Первопонятия. Ключи к культурному коду - Михаил Наумович Эпштейн

и теплота, исходящая от душевного человека: тот жизненный огонь, который в нем горит, согревая окружающих. Голые, несдержанные эмоции могут обжигать – гневом, желанием, любовью, ненавистью. Но душевность, в отличие от страстности, не бывает обжигающей, она только согревает, сдерживает и укрощает внутренний огонь, превращает его в тепло, поскольку она не только о себе, но и о другом, она не просто выражает себя, но открывает в себе место для другого. Отсюда и такое свойство душевности, как участливость, то есть участие в жизни другого хотя бы вниманием, но также и пониманием, сопереживанием, советом, – способность воодушевлять и даже вдохновлять, то есть делиться с другим силами души.

Душа, по древним и до сих не изжитым поверьям, обитает в сердце[121]. Сердечность – одна из важнейших сторон душевности – это способность принимать другую личность близко к сердцу, не только входить в ее мир, но и впускать в свой. «Сердечный» человек часто означает «радушный», «гостеприимный», оказывающий сердечный прием.

Внешние проявления душевности обозначаются словом «задушевный». Бывает задушевный разговор, беседа, общение, песня, слово, голос: за ними слышится душа. Задушевность – более узкое свойство, чем душевность, охватывающее тот круг предметов или поступков, где выражается душа: в мире явлений или в отношениях между людьми. Отсюда и такие выражения, как «задушевный друг», «задушевная подруга».

Мягкий язык, слабое знание, нечеткая логика

Попытаемся определить душевное в более конкретных терминах. Философ и математик Василий Налимов в своей книге «Вероятностная модель языка» проводит различие между жесткими и мягкими языками, исходя из того, дискретны или континуальны по значению его единицы, строго-однозначны, как термины, или расплывчато-многозначны, как символы. Предельно жесткий, однозначный язык – математические формулы. Предельно мягкий, многозначный – поэзия, живопись. Душевное не дискретно, а континуально. Душевное слово семантически, а часто и интонационно протяжно, оно еще не оторвалось от дыхания, в нем сильнее ощущаются гласные, чем согласные. Больше всего противопоказана душевной речи строгая чеканка, произнесение по слогам: «Я те-бе го-во-рю, из-воль вы-слу-шать!» Душевное слово может быть каким угодно, только не чеканным, не размеренным, не слишком артикулированным. В русском языке, с его длинными словами, протяжной огласовкой, большой простор душевности, которая не уторапливает речь, не сжимает ее в смысловое ядро, в информационный минимум, но растягивает во времени.

Как заметил еще В. Набоков, «телодвижения, ужимки, ландшафты, томление деревьев, запахи, дожди, тающие и переливчатые оттенки природы, все нежно-человеческое (как ни странно!), а также все мужицкое, грубое, сочно-похабное, выходит по-русски не хуже, если не лучше, чем по-английски…»[122] Перечисленное Набоковым имеет прямое отношение к душевности, которая смотрит на мир как бы через дрожащий хрусталик глаза, затуманивающий картину.

Душевность – это форма «слабого знания» (soft knowledge), то есть знания, признающего свою приблизительность. «Наши знания слабы, мы ни в чем не можем быть уверены», – писал Паскаль. Слабое знание может точнее отражать приблизительность, текучесть, стихийность человеческого существования, чем сильное, натренированное, «дисциплинарное» знание. Если мы, например, будем рассматривать лицо через увеличительное стекло, то увидим крупным планом кожу, поры, бугорки, а если воспользуемся электронным микроскопом, то проникнем на уровень клеток, молекул, атомов… Лицо при этом исчезнет, уступая место другому плану бытия. Резкость взгляда, усиленная прибором, дробит предмет на составляющие. Чтобы воспринимать его как выразительное целое, мы должны видеть его не слишком четко, в меру человеческих возможностей зрения, – и тогда перед нами предстанут в своем разнообразии добрые, злые, красивые, веселые, угрюмые лица…

«Душа» есть предмет еще более «слабого», несовершенного знания, и только для него она и выступает как предмет. Если мы фокусируем свой взгляд на «душе», наводим на резкость, различаем в ней разные функции, душа как предмет понимания исчезает, уступая место психофизиологии, биохимии, нейробиологии… «Душевность» – это предельно точное обозначение той неточности, неточечности, которая присуща человеку как существу промежуточному между природной идентичностью животного и технической точностью прибора. Человек – существо колебательное. Он себя не знает, он себя все время пробует, он размазан по оси смысла, он причудливая метафора, а не строгий термин. Он создан «по образу и подобию» Творца, то есть имеет свойства метафоры и способен перенимать свойства других существ, от ангельских до звериных, которые могут чередоваться и смешиваться даже внутри одного человека.

Поэтому для понимания души и душевности требуется особая логика, которая стала развиваться лишь примерно сто лет назад и называется «многозначной» или «нечеткой» (англ. «fuzzy» – размытый, расплывчатый). Вместо традиционных значений Истина/Ложь в нечеткой логике используется более широкий диапазон значений: Истина, Ложь, Возможно, Иногда, Не помню, Как бы Да, Почему бы и Нет, Еще не решил, Не скажу… Такая размытая логика необходима в тех случаях, когда на поставленный вопрос нет четкого ответа (да или нет; «0» или «1») или наперед неизвестны все возможные ситуации. Нечеткая логика, применяемая в нейронных сетях, в некоторых системах искусственного интеллекта, имитирующих широкий и причудливый разброс вероятностей человеческого поведения, – это, по сути, попытка создать то, что Р. Музиль назвал союзом «точности и души».

Душевность подвижна и широка, но никогда не экспериментальна, а стихийно-экзистенциальна, как свойство «натуры». Невозможно «стать душевным» по собственному выбору и решению, хотя можно постепенно, с возрастом раскрыть в себе это качество, освободить его от отрочески-юношеских зажимов: гордости, самолюбия, застенчивости. Из всех человеческих свойств душевность труднее всего подделать, труднее, чем даже ум или доброту. «Сознательная душевность», «намеренная душевность», «целенаправленная душевность» – это противоречие в терминах, оксюморонные словосочетания.

Душевность – природа – культура

Вряд ли можно сомневаться, что у животных есть душа – в том смысле, в каком это слово употребляется и в языке Библии, «нефеш», и в языке греческой философии, «псюхе», «психея»[123]. Собственно, само название «животное» в латыни и возникших на ее основе европейских языках происходит от души: animal – от anima. Душа – это жизненная сила, которая обитает во плоти и крови и отлетает от тела с его смертью. Аристотель полагал, что душа есть даже у растений, как присущая им сила самовозрастания, «движение в смысле питания, упадка и роста»[124]. Порой нам и впрямь кажется, что одни растения душевнее других: ива душевнее кактуса, а береза душевнее осины. Некоторые виды животных представляются более душевными, чем другие, – например, собаки и лошади душевнее овец и коз. Да и среди собак можно выделить более или менее душевных, хотя обычно самая душевная – та, что своя.

И все-таки трудно говорить о душевности животных в собственном смысле. Душевность – это не просто наличие души, но то, в какой