Товарищ убийца. Ростовское дело: Андрей Чикатило и его жертвы - Михаил Кривич

— Ваши документы! — громче повторил Заносовский.

У человека на лице выступил пот. Мгновенно и обильно.

«Никогда в жизни не видел, чтобы с человека так лил пот, — позже рассказывал Заносовский. — Буквально градом. В одно мгновение он стал совсем мокрым».

На взмокшем, сразу ставшем жалким лице был написан ужас. Не очень понимая, что делает, мужчина порылся в карманах и протянул капитану темно-красный паспорт.

Капитан бросил беглый взгляд на фотографию, на лицо задержанного, пролистал сшитые скрепкой страницы.

Прописан в городе Шахты, отметка загса — женат, лица, вписанные в паспорт, — двое детей, национальность — украинец, место рождения — Сумская область, год рождения — 1936.

Фамилия, имя, отчество — Чикатило Андрей Романович.

2

Чикатило А. Р. Опыт заурядной биографии

Часть 1.

Часть 3.

XI

ДЕТСТВО, ОТРОЧЕСТВО, ЮНОСТЬ

1936–1970

«16 октября 1936 года. Я родился в селе Яблочное Ахтырского района Сумской области. Родился от голодных родителей и голодовал до 12 лет, когда впервые наелся хлеба. Мои отец и мать чуть не умерли с голоду в 1933 –34 гг. В 1933-м они потеряли своего старшего сына, моего брата Степана Романовича, которого нашли отчаявшиеся люди и съели с голодухи».

Начало жизненного пути Андрея Романовича Чикатило теряется в глубине и во мраке недавних десятилетий.

На долю нашей многострадальной страны выпало столько бедствий, столько бурь пронеслось над каждой ее крышей, что достоверно, по документам и письменным свидетельствам, восстановить события детства не старого еще человека — трудно неимоверно. Особенно если жил он в тех областях, где волна за волной прокатывались войны, всякий раз волоча за собой послевоенные бедствия. Но и в других местах сделать это непросто — по коллективному разгильдяйству и пренебрежению ко всякого рода бумаженциям. Тут вам не Швейцария какая-нибудь, где всякий раз, как только это нужно, находятся и записи в церковных книгах, и живые свидетели в здравом уме и трезвой памяти. На необъятных просторах бывшего Союза, ныне СНГ, и обычные справки для пенсии собрать — еще как намаешься.

Слишком много было у нас лихолетий: довоенное, военное, послевоенное…

В конце восьмидесятых годов умерли престарелые родители Андрея Романовича. Младшая его сестра — не самый надежный свидетель детских лет. Из села Яблочное семья уехала давно, и односельчане мало что могут сказать о них. Вот почему вернее всего будет следовать документу, который Чикатило написал собственноручно. Конечно, нельзя исключить, что в этом документе кое-что перепугано или переврано и кое-где — умышленно или по забывчивости — автор грешит против истины. Зато сведения из первых рук.

Озаглавлен документ скромно:

«Жизнеописание подсудимого А. Р. Чикатило — гражданина СССР, жертвы голодных моров и людоедства 1933 и 1947 годов, сталинских репрессий, застоя и кризиса перестройки».

В названии со всей очевидностью отразились три характерные черты, три ипостаси автора: во-первых, склонность к изящному слогу (филолог), во-вторых, политическая грамотность многолетнего подписчика партийной прессы (коммунист) и, в-третьих, естественное стремление приукрасить собственную личность (обвиняемый). Вполне понятно желание арестанта довести до власть предержащих именно те подробности своей биографии, которые если и не оправдают совершенные им преступления, то хотя бы объяснят их природу. Одно дело — злая воля, другое — объективные причины…

Не станем принимать его слова на веру безоговорочно, но, по крайней мере, выслушаем.

Вот, например, печальная и многократно повторяемая история несчастного старшего брата Степана Романовича. В страшный голод, прокатившийся по вине большевиков в начале тридцатых годов по Украине, действительно были случаи каннибализма. Они находят надежное историческое подтверждение, о них в последние годы достаточно много и откровенно писали.

Когда детство такое несчастное, когда убивают и съедают старшего брата, а тебя, несмышленыша, предупреждают — не ходи далеко от дома, и тебя, неровен час, съедят, — психика ведь калечится. Искривляется. И трудно предсказать, какие могут быть последствия. Пусть я преступник. Пусть. Ладно, согласен, я преступник.

Но сначала — я жертва.

Не лишено смысла.

Следователи, а потом и журналисты, прослышав версию о якобы съеденном братце, пошли по следам, но ничего такого не обнаружили. Ни в сохранившихся бумагах, ни в памяти односельчан. И о самом Степане никто не помнил. Установить, был ли он вообще, а если был, то правда ли, что исчез при подозрительных обстоятельствах, сейчас, скорее всего, невозможно.

Вполне можно допустить, что Чикатило лукавит лишь отчасти. Его родители, которые изо дня в день тяжко трудились, оставляя дома малых детей без присмотра, могли наказывать не покидать хаты, не уходить со двора, не то поймает и съест чужой дядька. Для пущей убедительности могли ввернуть что-нибудь и про мифического братца Степку. С точки зрения педагогики метод дурной. Но действенный.

«1941 — 44 гг. Помню ужасы детских лет, когда мы прятались от бомбежки и стрельбы в подвалах, карьерах, голодные и холодные сидели в канавах; перебежки под свист пуль; помню, как горела родная хата, и зверства фашистов.

Сентябрь 1944 г. — пошел в школу, в 1 класс — голодный и оборванный».

Этому можно верить. Деревенский ребенок с оккупированной территории знает о войне не из кинофильмов и не из романов.

«1947 — 48 гг. Разгар голодовки. Я был пухлый от голода вместе с матерью и сестричкой. Мы с сестричкой ползали но траве, ели калачики, ревели и выглядывали маму с колхозного поля, когда она принесет нам кусок черного хлеба».

Калачики — это трава такая, иначе просвирник, или мальва, некоторые ее виды употребляют в пищу, когда больше есть нечего; в России сказали бы — ели лебеду.

«В школе от голодных обмороков я падал под парту. Ходил в лохмотьях. Был предметом насмешек и не мог защититься. Был слишком стеснительным, робким, застенчивым. Если у меня в классе не было ручки или чернил, я просто сидел за партой и плакал. Иногда ученики говорили об этом учительнице. Та удивлялась: «Да что, у Андрея нет языка?!» Если мне надо было в туалет — я боялся отпроситься.

Вспоминаю, как с ужасом увидел, как увозили по улице умерших от голода — без гробов, замотанных в тряпки; и услышал разговоры о людоедстве.

Но я упорно, до потери сознания продолжал учиться. Много книг читал. Учеба мне давалась с трудом. Часто болела голова, кружилась. И внимание у меня было какое-то рассеянное. Мне и сейчас трудно сосредоточиться на чем-то».