Ложа чернокнижников - Роберт Ирвин

Мод работает парикмахером. Она хотела стать стюардессой, однако завалила почти все экзамены, но потом была даже рада, что провалилась, потому что быть парикмахершей — это так здорово.

— У всех людей разные волосы, и с ними нужно по-разному обращаться, но дело не столько в стрижке, мытье, фенах, прическах и завивках. Дело в том, что работаешь с людьми, а это так здорово… я имею в виду, что очень важно иметь хорошие манеры и не забывать про улыбку — вот что отличает хороший салон.

И она все говорила и говорила о своем салоне и о том, каких чудесных людей она там встречает.

Это было ужасно скучно. Я еле сдерживался, чтобы не приказать ей заткнуться и послушать меня, мои рассказы о посланниках Сатаны, власти Хоронзона, ритуальных заклинаниях, о том, как умилостивить клиппот, и о важности принесенной в жертву девственности, мне хотелось, чтобы она поняла, насколько интереснее моя жизнь. Но я подумал и решил, что не хочу показаться ей интересным. Больше всего я хотел, чтобы этот потерянный вечер поскорее закончился и я больше никогда не встречался с Мод. Поэтому я дал ей прочесть себе целую лекцию о всевозможных видах завивок и причесок, не позволяя себе скучать слишком откровенно. Потом я смотрел, как она ест. Аппетит у нее был хороший, и чавканье тяжелых челюстей придавало ей сходство с коровой. Белизна ее кожи казалась неестественной при свете свечей. Салли тоже очень бледная, но Мод выглядит так, будто провела детство в каменном подземелье.

В конце концов она попросила меня рассказать о себе. То, что я аспирант, ее разочаровало.

— А я надеялась, что ты — солдат, или профессиональный спортсмен, или что-нибудь в этом роде. Или врач — по-моему, врачи — интересные люди. Мой папочка хотел, чтобы я поступила в университет, но мне это не понравилось. Студенты все такие грязнули. Извини… я не хотела быть грубой. Ты симпатичный, по крайней мере ты носишь костюм, и хоть волосы у тебя жутко длинные, тебе идет. По-моему, молодым быть замечательно, потому что длинные волосы лежат естественно и обычно хорошо выглядят. А кто тебя стрижет?

— Я сам себя стригу.- (Это была ложь. Обычно меня подстригала Салли, но мне не хотелось о ней говорить.)

Потом мы немного поговорили о пунктах, которые отметили в своих компьютерных анкетах. Мод нравятся Джилберт и Салливен, вальсы Штрауса и так далее. Когда Мод сказала, что вообще-то ей нравится не столько классика, сколько музыка с хорошей мелодией, и кое-что из поп-музыки ей тоже по вкусу, у меня появилась слабая надежда, что у нас найдется общая тема для разговора, но когда Мод перечислила своих любимых исполнителей — Манфред Манн, Лулу, Сэнди Шоу и Сикерз, я просто впал в отчаяние.

Она, в свою очередь, была разочарована тем, что я равнодушен к спорту. Она без ума от каратэ. Не считая парикмахерских дел, каратэ, похоже, единственное, что ее интересует. Когда она начала с воодушевлением рассказывать о том, что занималась каратэ в школе и что она выигрывала в соревнованиях, я чуть не подпрыгнул от удивления. А я-то считал Мод выходцем из низов. На такую мысль меня навело ее парикмахерство и то, что она завалила экзамены. Но оказалось, что она заваливала экзамены и занималась каратэ не где-нибудь, а в школе Роудин.

— В каратэ женщине трудно добиться успеха, — сказала она. — Терпеть не могу свою грудь, вечно она мешает. Лучше быть мужчиной. Терпеть не могу свое тело.

— Красивое тело, — сказал я, скорее из вежливости.

У меня создалось впечатление, что вряд ли у Мод было много парней. Может, у нее вообще еще не было парня. Может, она пугает их своими рассказами о том, как разбивает кирпичи на уроках каратэ. Она точно девственница. Это стало ясно, когда она заговорила про то, что ей нравятся старомодные ценности. Она не проявила горячего любопытства по поводу того, где я живу. Поэтому я сказал только, что живу в эзотерической общине (слово «эзотерический», разумеется, пришлось объяснить), но что живу там только чтобы хорошенько ее изучить. Я старался говорить об этом как можно небрежнее, как будто это какая-то обычная рутина. Можно было и не волноваться, потому что Мод явно и сама так думала. Она пролепетала что-то насчет того, что всегда читает гороскопы на последней страничке журнала «Нопеу», но было очевидно, что ее абсолютно не интересует оккультизм. Она была сильно разочарована, узнав, что в «Теории и практике магии» нет никаких хитрых фокусов.

Не думаю, что можно написать еще хоть что-то интересное о Мод. Она на удивление туманно рассказывает о своей семье. Ее «папочка» работает кем-то вроде учителя. «Мамочка» давно болеет, и она с ней больше не видится. («Не хочу об этом говорить».) Она снимает квартиру в Северном Лондоне на пару с одной студенткой юрфака. Продолжает заниматься каратэ. Ведет дневник, куда записывает все интересное, что услышала в салоне.

— Боже, не надо было мне этого говорить, — она прикрыла рот рукой, изображая комический ужас. — Ты ведь знаешь, что сказала Таллула Бенкхэд? «Дневники ведут только хорошие девочки. У плохих всегда не хватает времени».

Мод понравилось, что я тоже веду дневник. (Возможно, она увидела в этом признак того, что я такой же скучный, как она.) Не смущаясь тем, что я часто и надолго замолкаю, она продолжала радостно болтать.

— Что такое экстаз?

— Что? Не знаю, — ответил я.

Мод перегнулась через столик, глаза горели победным огнем.

— Это таз, бывший в употреблении! — объявила она.

Я задумался, а потом сказал:

— Что-то не понимаю. При чем тут экстаз?

— Нет, я про таз. Хм… нет… вот черт. Я хотела сказать, что приставка «экс» означает «бывший»… и… хм, в общем, ты понял, получается «бывший таз». В общем, умора.

Не смутившись первой неудачей, Мод продолжала потчевать меня своими анекдотами, но либо что-нибудь перевирала, либо забывала, в чем соль, так что мне стоило невероятных трудов разделить с ней ее веселье. Весь тот вечер был полным идиотизмом. Ни за что больше не стану с ней встречаться, даже с исключительно достойной целью завлечь ее в Ложу, чтобы Магистр принес ее в жертву на алтаре Хоронзона.

Весь ужин официанты, памятуя о том, какие щедрые чаевые дал им Гренвилль, когда мы были с ним здесь в прошлый раз, суетились вокруг меня. Когда принесли счет, я, как обычно, принялся рыться по карманам в поисках бумажника. От паники я стал выворачивать содержимое карманов на стол. Мод шумно веселилась, пока не увидела среди бумаг на столе счет за погребальную службу моей матери, и ей стало страшно неловко. Я довел ее до метро на Лестер-сквер. У входа в метро Мод неловко попыталась меня поцеловать, но, боюсь, я не смог ей ответить, потому что в последний момент она дернулась и ее губы так и не коснулись моих (думаю, она целилась в них). Она отстранилась. Поскольку великий поцелуй так и не состоялся, мы ограничились бодрым рукопожатием.

— Что ж, спасибо за приятный вечер, — сказал я. — У меня есть твой телефон. Так что я тебе как-нибудь позвоню — может, на следующей неделе, а может, через недельку.

Я слышал себя со стороны: от моих слов разило неискренностью, как у телеведущего.

В глазах ее мелькнуло огорчение, но она лишь покорно кивнула. Я чмокнул ее в щеку и удалился легкой походкой.

Я чуть ли не пританцовывал на ходу. Наконец-то мне удалось избавиться от этой бледной как смерть мымры. Конечно, я мог бы сесть в метро и на Лестер-сквер, но, поскольку я не хотел оставаться в обществе Мод ни минутой дольше, я пошел по Чаринг-Кросс-роуд, упиваясь своей свободой, и спустился в метро на Тоттнем-Корт-роуд. Вернувшись в Ложу, я допоздна записывал сегодняшние события в дневник. (Похоже, из-за этого дневника я заработаю себе бессонницу.) Спокойной ночи, Мод, и прощай.

15 июня, четверг

Несмотря на странные сны, в одном из которых я исследовал нору огромного белого червя, я проснулся в хорошем настроении, потому что вчерашнее испытание, слава Богу, было позади. За завтраком Фелтон спросил, как прошло свидание. Но потом, еще до того, как я успел ответить, он решил, что сегодня мы займемся дневником пораньше, сразу после завтрака. Он решил, что ничего страшного не случится, если я сегодня опоздаю на свой наблюдательный пункт на игровой площадке.

Это мне здорово не понравилось, потому что если мы займемся дневником так рано, то я не смогу посмотреть дневник Гренвилля, потому что он еще не придет, но я молча пошел за Фелтоном в его кабинет. Я пытаюсь угадать, но это мне редко удается — какое именно слово или предложение станет предметом нападок Фелтона. На сей раз он прицепился к слову «заводит».

— «Едва увидев ее, я понял, что она меня не заводит». Как ты мог употребить этот глагол в таком контексте, Non Omnis Moriar?

— А что такого? Это именно то, что я почувствовал.

— Но ты ведь не механическая игрушка и не будильник, которая требует завода, и не щенок, которого можно купить у заводчика собак, чтобы завести себе домашнего любимца или компаньона от скуки и одиночества…