Пламенеющие храмы - Александр Николаевич Маханько

со святыми отцами. И вынес из всех бесед с ними одну единственную мысль. Для познания Бога и творений Его нужно не за советами к ним обращаться, а бежать от них прочь. Кто они, эти люди, с умным видом толкующие о Боге? Просто говорящие головы, вещающие направо и налево одни и те же застарелые догмы. Бог велик и всемогущ. Человек – раб его и должен служить ему безропотно. Даже не ему самому, а его представителям, превозносящем имя Его, светским господам и отцам Церкви. Подчиняйся и будь доволен, таков удел человека. Разве в рабстве человека заключается образ и подобие Бога? Для чего тогда Бог наделил человека разумом, умом, волей? Если бы Ему нужен был раб, то Он оставил бы человека в образе тупого животного. Однако история рода человеческого свидетельствует обратное. Силой дарованного разума человек постигает и будет постигать мир всё шире и глубже и уже никогда не вернется в животный образ. А клеймо раба, щедро даруемое человеку Церковью, только унижает дух его и угнетает тело.

Мишель взялся открыть очередную бутылку бургундского.

– Давай-ка, друг Везалий, освежим наши бокалы, – руки Мишеля слегка подрагивали, очевидно, от волнения, – Понимаешь, наверное, из-за чего теперь в университет меня не подпускают на пушечный выстрел, а Париж и вовсе отгородился от меня своей стеной.

– Похоже, не без причины, – Везалий взял в руки наполненный Мишелем бокал. Что ни говори, а вино было отменное, – И как ты думаешь со всем этим разбираться?

– Обращусь к деятелям церкви Христовой.

_ ?

– Только не к нашим медноголовым чурбанам, с ними я повоевал изрядно, а к истинным подвижникам христианства. Я имею в виду евангеликов и других, которых здесь называют еууиепоН. Они давно освободились от груза пустых догм и в размышлениях своих о Боге стали гораздо ближе к пониманию Его. Среди них, мне кажется, немало достойных людей. Может ты слышал о них? Фридрих Миконий, Иоахим Вадиан, Жан Кальвин, Генрих Буллингер? Нет? Кстати, Кальвин, гово-

рят, тоже учился здесь в aima mater, а сейчас обосновался где-то в Страсбурге в цехе портных. Представляешь, доктор права и богословия, мыслитель передовых взглядов, а занят тем, что шьет людям платье. Каково? Я обратился к нему с письмом и он не отказал мне в ответе. По всему видно, умнейший человек. Надеюсь, что когда-нибудь мы встретимся с ним и вот так же за бокалом вина и побеседуем обо всём. О Боге, и о человеке, о природе. Но довольно об этом. Я, наверное, утомил тебя своими байками? Давай-ка подолью тебе ещё вина.

Везалий поставил на стол свой бокал. Он до сих пор не мог ничего понять. Всё выслушанное повергло его если не в удивление, то в недоумение. Неужели всё слышанное были слова врача? Или богослова? Вернее всего, еретика!

– У тебя, Мишель, я вижу планы как всегда самые грандиозные. А как же хлеб насущный?

– Да ладно тебе, планы как планы. Опять же нужно вот с этим разобраться, – Мишель положил руку на сваленную на этажерке кипу бумаг, – уверен, здесь для меня найдётся много интересного. А что касается хлеба, так без него я не останусь. Лицензия врача у меня есть, так что буду продолжать заниматься своим делом – лечить людей. Недостатка больных и нуждающихся в лекарском призоре пока не предвидится. Э, а что же мы ничего не едим и не пьем? Непорядок!

На некоторое время беседа поменяла тон. Друзья занялись вином и яствами, громоздившимися на столе. Мишель с живостью и шутками стал рассказывать о забавных случаях своей врачебной практики, благодаря которой за всё, чем был накрыт стол, он не потратил ни единого су. А рассказать было что. Жители округи, что обращались за помощью, были людьми простыми и непритязательными. Их недуги были далеки от тех, коими страдали обитатели дворцов и отелей Ситэ. Здесь никого не мучали головные боли или подагра и никто не жаловался на излишнюю смуглость кожи лица. Зато приходили с вывихами костей, разбитыми головами, торчащими из груди ножами и прочими нескучными вещами. Особенно много всего такого происходило в дни ярмарок, когда к стенам Парижа съезжались торговцы со всех французских провинций, а вместе с ними и шулеры, мошенники, разбойники и прочая публика.

Теперь Андреас охотно поддерживал новый разговор. Прежние темы, как видно, не очень пришлись ему по душе и он был рад поводу их переменить. Всё потому, что кое-что из услышанного от Мишеля, ему показалось недостойным быть высказанным устами врача. Ещё большее показалось недостойным для католика-христианина. И всё же он почувствовал, что Мишель во многом прав. И в то же время Андреас понял, что сам никогда не найдет в себе смелости не только открыто заявить нечто подобное, но и даже помыслить об этом. А признаваться в этом ни себе, ни тем более своему другу как-то не хотелось.

Между тем с улицы послышался топот лошадей и скрип остановившейся кареты. Мишель выглянул в окно.

– Кажется, друг Везалий, прибыл твой экипаж. Пора. Остаться ночевать у меня не приглашаю, даже не проси. В отеле у Лузиньяка тебе будет куда как удобнее, чем здесь на полу или на анатомическом столе. Опять же к утру здесь легко можно потерять и лошадей, и карету, не говоря уж о кучере.

– Да, пожалуй, мне пора. Нужно успеть, пока не затворили городские ворота, – Андреас поднялся, – эх, отменное было вино!

– Погоди, я положу тебе с собой несколько бутылок. У меня где-то оставалось их еще полдюжины.

Оба были тронуты этой нечаянной встречей и теперь невольно пытались оттянуть момент расставания. Наконец, друзья вышли из дома.

– Знаешь, Мишель, как не хочется с тобой прощаться! Вот повстречал сегодня тебя и как будто на душе полегчало. Помолодел даже. Рад, что ты всё так же весел и бодр. Оставайся таким же и всё у тебя получится.

– А я рад за тебя. Эх, Андреас, какие наши годы. Да мы ещё горы свернём!

– Ты главное не сдавайся, Мишель!

– И в мыслях не имел такого!

– Прощай же! И не отступай!

– С Богом!

Андреас наконец забрался в карету. Возница щёлкнул хлыстом над спинами лошадей, зычно прикрикнул и экипаж сорвался с места, во весь опор унося в Париж своего пассажира Андреаса ван Везеля, известного миру мэтра медицины Везалия. Проводив взглядом исчезающий в дорожной пыли экипаж, вернулся в свой дом и лекарь Мишель Сервэ. Мигель Сервет, как звали бы его в родной Испании. Но уже давно второй родиной ему была Франция.