Катрин (Книги 1-7) - Жюльетта Бенцони
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На минуту прервавшись, вакханалия возобновилась, не успели Катрин и ее спутники сойти по лестнице в комнату. Снова начались танцы, послышались крики. Темнокожая, с тяжелой грудью девушка, забравшись на стол, сладостно извивалась среди леса протянутых рук. Катрин показалось, что она в аду, и девушка в ужасе закрыла глаза.
Из глубины ее памяти вставали похожие картины.
Большой Двор Чудес, куда она попала, когда пряталась в лачуге Барнабе. Но тогда, ребенком, она лишь удивилась и испугалась, а теперь ее возмущало и оскорбляло странное нечистое удовольствие, испытываемое ею.
Женщина, которая пела прежде, начала другую песню, и низкий, хриплый, тоскливый звук ее голоса заставил Катрин открыть глаза. Эта женщина, одетая в огненного цвета атлас, с золотыми цехинами в волосах, сидела на лестнице, окруженная толпой мужчин. Склонившись к ней, ей аккомпанировал на лютне музыкант. Она пела, закрыв глаза, обняв руками колени, и Катрин почти не удивилась, узнав ее, – это была ночь сюрпризов. Эта женщина была Сара…
Она не видела Катрин, а если бы и видела, это ничего не меняло – насколько девушка могла судить, цыганка была пьяна. Но вино лишь помогло цыганке забыть окружающий мир и перенестись мысленно к своему далекому племени, к кочевой жизни. Катрин слушала, завороженная. Сара часто пела, баюкая ее, особенно в начале их изгнания, в Бургундии, но никогда ее голос не звучал так глухо и страстно, в нем не было этой невыносимой боли…
Сара была неузнаваема – Катрин видела, что в ней проснулась дикая девочка, ребенок, родившийся где-то на далеком Кипре, в повозке кочевника. Катрин не смущало, что она проникла в тайну исчезновения цыганки, что она нашла Сару в этой подозрительной таверне, укрощающей своим волшебным пением зверей в человеческом обличье, подданных Жако Морского.
Между Катрин и певицей встал высокий бледный человек, такой бледный, что казалось – его лицо обесцветилось от долгого пребывания в воде. Однажды, несколько лет назад, Катрин видела, как доставали тело утопленника. У лица человека был именно этот оттенок, и сверхъестественный вид еще усиливался от водянистых зеленых глаз. Мышиного цвета одежда болталась на его скелете, облепленном кожей, словно мокрой тканью. Его медленные, сонные движения усиливали сходство с привидением.
– Кто это? – спросил он, указав на Катрин длинным белым пальцем.
Драчун, не ставший привлекательнее при свете масляных светильников – обнаружилось его изрытое оспой лицо и клеймо, выжженное палачом на правой щеке, ответил:
– Маленькая козочка, чертовски дикая, которую мы подобрали на улице. Она говорит, что пришла к тебе, Жако.
Длинные изогнутые и бесцветные губы короля сброда растянулись в гримасе, которую можно было принять за то, чем она и была, – улыбку. Он приподнял подбородок Катрин, протянув руку.
– Хорошенькая! – оценил он. – Тебя привели сюда рассказы о моих чарах, красавица?
– Нет, – резко ответила девушка. Понемногу к ней возвращалась уверенность. – Я пришла, потому что хочу видеть Барнабе. Он сказал, что я могу обратиться к вам, если он мне понадобится. А он мне нужен!
Беспокойный огонь, на мгновение загоревшийся в глазах Жако, исчез под веками, но в то же время страшный, уродливый Побирушка, сбросив свои красные лохмотья и бесформенную шляпу, устремил на Катрин пылающий взгляд.
– Теперь я знаю, кто ты, красавица моя… Ты племянница этого тупицы Матье Готерена, прекрасная Катрин… самая красивая девушка Бургундии! Я больше не жалею о том, что пощадил тебя, потому что ты предназначена более знатному, чем я. Если бы я тронул тебя, познакомился бы с веревкой…
Выразительный жест дополнил ответ человечка. С удивлением Катрин заметила, что он молод и что, несмотря на уродовавшие его подергивания, у него тонкие черты лица и красивые глаза.
– С веревкой? – искренне удивилась она. – Почему?
– Потому что тебя хочет герцог… и получит. Хотя на самом деле я должен был удовлетворить свое желание. Получить тебя, а затем веревку – лучший способ прожить жизнь в сокращенном виде. Ты стоишь этого!
Жако Морской, без сомнения, находил беседу слишком затянувшейся. Он медленно взял Катрин за плечо.
– Если ты хочешь видеть Барнабе, поднимись наверх! Комната под самой крышей. Он лежит, потому что ему крепко досталось три дня тому назад, но тебе, может быть, трудно будет договориться с ним – он, должно быть, мертвецки пьян. Вино – единственное снадобье, которым он позволяет себя лечить.
Содержатель притона подтолкнул Катрин, и она стала подниматься по ступенькам. Проходя мимо Сары, она задела ее краем платья, но цыганка, закрыв глаза, продолжала петь – она ушла в свой мир, в тысяче верст от этого вертепа.
Дверь чердачной комнаты рассохлась, в щели между досками пробивался свет, и Катрин без всякого труда открыла ее, но пришлось согнуться вдвое, чтобы войти. Она оказалась в темной клетушке без окон, загроможденной балками. Под толстым брусом, на убогой постели, рядом с которой в оловянном блюде оплывала, распространяя зловоние, сальная свеча, лежал Барнабе; около него стоял кувшин с вином. Лицо у Барнабе было красное, но он не был пьян, потому что уставился на девушку совершенно ясным изумленным взглядом.
– Ты? Но на кой… ты сюда пришла, пташка, и в такой поздний час?
Он приподнялся на локте и стыдливо прикрыл разодранной рубахой седую волосатую грудь.
– Ты мне нужен, Барнабе. Вот я и пришла к тебе, как ты велел, – просто ответила Катрин, опустившись в ногах Барнабе на тюфяк, из всех дыр которого лезла солома. – Ты ранен? – добавила она, показав на грязную повязку на лбу нищего, запачканную мазью и запекшейся кровью.
Он беспечно пожал плечами.
– Пустяки! Один мужлан стукнул меня мотыгой, когда я вежливо предложил ему помочь сосчитать его сбережения. Это почти зажило.
– Ты неисправим, – вздохнула Катрин.
Это признание не смутило ее. Может быть, благодаря веселому огоньку, постоянно светившемуся в глазах ее старого друга, самые ужасные вещи, которые он произносил, чудесным образом казались невинными и почти забавными. То, что Барнабе был вором, а может, и похуже, ничего не значило для девушки. Он был ее другом, это главное, а в остальном он мог быть кем угодно. Но для очистки совести она все же сочла нужным добавить:
– Если ты не одумаешься, в один прекрасный день ты окажешься на Моримене, между мэтром Бленьи и крепкой пеньковой веревкой, меня это очень огорчает.
Неопределенно махнув рукой, Барнабе отогнал неприятное видение, отхлебнул вина, поставил кувшин на место и
