Юсуповы, или Роковая дама империи - Елена Арсеньева

Вот странно. Ее любовь к графу Орлову меня не покоробила, не оскорбила, но отношения с этим мужиком… С мужиком!

Та встреча с Г.Р. испортила и наши отношения с Феликсом. Говорят, когда я была в беспамятстве, беспрестанно твердила, как попугай: «Брови бритые, рожа пудреная! По мужикам шляется!»

Те, кто это слышал, не верили своим ушам! Никак не могли понять, каким образом я могу произносить такие слова!

Екатерина Леонидовна Виноградова, навещавшая меня, рассказала Феликсу о той встрече с Распутиным, и он сразу все понял. Он был оскорблен до глубины души… И теперь думал только о том, чтобы расквитаться с этим чудовищем, которое осмелилось морочить голову его жене и клеветать на него. Феликс после нашей женитьбы оставил прежние непристойные привычки, а поэтому чувствовал себя особенно оскорбленным словами Г.Р. Немало личного примешалось к тому роковому решению, которое он примет вскоре…

А у Дмитрия, великого князя Дмитрия Павловича, тем временем развивался роман с Верой Каралли.

Они познакомились еще перед войной, примерно накануне нашей с Феликсом свадьбы. Феликс тоже присутствовал на том приеме у Матильды Кшесинской, на который были приглашены и Дмитрий, и эта дива русского синематографа. В нашем домашнем зале я видела две фильмы с ее участием: «Хризантемы» и «После смерти», и в обеих Вера играла женщин, принявших яд. Одна из них еще донимала потом, в образе привидения, своего возлюбленного. Я не терплю такие истории. Рассказ Тургенева «Клара Милич», на основе которого был поставлен фильм «После смерти», вообще ненавижу. Вообще не люблю ничего, что усугубляет в людях какой бы то ни было страх. Может быть, поэтому меня так всегда раздражало упоминание о «роковом числе» Юсуповых. Словом, к Вере Каралли как к синематографической актрисе я относилась пренебрежительно, в ней мне казалось нечто зловещее, роковое. Вера Холодная, например, мне нравилась куда больше, хотя и она была самой настоящей женщиной-вамп. Честно говоря, в то время женщины-вамп были в большой моде! Между прочим, насколько я знала, император запрещал артисткам императорского балета сниматься в кино, однако, если верить слухам, для Веры Каралли было сделано исключение – по просьбе Дмитрия. Хоть император и не отдал за него Оленьку, а все же не мог не любить своего кузена – тем более что Дмитрий был вполне вероятным наследником престола. Бедный Алешенька обладал таким слабым здоровьем, а мой дядя Мишель, младший брат государя, поставил себя вне права наследования морганатическим браком с госпожой Вульферт, позже получившей титул графини Брасовой. Надо полагать, Вера Каралли, которой многие сулили великое будущее – и в синематографе, и на сцене (ее «Умирающего лебедя» сравнивали с «Умирающим лебедем» Анны Павловой, причем отнюдь не в пользу последнего!), была весьма горда тем, какой у нее покровитель.

Феликсу, однако, Вера не понравилась с первого взгляда. Я думала, может быть, он ревнует Дмитрия к ней, и задавалась вопросом, а не ревнует ли Вера Дмитрия к моему мужу? Все же не так легко было выбросить из головы слова Г.Р.!

Постепенно Дмитрий добился для Веры позволения танцевать поочередно на сценах Большого театра и Мариинки, так что она зачастила в Петербург. На одном приеме я ее видела, ее мне представил Дмитрий. Я неважно себя чувствовала, начался небольшой жар. Я ведь, открою тайну, пыталась сама кормить свою дочь, хотя без кормилицы было все же не обойтись: молока у меня оказалось не столь много, сколько было нужно Бэби Юсуповой, этой маленькой любительнице хорошо покушать. А потом и вовсе пришлось оставить кормление, которое доставляло мне такое удовольствие и даже счастье. Оставить пришлось потому, что у меня началась молочница. К счастью, она быстро минула, все обошлось без осложнений, однако в тот вечер я почувствовала ее первые признаки, мне было довольно дурно, поэтому все, что происходило в тот вечер, оставило неприятные воспоминания: и Вера Каралли, которая была как-то зловеще красива в смертельно-белом платье и в белоснежной эгретке, и томный, подчеркнуто томный Дмитрий рядом с ней, поднимающий свои изящно подбритые брови и переглядывающийся с моим мужем, у которого были точно так же подбриты брови… И точно так же напудрено лицо… И даже Шаляпин, который спел несколько романсов, а в конце – «Блоху»:

Жил-был король когда-то,При нем блоха жила,Милей родного братаОна ему была!

Он пел и оглаживал свой подбородок, словно на нем росла окладистая борода, и косил одним глазом, и принимал хамское, лукавое выражение. И все прекрасно понимали, кто эта блоха и кто этот король, и все чувствовали особое, фрондерское удовольствие от того, что в их присутствии так тонко унижают императора и его друга.

Аплодировали взахлеб, рук не жалели, это была настоящая овация, Феликс все ладони отшиб, хохотал как безумный, Дмитрий тоже, а я ни смеяться, ни хлопать не могла – почувствовала такую боль в груди, что прижала к ней руки, да так и стояла… И вдруг аплодисменты начал стихать, словно ледяным ветром повеяло по залу… Все головы постепенно отворачивались от певца, а у него сделался такой странный вид, не то вызывающий, не то смущенный… И я увидела, что в залу вошел Г.Р., в этих своих смазных сапогах, косоворотке и с сальными прядями, – невероятно чуждый всей нашей утонченной, прекрасно одетой компании.

Он молча оглядывал сникших людей, кое-кому кивал, и кто-то кивал ему в ответ, а кто-то униженно кланялся, и я была потрясена, увидав, какой страх мелькнул в глазах Феликса, когда Г.Р. повернулся к нему.

– А, болящий мой… – ласково сказал Г.Р. – Смотри, завтра жду! Исподнего своего шелкового не надевай, для ран не полезно.

И, бросив на меня цепкий взгляд, он вышел так же стремительно, как появился.

Все стояли, словно онемели. Мне показалось, что у меня был приступ бреда. Лицо Феликса окаменело и напоминало маску – воплощение ненависти.

– Мы едем домой, Ирина, – сказал он холодно и вывел меня из зала. Мы не простились с хозяевами, да и все те, кто хлынул вслед за нами, не простились тоже. Всем было не по себе, не сказать – жутко…

Мне стало так плохо, жар усиливался так резко, что в тот вечер я ни о чем не могла спрашивать Феликса. И лишь спустя неделю я узнала, что значат эти странные слова Г.Р.

Навестить меня пришли все мои кузины и императрица Александра Федоровна. Я была тронута – понимала, как они заняты в госпиталях, которым отдавали все свободное время, понимала, что визит их – знак особого расположения ко мне, особого сочувствия и внимания. Я ценила это, я была счастлива их увидеть!