Малышок - И. Ликстанов

Недоверчиво прислушиваясь, Катя одним глазом посмотрела из-под одеяла, а Костя вынул боны и стал объяснять: это, мол, боны, которые выдаются сдатчику металла, а это расчет - в нем написано, сколько граммов тянет самородок, сколько за него начислено золотых рублей, какие продукты отпущены и, значит, все точно-правильно, и он нисколько не врет.

- Врал я когда? Говори: врал?

- А откуда у тебя самородок? - все еще недоверчиво допытывалась она. - Ты же совсем… небольшой.

Будто металл смотрит, кто моется - большой или маленький! Когда уже была война и Митрий ушел на фронт, Костя старался с румянцевскими ребятами на выработанном прииске под Крутой горой. Мылись, мылись, да намыли мышиную чуть - всего ничего. Ребята сказали: «Ну его, тут совсем пусто, даром стараемся!» - и побежали купаться в озерке, а Костя решил: «Ладно, кто последний стоит, тому удача», и, как нарочно, в ковшике что-то стукнуло, не каменно, а тяжело. Он отмыл глинку, и на солнышке весело заблестел самородок, точь-в-точь похожий на свиную голову. Он никому не сказал о находке, чтобы другая удача не испугалась шума, сберег самородок. И вот пришел час, когда нечаянная золотинка пригодилась.

- Почему же ты мне не показал самородок? У, какой ты! - упрекнула его Катя, как-то нечаянно протянула руку, взяла начатую плитку шоколада и стала угощать Костю: - Пей, пожалуйста, какао и ешь лепешки. Я не буду… Я только немного шоколаду… Знаешь, когда я его ем, у меня опять под ушами щемит. Так щекотно, совсем как до войны… - Она немного смутилась и тихо добавила: - Ты очень добрый, спасибо тебе…

Притворившись, что не слышал последних слов, Костя сказал, что ему некогда рассиживаться, так как еще есть много дел, и Катя его не задерживала.

Он примчался в цех и сразу успокоился. Станки крутились. Сева зажимал на одном из станков свежую заготовку. Леночка подбежала, поставила новую заготовку, схватила обдирку, блеснула очками, вернулась к отделочному станку, сняла готовую «трубу», снова пустила станок… Она не ойкала, не пугалась, работала ловко, быстро и была серьезная, красная. «Ладно управляется!» - подумал Костя. Он сосчитал готовые «трубы» и задел обдирок, проверил, заправлены ли запасные резцы, убедился, что все в полном порядке, и… почувствовал себя неловко, будто собрался куда-то ехать, но оказалось, что его совсем не ждут.

- Как настроение, безработный командир? - мимоходом спросил Сева, который, казалось, только теперь заметил Костю. - Сколько шоколаду достал?

- Сколько надо, столько достал… Думаешь, как полсмены на трех проработал, так уж и король?

- Всегда так можем, - заверил его Сева. - Помощи не требуем.

- Сева! - сказала Леночка басом.

- Чего изволите? - в шутку вытянулся Сева.

- Опять форсишь? - строго пристыдила она. - Кто мне обещал? Ты совсем нескромный, ты… все еще не как комсомолец.

- Ладно! - усмехнулся Сева. - Я пошутил… Конечно, Малышок, приходится трудновато. На мне рубашка мокрая, вот пощупай.

- После обеда включусь! - решил Костя.

- Не надо, Малышок! - взмолилась Леночка, отвела его в сторону и зашептала: - Сегодня пускай мы вдвоем… Мы с Севой стоим вахту на двести процентов… Меня сегодня… в комсомол принимают, а потом, может быть, Севу тоже примут. Я так волнуюсь! - Она стала еще краснее и сказала: - Мне хочется сделать, как на фронте, чтобы показать, как я… Ну да, мне хочется быть настоящей боевой комсомолкой! - Она сконфузилась, нахмурилась и призналась: - Ты думаешь, мне не совестно? Катя гораздо слабее, а она самоотверженно работала. В цехе все девушки - орлицы, а я просто… толстая Ойка. Я хочу доказать… понимаешь, хочу доказать, что я для фронта сделаю все, как поклялась… А то я думаю, что я… недостойна комсомола и меня просто так принимают…

Наступила большая минута в жизни Леночки, и Костя почувствовал, что должен ее успокоить, ободрить.

- Глупо ты думаешь! - сказал он. - Ты сознательная и для фронта полезная. Ты орлица не хуже других. Тебя в комсомол правильно принимают…

- Ой, ты неправду говоришь! - обрадовалась Леночка. По-видимому, Сева решил загладить свою недавнюю шутку:

- Ты, Малышок, все-таки думаешь насчет новых «Бушей»? - спросил он.

- Ясно, думаю.

- А знаешь, что с индюком было? Он только думал, да ничего не делал. Взял и помер…

- Сева! - грозно сказала Леночка.

- Я ничего… - ответил Сева. - Вот взялась меня муштровать! - и подмигнул Косте.

Нужно было по-настоящему думать о дополнительных «Бушах» из ремонтного цеха, нужно было думать о расширении станочного участка за колоннами, но пока некогда было этим заниматься. Имелось совершенно неотложное дело.

Глава третья

Нина Павловна бессильно опустилась на лавочку у ворот гал-кинского дома и закрыла глаза.

- Я немного посижу, - сказала она Косте. - Теперь все кажется таким трудным… Что ей сказать? Что я услышу от нее?…

- Ты не сиди, - ответил Костя, напуганный мыслью, что если теперь ничего не получится, то не получится уже никогда.

Только сейчас он по-настоящему увидел, как изменилась Нина Павловна за немногие месяцы их знакомства. Густая тень легла на лоб и щеки, глаза запали, а губы стали темными, в уголках рта обозначились горькие складочки; тяжело было смотреть на это лицо, измененное горем.

- Катерина-то ждет, - напомнил он, чтобы вывести ее из неподвижности, оцепенения.

Она вздрогнула, встала и, не оглядываясь, вошла в дом; шепотом поздоровалась с Антониной Антоновной, спросила, как чувствует себя Катя, взялась за ручку двери и обернулась к Косте. Теперь ее лицо было бледным, глаза светились. Может быть, она ждала поддержки.

- Бабушка, сколько времени? Уже темнеет, а никого нет, - послышался слабый голосок из гостиной.

Выпрямившись, Нина Павловна переступила порог.

- Это я, Катя, - спокойно сказала она. - Как ты себя чувствуешь, девочка?

Костя тоже вошел в гостиную, чтобы на всякий случай быть возле Нины Павловны. Началась длинная молчаливая минута. Она кончилась вздохом облегчения, когда Катя сказала:

- Это ты, Нина? Иди сюда!

В сумерках Костя не различал лица Кати, сидевшей на диванчике, и лица Нины Павловны, которая опустилась на стул возле Кати. Теперь Катя должна была ответить Нине Павловне, как она себя чувствует, но она молчала, и Нина Павловна тоже ничего не спрашивала. Две тени были безмолвны в сумерках. Костя стоял неподвижный, неподвижнее дверного косяка, к которому прислонился. Вдруг Нина Павловна быстро пересела на диван, обняла Катю, прижала к себе и стала целовать руки, которыми Катя закрыла лицо.

- Девочка моя… - говорила Нина Павловна, задыхаясь. - Худенькая моя, маленькая… Пальчики мокрые… Молча плачешь?… Ты молча, все молча… - и целовала, целовала ее.

Костя ушел из гостиной в боковушку. Случилось то, чего он хотел, о чем много раз думал. Но Костя ни разу не подумал, что будет после того, как помирятся Нина Павловна и Катя, а это и было самое тяжелое. Ему было и радостно и так горько, что он чуть не разревелся. Потом сразу силы упали, он снова испытал то, что уже испытал сегодня за колоннами, когда почувствовал себя лишним, и снова Костя был один, а тишина обступила его и сдавила сердце.

Дверь скрипнула, отворилась, пропустила Нина Павловну и осторожно закрылась.

- Малышок, ты здесь? - спросила она, села на топчан, помолчала и едва слышно, как будто спокойно проговорила: - Василий погиб…

Он не понял. Нина Павловна как подкошенная упала лицом на топчан, обхватила голову руками и забилась в беззвучных рыданиях.

Костя сидел, окончательно растеряв мысли. Вдруг Нина Павловна затихла, будто душа оставила ее тело, разбитое горем.

- Неправда это… неправду говоришь, - пробормотал Костя.

- Нет… кажется, правда, - ответила Нина Павловна как-то устало, бездушно. - Я все надеялась, все берегла надежду… А Катя, оказывается, получила эту записку…

Фронтовой друг Василия переслал Кате записочку, написанную отцом в самую последнюю минуту, когда старший лейтенант Галкин уходил со своей группой пробиваться из вражеского окружения. Его группа ударила на север, завязала горячий бой, отвлекла фашистов, а в это время вся Уральская дивизия ударила в другую сторону и вышла из окружения.

Нине Павловне и Косте было трудно понять это военное, коротко описанное дело, но, вероятно, Галкин знал, что он идет на смерть. В боковушке было уже совсем темно, и Нина Павловна на память прочитала записку, которая кончалась, как завещание: «Помни меня, расти честным советским человеком, люби Нину, моя девочка, и не теряй надежды».

- А мне ничего не написал, - произнесла Нина Павловна с укором и жалобой. - Хотя… может быть, каждая минута была Дорога… Иначе он, конечно, написал бы… - Она глубоко вздохнула и озабоченно добавила: - Наверное, все лицо заплакала. Аорошо, это электричество еще не горит, она не увидит… Она там плачет, а я здесь… отсиживаюсь! Зайди в гостиную, Костя, а то мне с нею так тяжело… - Она закончила горячим шепотом: - Ведь мне надо, надо надеяться, а я, кажется, не могу… Сразу все так случилось… Где Василий? Что с ним? Если дивизия вышла из окружения, то, может быть, и его отряд пробился?…