьшается в росте сантиметров на десять.

На каждом занятии по кикимороводству Владе вместе с другими девчонками приходилось делать аппликации на флажки с разными знаками и символами, большинство которых ей были уже хорошо знакомы. Готовые флажки складывались в огромные бумажные пакеты, надписанные: «ГОТТИ», «КОВАЛЬСКИ», «СУМОРОК» «ГИЛЬСИК» и так далее.

Наклеивая на черный флажок красного и свирепого на вид паука, Влада вспомнила, что это означает символ семьи Мурановых, и постаралась сделать все как можно аккуратнее. Символ Сумороков – черного суща на красном фоне, она отдала наклеивать бестолковой и болтливой соседке.

Накануне дня соревнований все полы были тщательно вымыты, стены отполированы до сверкания, Удеканатье увешано свежими приказами и распоряжениями, все плакаты завхоза с позором уничтожены, а вурдалак Горяев подстрижен и причесан на ровный пробор.

Преподаватели бегали взад-вперед, постоянно вспоминая, что еще не сделано и что еще может проверить Батори, зато студентам было мало дела до приезда ректора, и все их разговоры были только о том, кто победит в битве с оружием – Гильс Муранов или Арман Суморок.

В день соревнований уже с самого «утра», которое у нечисти начиналось как обычно в два часа дня, в Утесуме началась страшная беготня и паника.

Сущи с воплями носились по всем этажам, иногда плюхаясь прямо на головы студентам и преподавателям, но никто их ябедничества уже не слушал – Мрачнюк сам был страшно занят, кричал на завхоза и раздавал отрывистые указания старостам. Кикиморы, фурии и валькирии, шурша пакетами, шумно раздавали флажки в коридорах и в столовой, агитируя за любимчиков. Среди них, тоскливо вздыхая, бродил и путался у всех под ногами вурдалак Горяев – после произошедшего на дне рождения Влады он теперь панически боялся влезать в пол и стены.