Искатель. 1966. Выпуск №5 - Виктор Смирнов

— Вот, — говорю, — свежая газетка от 18 февраля 1966-го…

Алексей Михайлович как впился в газету, как рот разинул, так и просидел молча не знаю сколько времени. И вдруг рот закрыл и превратился в Петьку.

Петя обругал себя за то, что не снял костюма перед опытом, и сказал:

— Видишь, открытие какое я сделал? Ровно пятнадцать минут действует.

— А если принять двойную дозу твоего эликсира?

— Пожалуйста.

Отмерил, выпил вдвое против прежнего и тут же сделался собственным дедушкой Михаилом Федоровичем, которого я в детстве видал. Михаил Федорович был молод и худощав. Драный Петин костюм на нем висел, как на пугале.

Разумеется, я не стал расспрашивать Михаила Федоровича, узнает ли он меня и как относится к своему сыну Алексею Михайловичу, но завел такой разговор, что «старику», мне отвечая, пришлось сказать, какое сегодня число.

— 12 мая.

— А год?

— 1902-й, — смеется.

Тут я вспомнил, что дед был любителем поэзии, и немало удивил его кое-чем из Блока, Маяковского и Багрицкого, которых он еще знать не мог. Чтобы не вызывать лишних расспросов, я собирался сообщить дедушке Мише, что все эти стихи сам сочинил, но сделаться великим плагиатором не успел; пятнадцать минут прошло, и передо мною был снова Алексей Михайлович образца 6 июля 1940 года. Меня он опять видел в первый раз, но я уже имел опыт обращения с ним: поговорил о погоде, затем сунул в руки «Советский спорт» и спокойно дождался появления Петра Алексеевича.

А Пете я задал только три вопроса.

— Вопрос первый: что, если бы несколько минут назад невзначай зашел ко мне в комнату настоящий, то есть сегодняшний, твой папаша Алексей Михайлович и встретил бы самого себя в молодом возрасте?

— Да, — сказал Петя, — это был бы нежелательный вариант. Папа у меня задиристый, мог и в ухо дать.

— Какой папа какому?

— А не все ли равно?

Второй вопрос я задал такой:

— В чем же секрет твоего эликсира?

Петя сказал, что основная формула его эликсира Р=М+П, то есть РЕБЕНОК = МАМА + ПАПА. В первый миг своего существования в ребенке нет ничего своего (плоть от плоти двух родителей). Потом уж к М+П прибавляется еда, среда и прочее бытие. Но каждая мама и каждый папа сами вначале составляли определенное сочетание своих родителей, те — своих и т. д. и т. п.

— Значит, что надо? — спросил Петя риторически. — Надо найти способ в каждом человеке выделить нужного предка в чистом виде, а для этого убрать на время черты и качества других предков. Вот этот напиток в зависимости от дозы и дает любого предка: чуть больше — прапрадедушка, чуть меньше — папаша… Ну, разумеется, все они появляются в том возрасте, в котором были при начале существования своего сына. Папаше было, к примеру, тридцать семь, когда я начался. Приняв минимальную дозу розовой водицы, я отсекаю множество свойств и становлюсь своим молодым отцом. Всего, правда, на пятнадцать минут, дольше никак не выходит. Ну, а приняв пять доз, я на девятьсот секунд обращаюсь в прапрапрадеда в момент основания прапрадедушки… Так что, как видишь, все до того просто, что непонятно, отчего никто доселе такого открытия не совершил.

Тут я задал третий вопрос:

— А почему ты не делаешься мамашей или прабабушкой?

Петр Алексеевич поважнел, достал мензурку с синей жидкостью.

— Вот женский эликсир. Перемешивая два напитка, можно получить любого из двух дедушек, или двух бабушек, или, если угодно, какую из шестнадцати прапрабабушек. Но… — тут Петя замялся, — но я как-то стесняюсь превращаться в женщин. У меня почему-то всегда есть опасение, что синий эликсир мой вдруг откажет и я навсегда останусь собственной прабабкой. Конечно, и розовый может сплоховать, но — умереть мужчиной предпочтительнее…

«Хорошие все-таки друзья у меня, — думал я, слушая Петю, — Ученые и приятные».

21 февраля. Петр привел знакомого студента Володю Пушкина. Мы все подготовили, чтобы на пятнадцать минут превратить Володю в его прямого предка Александра Сергеевича. Однако мы так волновались, что дали Володе лишнего и вместо Пушкина получили Ганнибала, Арапа Петра Великого. Оробели мы, конечно, но Петя заговорил о фортификации, и арап, с детства привыкший ничему не удивляться, принялся чертить и объяснять. В разгар очень любопытного объяснения он сделался, однако, Осипом Абрамовичем Ганнибалом, мрачным и злым, и дико заорал: «Водки!!!»

Мы побежали, принесли. Он выпил раз, два, три, заставил нас пить. Мы не хотели, но он настаивал, да нам и отказываться было стыдно. Как это ни удивительно, но довел он нас за пятнадцать минут до такого состояния, что мы и Надежду Осиповну, и Александра Сергеевича, и детей, и внуков, и правнуков Пушкина проспали, и когда очнулись, то Ганнибалы-Пушкины уже превратились в студента Володю, и, сколько мы его ни уговаривали, больше он не желал подвергаться опыту, боялся в себя не вернуться.

— Глупец! Ведь предки у тебя какие!

— Гениальные люди, но все какие-то несчастливые…

Против этого мы ничего не могли возразить.

Петя после размечтался: найти бы всех потомков великих людей и разом превратить их в знатных предков.

Я же утверждал, что ничего хорошего из этого не выйдет.

22 февраля. Испугались мы потом, а сначала даже не поняли, что произошло. Пригласив Элю и Марину, двух знакомых девушек, мы выдали им синенькой ровно столько, чтобы забросить обеих примерно в первую треть XVIII века. И вдруг одна из девиц растворилась. Мы похолодели: иди доказывай потом, что она в царстве Анны Иоанновны куда-то запропастилась. Принялись мы расспрашивать Поликсену Никифоровну (ту, что осталась), но она была строгих правил и с нами беседовать не пожелала, пока не превратилась в Анну Дмитриевну, свою дочь. Та была побойчей, но, когда мы стали про исчезнувшую подругу спрашивать, она не понимала и принялась кокетничать. Петя проявил себя любезным кавалером, но не успел произнести и десятка комплиментов, как появилась довольно противная Татьяна Михайловна — дочь Анны Дмитриевны, и пошло, и пошло. Мы ни живы ни мертвы. Даже тетка, спросившая нас: «Ребятушки, говорят, наш Николай Павлович захворал, куда денемся-то?» — даже эта тетка нас не рассмешила. И когда мы готовы были зарыдать от отчаяния, Матрена Константиновна вдруг превратилась в двух шустрых девиц — Марю и Варю. Развеселившись, мы тут завели магнитофон, да так сплясали, что партнерши наши трижды переменились, а мы даже не заметили, и под конец удивились, отчего они так похожи на двух наших знакомых девушек — Элю и Марину. (Мы потом им, конечно, объяснили, что они родственницы, что у них прабабушка общая, а они смеются и не верят…)