Ностальжи. О времени, о жизни, о судьбе. Том II - Виктор Холенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так вот, этот поход, довольно нелёгкий, нас даже как-то сблизил, если не вполне сдружил. По крайней мере, отношения были вполне товарищеские, доверительные. И вот такой неожиданный фокус. Дело было уже чуть ли не в конце лета. Все полевые отряды вернулись из очередных маршрутов, мы все отдыхали, каждый по-своему. Я сидел в одиночестве в нашем каркасном домике, где мы жили по-землячески вдвоём с Валей Килиным (студенты, кстати, жили в другом таком же), и читал какую-то книгу, а это занятие, как я помню, всегда было моей страстью, и ему я до сих пор отдаю каждую свободную минутку. И вот, уже под вечер вваливаются в нашу комнатку, обнявшись как «родные братья», этот москвич Боря и мой земляк Валя, оба пьяные в драбадан. Они прибыли на базу на день раньше нашего отряда, и вот – пожалуйста: где-то набрались зачем-то до такого безобразия и, нате вам – нарисовались.
Валька, парень всегда спокойный, даже в пьяном виде, и только увидел свою койку, так сразу и отрубился – уткнулся в подушку и засопел с присвистом. А москвич почему-то полез на меня в драку. Был он послабже меня, да ещё в таком разобранном состоянии. В общем, я увернулся от его кулаков и, как сидел на кровати, так и поймал его шею в захват, и крепко зажал подмышкой. Только ослаблю захват, он снова начинает за моей спиной кулаками махать и что-то неразборчивое мне втолковывать. Снова прижму покрепче – утихнет и лишь ногами дрыгает. Чуть отпущу – он опять начинает своё. Мне смешно и выхода нет – не хватало ещё драться с ним. Вот так и возился с ним с полчаса. Потом на шум пришёл другой студент – Серёга-ленинградец. Крепкий парнишка и трезвый – я его выпивающим вообще ни разу не видел. Говорю, мол, забери его, надоел. Он принял бузотёра из моих рук, ухватил его под микитки и уволок в свой домик.
А утром протрезвевший Валька немного прояснил для меня ситуацию. Оказывается, Боря-москвич во время их затянувшегося застолья на лужайке возле японского камня с иероглифами настойчиво пытал его, откуда же я списал этот текст, с какой книжки, ведь не может же какой-то неуч-работяга всё так ладно придумать-изложить, да ещё за такой короткий срок. А я ведь за весь этот почти месяц даже ни одной книжки в руках не держал – некогда было просто, и Валя всё это знал хорошо. Вот такие дела.
Да, это был первый в моей жизни опус, доведённый до логического завершения. Думаю сейчас, что именно этим делом, сам того не ведая, а просто по какому-то наитию, родившемуся в подсознании, я напросился на пари с Мишей Маевским и тем самым самому себе доказал, что не зря всё-таки меня волнует сочинительский зуд. Но тогда это для меня была лишь азартная игра, и я совсем не думал о том, что через каких-то четыре года всего это станет уже моей основной профессией аж на целых сорок два года. Поэтому я и решил его полностью и без изменений поставить в эту книгу, если она когда-нибудь и будет напечатана. Правка – в основном орфография, пунктуация…
5.
Где-то в середине июня был у нас массовый выход на вершину господствующей в округе сопки Орлова. Валентин Павлович, сверившись с картой, сказал, что это самая высокая сопка на Сахалине. Он даже назвал точную её высоту, указанную на карте, но я не записал и забыл эту трёхзначную цифру, но помню, что далеко за восемьсот метров над уровнем моря. Её вершину было видно из нашего базового посёлка, но пройти к ней напрямую очень сложно из-за целой гряды отрогов Камышового хребта, протянувшейся к самому берегу Японского моря, или, точнее – Татарского пролива, из-за которой она и выглядывала. Но наш начальник партии выбрал другой путь, обходной, хотя и более длинный, однако несравненно лёгкий. Отъехав немного по автомобильной трассе на север, в сторону города Углегорск, мы свернули направо в одну из горных щелей между двух гряд сопок и по удобоваримому проселку на нашем вездеходе доехали сравнительно быстро прямо к подножию этой знаменитой сопки. Потом начался затяжной подъём. Чем выше поднимались, тем тяжелее становилось дышать. Менялся и растительный мир. Большие деревья, стелющийся бамбук по мере высоты быстро уменьшались в росте, их сменил широкий пояс кедрового сланника, который ближе к вершине превратился в карликовый до такой степени, что казался уже чем-то вроде густого и мягкого зелёного мха, перемежаемого порослью брусничника.
Это было незабываемое чувство победы и над самим собой, и над труднодоступной высотой. Мы стояли на просторной неровной площадке рядом с геодезическим знаком среди громадных глыб габбро, прямо через нас холодный сильный ветер гнал рваные хлопья сизо-бурых облаков, учащённо бились наши сердца, и до радужных кругов в глазах буквально плыла от головокружения голова. Конечно, этот поход был чисто экскурсионный и очень не лёгок, но, я думаю, вряд ли кто из нас пожалел об этом восхождении на самую высокую точку острова Сахалин. Например, я до сих пор уважаю самого себя за это нерядовое действо в юности. И долгие годы после этого события у меня хранился осколок камня, покрытого светло-жёлтыми и чёрными вкраплениями по всей поверхности, который я отколол геологическим молотком от одной из глыб габбро на вершине этой сопки. Ну а практическая ценность этого похода всё-таки была: я, например, понял, что геологический молоток на длинной прочной рукояти является не только инструментом для добычи образцов породы, но и надёжным посохом для идущего по маршруту геолога…
В самом начале июля я ушёл в первый свой маршрут – уже настоящий. В нашем отряде из трёх человек, кроме меня любимого, шли ещё Валентин Павлович и Миша Маевский. Маршрут был очень трудный. В узкой долине ручья по мари, продираясь
