Пятнадцать ножевых 4 (СИ) - Вязовский Алексей

— Пан, помоги мне!

Я тоже закрыл шкафчик, покачал головой. И что тут можно сделать?

— Специально для сотрудников скорой помощи центральной клинической больницы мы ставим песню из кинофильма «Бриллиантовая рука».

Я сложил руки перед грудью, запел:

...Помоги мне, помоги мне

В желтоглазую ночь позови

Видишь, гибнет, ах, сердце гибнет

В огнедышащей лаве любви...

— Пан, а если серьезно?!

— А если серьезно, то надо тебе чем-то поразить сердечную подругу. Чтобы у вас огнедышащая лава прекратилась.

— Подарок?

— Пошло.

— Дорогой подарок?

— Дава, включи мозг.

— О! Мне тоже нужна премия.

Я опять сложил руки как заправский концертмейстер, громким голосом произнес: «На сцену для вручения награды приглашается Лауреат Государственной премии СССР за выдающиеся достижения в труде...»

— Пан, ну прекрати!

Давид взял меня за лацкан пиджака:

— Ей-богу, нужно прогреметь. Чтобы Симка меня за долбодятла не держала.

— А ты и есть долбодятел. Я тебе говорил: не женись на ней?

— Говорил.

— Предупреждал, что ничем хорошим это не кончится?

— Предупреждал, — Давид повесил голову. — Не поможешь?

— Помогу, — я тяжело вздохнул, задумался. Давид у нас кто? Правильно, будущий хирург. А будущее самой хирургии за чем? Тут даже думать не надо — эндоскопический метод. Малоинвазивное вмешательство, вот это все. Оптический лапароскоп уже существует, но вот сделать из него видеокамеру с выводом изображения еще не додумались. Технология не позволяет. Или позволяет? Я почесал в затылке.

Вот и еще одна задачка поездки в ФРГ. Узнать, что сейчас творится с оптоволокном и прочим. Тут возможны интересные решения.

— Сходи в Ленинку, поищи статьи на тему эндоскопической хирургии. Кто-то в Союзе уже занимается, даже вроде гинекологические операции делали, а не только желудок смотрели. Я буду в ФРГ — поспрашиваю насчет новой техники. Может что-то появилось — куплю.

— Для чего?

— Для малоинвазивных операций, — я перешел на шепот. — Картинку внутри органов можно подсветить и вывести на экран. И оперировать по ней, без больших разрезов.

— Не врешь? — Давид выпал в осадок.

— Не вру. На Западе уже вплотную к этому подошли, там, правда, технические затыки есть. Но готовиться к появлению передового метода уже можно. Писать статьи в научные журналы, собирать материалы для кандидатской. Чуешь в какую сторону я тебя пинаю?

— Ага. Я тебе по гроб и вообще...

— Хватит, хватит. Только без слюнявых поцелуев, — я подтолкнул Давида к двери. — Иди, мой руки, тебе на смену.

— Так, кто желает, чтобы его подвезли, тот со мной, — заявил я во всеуслышание. — Остальные могут здесь хоть поселиться.

Дискуссия сразу свернулась и мы дружно погрузились в машину. Авис Акопович залез назад, ему дальше было, а Валентин сел впереди.

— Чего Катя хотела? — спросил фельдшер. — Смотри, тетка опасная, могут быть последствия, — хохотнул он.

— На телевидение меня пригласили, — признался я. — В передачу «Здоровье». Будем про бактерию рассказывать.

— Ничего себе! — восхищенно крякнул Геворкян. — Спроси там у Белянчиковой, она хоть раз в жизни болела? Общественность интересуется, живой она человек, или робот.

Мы дружно засмеялись. Я точно знал, что живой. В девяностые ей неслабо прилетело по голове от грабителя, да и смерть эта бестолковая после перелома шейки бедра выглядела насмешкой судьбы. Но настолько же круче она делала свою передачу, чем банда клоунов с песнями и плясками про неопустившееся яичко и метеоризм!

Дома Анюта слушала «голоса». Причем не под одеялом, а прямо на кухне, ни капли не скрываясь, в процессе готовки.

— Любовь моя, а не слишком ли это? — поинтересовался я, чмокая в шейку. — Кот из дома — мыши в пляс?

— Это ты про Пилипчук? — Анечка призывно вильнула попкой.

Но я что-то прилично так подустал, поэтому ограничился поощрительным хлопком по пятой точке.

— Да, о ней. О чем хоть вещают враги?

— Сахаров новую голодовку объявил в Горьком.

— Против чего протестует?

— Прослушала. Симка звонила.

Нет, вот в этот разговор я не полезу. Ну его нафиг. Хуже диссидентов яма.

— Наверное, польские события. Или Афган.

Я просто видел, как Азимова лучится любопытством и желанием перетереть кости сестре. Нет, нет и еще раз нет!

— Но там академика жена накручивает.

— Боннер?

— Да. Очень резвая дамочка. Не дает общаться с детьми от предыдущего брака, везде себя и своих киндеров пропихивает.

— Зря она в политику полезла. Прилетит и детям.

— Не прилетит, — махнул я рукой. — Власть у нас добрая нынче, плюс за Сахарова академики хлопочут.

— Героя Соцтруда-то у него отняли. Кстати, не знаешь почему? — Аня поставила передо мной кружку с дымящимся кофе, который оказался сильно хуже дыбовского. Мнда... Надо прикрепляться к какому-нибудь спрецприемнику. Впереди тяжелые времена. С продуктами будет совсем швах.

— Почему дали или отняли?

— Почему отняли. Почему дали, я и так знаю — папа рассказывал. За ядерную и водородные бомбы.

— Да, потрудился Андрей Дмитриевич для мира во всем мире. А отняли — тоже не секрет, те же голоса сообщали. Написал Брежневу, мол, не стоит реабилитировать Сталина, а потом еще добавил в американские газеты с осуждением Чехословацких событий. Сталин — хрен с ним, думаю, нашему Ильичу Коба до фени, это дело прошлое. А вот одобрямс «пражской весны»... такое не прощают.

— Ты же в политику не полезешь? — Аня проницательно на меня посмотрела. — Небось, в ФРГ будут журналисты спрашивать...

— Сразу по прилету осужу строй и плюну в Чазова, — я зевнул, прихлебнул кофе. — Свободу выбирать надо не тайком, а ярко, на публику. Тогда будет выхлоп.

— Слу-ушай, Панов! — Азимова засмеялась. — А в тебе еврейских корней нет часом? Везде цимес найдешь.

— Неа, тока хохляцкие, — сымпровизировал я. — Орел, это же, считай, всего три сотни километров до Неньки. Ладно, вижу, что тебя на самом деле волнует. Давай про сестру.

— Давай! Знаешь, что она мне сказала...

Я сидел в кафетерии телецентра «Останкино» и ждал, когда вернется Морозов. Игорь Александрович решил исследовать местный туалет и что-то застрял. Мне бы тоже туда сходить, но мы ждали какого-то ассистента режиссера, или редактора, хрен его знает, кем тут числился жуликоватого вида юноша неопределенного возраста по имени Денис. Он нас встретил внизу, на входе, сделал вид, что помогает пройти через проходную, привел нас сюда — и скрылся. Сказал, что скоро вернется. Было это минут сорок назад.

Вокруг сновали крайне занятые люди, которые с самым серьезным видом обсуждали что-то очень важное. Где-то я читал, что большей частью это всякие осветители и прочие слесаря, но вид у всех был очень убедительный. У некоторых даже пижонские платочки на шее повязаны. Если честно, то идти сюда мне хотелось не очень. Знаем мы, как снимают эти передачи. На экране двадцать минут, в студии пять часов. В основном пересъем по десять раз одного и того же. Тоска, короче.

Вернулся Морозов, в туалет пошел я. Блин, как на вокзале, когда ходят по очереди, чтобы кто-нибудь оставался чемоданы сторожить. Естественно, когда я вернулся, то увидел нашего провожатого, пританцовывающего у столика.

— Быстрее, задерживаемся, где вы ходите?

— Дорогой товарищ, а вас где носило почти час? — начал строить его Морозов.

Денис ничего не сказал, только быстро пошел к лифтам, не оглядываясь на нас.

Друзья, ответственно заявляю: если возникнет угроза захвата нашей столицы, оккупантов можно нейтрализовать, просто заведя их в «Останкино». Это здание способно поглотить армию любой величины. Никто не выйдет наружу. Мы ходили по каким-то переходам, лестницам и коридорам, казалось, пробежали уже километра три, а до студии, где проходила съемка, так и не дошли.

Наконец, добрались, и сразу попали в руки каких-то садисток, которые начали приводить наши лица и прически в порядок. Но и это вроде подошло к концу. Уже другой провожатый завел нас в студию и посадил на кресла в окружении камер и софитов. Рядом с нами сидела какая-то дама лет пятидесяти в очках, у которой мы явно заняли большую сумму, а теперь отказываемся отдавать. Ну, или убили ее дедушку. Любимого. Короче, смотрела на нас как на врагов.