Серенада для шефа - Наталья Александрова

Чистяков выслушал ребят, довольно похмыкивая.

– Ну что, мальчики, был кто-нибудь у бережковской тещи?

– Да закрутились совсем, тут такие дела развернулись.

– Плохо, ну ладно, давайте быстренько в Шувалово Бережкова караулить.

Но оказалось, что Чистяков был не прав в своей уверенности, потому что дом по Варваринской, двенадцать, стоял заколоченный, тропинка занесена снегом. Посовещавшись, парни все-таки решили расспросить соседей. Оказалось, что теща Бережкова Смирнова Клавдия Михайловна умерла полтора года назад, а за ребенком приезжал Олег и увез его, а куда, они не знают.

– Вот такие дела, и что будем делать, Анатолий Петрович?

– А что будем делать? Нам от него больше ничего не нужно, с нами у него полный расчет. Пускай его теперь милиция ищет, у нее к нему большие претензии. Сумеет от них скрыться – его счастье. Будешь в прокуратуре – Громовой привет передай.

Чистяков набрал номер Купцова. Ответил референт, сказал, что Николай Степаныч заболел и на работу сегодня не выходил. Ишь, старый черт, симулирует. Ладно, попозже домой ему позвонит. И поговорят они о той картине, что Кастет у Купцова хотел получить. Принесет, как миленький принесет. Сидит небось сейчас дома и трясется. Про пожар и убийства на даче в Репине еще вчера вечером в новостях говорили.

Николаю Степановичу Купцову было плохо. Когда он переговорил с Кастетом, ему немного полегчало, он даже решил расстаться с картиной Филонова, жалко, конечно, на черный день отложена, но своя жизнь дороже. И Чистяков не обманул, разобрался с этим мерзавцем зятем. После отъезда зятя Купцов вызвал жену с дачи, сказал ей коротко, что Андрей уехал и больше не вернется. Она так прижала его к стенке, что он не выдержал и рассказал ей все, вернее, не все, а то, что касалось Андрея. Она не могла поверить, он разволновался, кричал на нее, что это она во всем виновата, уговорила его взять в дом подлеца, а теперь это отразится на всей их жизни, а не только на его карьере; и если она думает, что они с Ленкой и внуком смогут прожить без него, то глубоко ошибается. Увидев его в таком состоянии, жена очень испугалась, кинулась его утешать и отпаивать лекарствами. На следующий день было воскресенье, он провел его, тупо глядя в телевизор, а когда вечером в «600 секундах» услышал сообщение о трупе на чердаке дома на Шпалерной и о пожаре и перестрелке в Репине, ему стало так плохо, как не было еще никогда в жизни.

Все кончено, стучало в его мозгу, получается, что он обманул Чистякова и подставил Кастета, теперь оба могут предъявить ему счет. Хорошо, если Кастет убит там, на даче, и никто не уцелел, а если Кастет успел уйти? А Чистяков ведь имеет пленку с записью всех разговоров его и Кастета, и если узнает его начальство, то в лучшем случае – пенсия, а в худшем – тюрьма. На старости лет из партийных начальников – на нары! И зятя ведь Чистяков может вернуть и сдать со всеми доказательствами в милицию! Тогда – позор и опять-таки пенсия. И как жить дальше? Дочь – калека, жена в жизни не работала, внуку все надо – о, господи!

До утра он не сомкнул глаз, а когда заснул, жена разбудила его, потому что он страшно стонал во сне. Наутро о выходе на работу не могло быть и речи. Его охватила какая-то апатия. Перепуганная жена вызвала врача. Молодая докторша наскоро послушала его, выписала какие-то таблетки, витамины, велела не простужаться, а через три дня прийти в поликлинику и сдать анализы. Жена настаивала, чтобы он вызвал машину и поехал в свою ведомственную поликлинику, но у него не было на это ни сил, ни желания. Жена пешком сходила в магазин: возить-то теперь было некому, потом возилась на кухне, к нему не заходила, думала, что он спит. Зазвонил телефон. Жена заглянула в дверь спальни, говоря:

– Коля, тебя Чистяков к телефону, говорит, очень срочно, поговоришь с ним?

Поскольку он не отвечал, она подошла ближе, вгляделась и ужасно закричала. Николай Степанович сидел в кресле совершенно неподвижно, при этом левая половина его лица была живой, и глаз моргал, а правый глаз закатился, так что не видно было зрачка, и челюсть страшно отвисла. Приехавшая «Скорая» отвезла Николая Степановича в Свердловскую спецбольницу.

Перед таможенным контролем Чиф распихал деньги по брючным карманам, а холст аккуратно свернул и засунул во внутренний карман пальто. Железные нервы и невозмутимое лицо всегда помогали ему. Таможенный и пограничный контроль он прошел как по маслу. Самолет, аэрофлотовский «ТУ-134», казалось, вот-вот развалится, сидеть даже при чифовском небольшом росте приходилось, упираясь коленями в подбородок. Чиф всегда удивлялся, как такие допотопные самолеты выпускают на международные рейсы. С удалением от Пулкова на душе у него становилось все легче. Позади оставались смертельные опасности, впереди ожидала встреча с сыном. Даже погода менялась в лучшую сторону: над Россией громоздились тяжелые мглистые облака, над Туманным Альбионом сияло солнце. Внизу проплывали квадраты зеленых не по сезону лугов, пасущиеся на них стада овец, нарядные аккуратные фермы.

Самолет приземлился не в Хитроу, а в новом сверхсовременном аэропорту Стэнтстэд. Огромное здание аэровокзала было почти пустым. Маленький автоматический поезд довез пассажиров до таможенного терминала, Чиф прошел контроль и вышел к станции пригородной электрички. На перроне к нему подошел какой-то странный молодой парень. Неумеренно жестикулируя, страшно кривя рот и растягивая слова, он обратился к Чифу:

– Вы-ы ведь из Рос-сии… Вы-ы соо-отечественник… Объясни-ите мне, ка-ак попа-асть… как это… попа-асть в Кие-ентиш Та-аун.

Что-то в нем Чифу не понравилось, какая-то была в нем ненатуральность, да кроме того, он и не знал, как попасть в этот Кентиш Таун. Он довольно грубо отшил соотечественника, тот не слишком расстроился, сел в серый «Фольксваген» и уехал.

Вдруг Чифа как будто что-то ударило. Он сунул руку во внутренний карман пальто… Картины не было!

И тут он расхохотался! Его, профессионального убийцу, на чьей совести больше покойников, чем в хорошей футбольной команде игроков, его, Чифа, как вульгарного лоха, обчистил в Англии свой, русский мелкий карманник!

Несколько англичан, вместе с ним дожидавшихся поезда на платформе, в свойственной им невозмутимой манере наблюдали, как худощавый джентльмен, по-видимому только что прибывший в Лондон, хохочет, вытирая носовым платком выступившие от смеха слезы.

В последующие две недели, после визита в институт следователя Громовой Надежда взяла себе за правило гулять в обеденный перерыв. В любую погоду хоть дождь, хоть снег, хоть мороз, она одевалась и шла на улицу. Сан Саныч обедал в это время в столовой, а сотрудникам Надежда объясняла, что ходит по магазинам, ведь так много всего нужно купить. Никто не удивлялся, еще бы, такое событие предстоит! По магазинам Надежда действительно ходила, но дело было не только в этом. По пути на работу и с работы она шла проходными дворами и во дворе дома на Тверской высматривала маму Люси Поливановой, которая, по словам Люськи, должна была сидеть на лавочке во дворе и все про всех знать. В конце второй недели ее усилия увенчались успехом. Был ясный день, морозец небольшой, Люсина мама сидела на лавочке и скучала. Она очень обрадовалась Надежде, приглашала в гости. Они чудно поболтали, и дело кончилось тем, что Надежда опоздала на работу с обеда. Вахтерша отобрала пропуск, но даже это не могло испортить Надежде настроение. Она влетела в комнату румяная от мороза, проскочила прямо в кабинет к Сан Санычу, бросив по дороге сумки на чужой стол.

– Саша, он уехал!

– Что?

– Ты понимаешь, он уехал! Рубцов уехал совсем! К себе домой, в свою Березовку или куда там, я не помню.

– Да что ты говоришь?

– Да, Люськина мама мне рассказала. Уехал после Нового года, дня через три, вот как уволился от нас, так в тот же вечер и уехал насовсем.

– Может быть, просто в отпуск, мать повидать?

– Нет, Люськина мама так удивилась, что даже соседку спросила, Рубцова тещу, где, мол, ваш зять-то? А та на нее так зыркнула и говорит:

– И не спрашивайте меня ни о чем, слышать о нем не хочу!

Надежда, не стесняясь прозрачной стенки, обняла его прямо в кабинете.

– Ох, Сашенька, как я рада, просто камень с души свалился! Только сейчас поняла, как я боялась.

– Надежда, люди смотрят.

– А, все равно, пусть видят, как я тебя люблю, и завидуют.

Он не смог сдержать улыбку.

Андрей Рубцов проснулся оттого, что мартовское яркое солнце пробивалось в щель между занавесками и светило ему в лицо. Морщась, он открыл глаза и сразу зажмурился от боли. Он потрогал бровь: похоже, синяк. И где это он вчера так приложился? Он сел в кровати, отвернулся от окна и открыл глаза. Когда комната перестала кружиться перед глазами, он спустил ноги на пол и тут обнаружил, что спал в брюках, носках и рубашке. Очевидно, матери надоело его раздевать. Вставать не хотелось, но очень хотелось пить. Он прошлепал в кухню, глотнул воды из чайника, глянул на ходики – полдень. Мать на работе, придет не скоро, а придет – начнет пилить и жаловаться. Правда, в последнее время он что-то не слышал от нее упреков. Махнула на него рукой, ну и пусть!