Агнесса из Сорренто - Гарриет Бичер-Стоу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Что ж, мальчик мой, трудись усердно и богобоязненно над мраморами этой часовни, и осмелюсь пообещать, что эта прекрасная девица не раз тебе улыбнется, ибо она всем сердцем жаждет восславить Господа и его святых и ласково посмотрит на каждого, кто будет вместе с нею творить эти благодеяния. Какое-то время я буду заглядывать к тебе каждый день, пока не уверюсь, что труд твой идет на лад.
С этими словами монах отправился восвояси. Как раз когда он выходил из дому, кто-то слегка задел его, проворно пробегая мимо по улице. Быстроглазый монах тотчас узнал в прохожем кавалера, которого видел в саду несколько дней тому назад. Лицо и весь облик кавалера забыть было нелегко, и монах, немного отстав, двинулся за ним, решив, если увидит, что тот завернул в какой-то дом, проследовать за ним и настоять, что им необходимо поговорить.
Так он и поступил; заметив, что кавалер, пройдя под низкой аркой, входит на постоялый двор, он приблизился и обратился к нему, воздев руку в благословляющем жесте:
– Да благословит тебя Господь, сын мой!
– Что вам угодно от меня, святой отец? – спросил кавалер, бросив на монаха быстрый и подозрительный взгляд.
– Я хотел бы, чтобы ты уделил мне несколько минут по важному делу, – мягко произнес монах.
При звуках его голоса кавалер несколько изменился в лице, словно бы что-то припоминая, а потом пристально посмотрел на монаха, точно пытаясь восстановить в памяти, где он видел его прежде. Внезапно лицо его озарилось радостью узнавания, и все его поведение тотчас сделалось более сердечным.
– Святой отец, – произнес он, – мое бедное жилище и мой досуг – к вашим услугам, я готов выслушать вас по любому делу, какое вам будет угодно обсудить со мною.
Тут он провел монаха по сырой, дурно пахнущей лестнице и распахнул перед ним дверь той комнаты, где мы уже видели его однажды. Закрыв дверь, он сел за единственный шаткий стол, которым могло похвастаться его пристанище, и жестом пригласил монаха садиться, а потом, сняв шляпу с плюмажем, небрежно бросил ее рядом с собой. Проведя белой изящной рукой по черным кудрям, непринужденно откинул их со лба и, опершись подбородком на руку, устремил взор сверкающих глаз на монаха, словно бы безмолвно требуя объявить суть его визита.
– Синьор, – проговорил монах столь свойственным ему мягким, примирительным тоном, – я бы хотел заручиться вашей поддержкой в одном христианском начинании, осуществление которого взял здесь на себя. Господь ниспослал одной благочестивой юной девице, живущей в здешних краях, замысел возвести часовню в честь Пресвятой Девы и Младенца Иисуса в ущелье Сорренто, поблизости. Ночью место это выглядит весьма мрачно, и, говорят, там обитают злые духи. И вот моя прекрасная племянница, неустанно помышляющая о небесном, попросила меня нарисовать эскиз этой часовни, и я, в силу своих скромных способностей, его исполнил. Посмотрите, сударь, на эти рисунки.
Монах положил их на стол, а когда принялся объяснять молодому человеку план часовни и детали рисунков, на бледных щеках его выступил едва заметный румянец творческого воодушевления и гордости.
Кавалер внимал ему вежливо, но, судя по всему, без особого интереса, пока монах не извлек из папки лист бумаги и не произнес:
– А это, сударь, мои слабые, жалкие попытки запечатлеть священный облик Богоматери, который я намерен написать для часовни.
Монах положил на стол лист, и кавалер, с внезапным восклицанием, схватил его и впился в него глазами.
– Это она! – проговорил он. – Она, собственной персоной! Божественная Агнесса, чистая лилия, чудная звезда, несравненная среди женщин!
– Вижу, вы уловили сходство, – промолвил монах, слегка покраснев. – Знаю, многим представляется сомнительным обычай показывать священные предметы в образе земных, но если какой-нибудь смертный особенно одарен Божественным духом, воссиявшим даже на лице его, то, возможно, сама Пресвятая Дева избрала его, дабы открыться в нем.
Кавалер так пожирал глазами рисунок, что едва ли слышал произнесенные извиняющимся тоном речи монаха; держа изображение Богоматери на вытянутой руке, он принялся с восхищением пристально разглядывать его.
– Вы, несомненно, талантливый рисовальщик, святой отец, – сказал он. – Кто бы мог подумать, что под монашеским куколем таится такой творческий дар.
– Я насельник монастыря Сан-Марко во Флоренции, о котором вы, может быть, слышали, – ответил отец Антонио, – и недостойный последователь Фра Беато Анджелико, Божественные видения которого вечно пребудут с нами, и в неменьшей степени ученик знаменитого Савонаролы, слава которого гремит по всей Италии.
– Савонаролы? – с живостью откликнулся его собеседник. – Это упоминание его имени заставляет трепетать грешников и злодеев, называющих себя папой и кардиналами? Вся Италия, весь христианский мир протягивает ему руку, моля избавить их от этих мерзавцев. Отец мой, расскажите мне о Савонароле: как живет он и чего добился?
– Сын мой, вот уже много месяцев, как я покинул Флоренцию; с тех пор я пребывал в местах глухих и отдаленных, поправляя часовни и божницы и наставляя самых бедных и жалких из стада Господня, рассеянного и брошенного праздными пастырями, которые только о том и думают, как бы насытиться плотью и согреться руном тех овец, за коих пожертвовал жизнью Добрый Пастырь. Обязанности на меня были возложены самые скромные и простые, ведь мне не дано обличать и разить словом, подобно моему великому учителю.
– Так, значит, вы не слышали, – подхватил кавалер, – что его отлучили от церкви?
– Знаю, ему угрожали такой карой, – откликнулся монах. – Но я не думал, что эта участь может постигнуть человека столь святой жизни, столь безупречной нравственности, столь явно и столь открыто вверившего себя Господу, что в нем словно бы возродились дарования первых апостолов.
– Всем известно, что Сатана всегда ненавидит Господа, – произнес кавалер. – А если и есть на земле кто-то, одержимый дьяволом, это Александр и его клевреты. На них лежит печать их омерзительных пороков, и печатью этой отметил их сам дьявол, признав в них свое отродье. Дьявол воцарился на Святом престоле, похитил папские регалии и издает законы и указы, направленные против добрых христиан. Что же делать им в таком случае?
Монах вздохнул с встревоженным видом.
– Трудно сказать, – отвечал он. – Мне известно лишь, что еще до того, как я уехал из Флоренции, наш настоятель написал французскому
