Степан Разин. Книга первая - Степан Злобин

Донские станицы Ивана Разина тоже незадолго до конца перемирия получили подкрепление, которое приняли поначалу за смену. Они уже собирались к домам, когда Польша прервала переговоры. Потому они были особенно злы и беспощадны. Не добром — значит, силою надо кончать войну, разорявшую и Россию и Польшу.

Казаки наконец словно бы дорвались до удачи и мстили за все досадные поражения и утраты последних лет. Они твердо сказали себе, что будут двигаться только вперед и не дадут врагу передышки.

Так же смотрели на эту новую схватку с противником и воеводы. Зная, что прошлогодние набеги на ногайцев только отсрочили присылку помощи Крыма панам, но все же ногайцы прибудут, они посылали еще и еще новые подкрепления.

Миновала весенняя слякоть, зазеленели поля и леса, а удачи не оставляли русских воинов.

Ненадолго останавливались казацкие станицы по местечкам и деревням, по панским маенткам и городишкам и снова рвались вперед.

И снова, как в прошлую войну, на одной из стоянок зазвенела всем знакомая казацкая песня в четыре тысячи голосов, и радостно встретились казаки Ивана с новоприбывшими под водительством самого Корнилы Ходнева понизовскими донскими казаками.

— Здорово, наказной! — радушно крикнул Ивану Корнила Яковлевич. В его восклицании было столько привета, радости и тепла, что никто не назвал бы их ни соперниками, ни врагами.

Не меньше привета и радости выразил и Иван при встрече с войсковым атаманом. И Степан удивлялся, глядя на брата, как может он кривить душою.

«Плюнул бы я в глаза ему, да опять же Иван не велит!» — досадливо подумал Степан, видя, как Корнила, спрянув с седла, дружески обнимался с Иваном.

— Казачка твоя гостинцев прислала. Заезжай ко мне. Воз развяжут — и там для тебя целый куль. Где Степанка? — радостно и громко спросил Корнила.

Степан подошел.

— Сынку крестный, здоров! Что же ты на Дон не воротился? Знать, с саблей-то веселее в седле, чем в атаманских справах путлякаться? Вот и я так-то мыслю, что веселей. Тоже саблей махаться приехал. Повоюемо вкупе теперь с панами! Давно уже я им задолжался, латинцам проклятым, — весело приговаривал войсковой атаман, обнимая Степана и будто бы не замечая в нем никакой перемены к себе. — И для тебя есть подарки, Стенька, казачка прислала.

— Здорово! Здорово, дети! — весело приветствовал Корнила подходивших казаков.

От атамана так и несло радушием и теплотою родного Дона. Он привез с собой воза три подарков для казаков, и многие от души ему кланялись за заботу…

Не было стремительней и бесшабашней в боях войска, чем казаки, и во многом казачьим станицам были обязаны русские воеводы за то, что панское войско, неся большие потери, дрогнуло и неудержимо покатилось к Варшаве.

Видя, что никакой союз уже не в силах помочь разбитым польским войскам, коварные крымцы, пришедшие им на помощь, как десять тысяч разбойников ринулись по польским же селам и городам, зажигая дома, угоняя скот, увозя пожитки несчастных жителей и захватывая в неволю крестьян вместе с женами и детьми…

Только тогда паны сенаторы и комиссары сейма поняли, что они оказались жертвой шведско-турецкого сговора, что они попались в ловушку. И они предложили России снова начать мирные посольские съезды.

Ратные трубы с обеих сторон опять затрубили отбой.

Битвы меча опять уступили место «битвам мудрости».

После начала переговоров, когда войска обеих сторон остановились там, где застало их перемирие, Корнила заехал в гости к Ивану.

Иван, погрозившись бровями брату, принял войскового атамана с почетом, поставил вина, польского стоялого меда.

— Ну, как там послы? Небось ныне поляки отступятся ото всей Украины?! — спросил за чаркой Иван.

— А я, Тимофеич, так мыслю, что наши послы правый берег им сами уступят, — ответил Корнила. — Хлопот с Украиной много. Народ беспокойный: повсюду вокруг мятежи, беснованье. Все хлопы в казацтво полезли, взялись за ружье и к волам не хотят ворочаться… И хлеба уже некому стало пахать!..

— Побивают шляхетство? — сказал Иван.

— Расходились! — качнув головою, с неодобрением подтвердил Корнила. — У них и казацкая шляхта большая. Я слышал, казацкая шляхта сама страшится большого повстанья да хочет под польского короля.

— За что же мы кровь проливали, когда бояре опять отдадут Украину панам?! — воскликнул Степан. — Измена в боярах!

— Стенько, язычок пришил бы! Не дома! На войне такие-то речи невместны! — одернул Корнила.

— Больше бояр вы боярщики, значные казаки, — поддержал захмелевший Иван Степана. — Вы бы не то что пол-Украины — вы бы и всю Россию испродали начисто ляхам, лишь бы боярский обычай не нарушать. Он вас кормит, боярский обычай! Не вы ли, страшась Ивана Болотникова да его мужиков, за Владислава и Сигизмунда вместо с Заруцким бились?! Вот на Дон воротимся — потолкуем, чей верх!..

Иван спохватился и прикусил язык, но Корнила уже поймал его неосторожное слово и спрятал свой взгляд, заставив себя смириться.

— Брось, друг Иван Тимофеевич, — спокойно и рассудительно сказал он. — Не к месту нам свариться здесь. Дома встретимся — спорить станем, хошь за чаркой, хошь на кругу. А тут нам негоже!..

Атаман уехал, а Иван Тимофеевич не мог простить себе, что во хмелю распустил язык и так откровенно высказал свои тайные мысли перед Корнилой…

Вплоть до самого перемирия станицам Ивана Разина давалась удача в боях. Они бились с войсками польского коронного гетмана Потоцкого.

Свои особые расчеты были с коронным гетманом у семейства Рази: это люди Потоцкого захватили тогда старого полковника Тимофея Разю и нанесли ему множество ран, от которых казак захирел да так уже и не оправился больше.

Не зная врагов по именам, казаки замечали приметы самых искусных и злых противников, давая им свои клички и прозвища.

— Вон в дозоре красуется тот длинный, оглобля, что зарубил Петра Плошку. Добрался бы я до него! — ворчал Степан, наблюдая с холма за польскими разъездами, маячившими на опушке небольшого лесочка. — В последнем бою я чуть было не срубил его, — досадовал он, — ан снова из рук ускочил…

— Вот ведь лихо казацкое — воеводы! — бранились донцы. — Еще бы не боле двух недель — и пировали бы мы в Варшаве!

— А вон скачет мой на рыжей кобыле! — с сожаленьем вздыхал Сережка Кривой. — Саблю я вышиб из рук у него, а сам, проклятый, ушел!

— С пером?

— Он. Хитрющий! Саблей не смеет драться, а из мушкета — ловок. Сколь казаков сгубил: Муху его пуля достигла, Головня от него пропал, Еропка Костяник застрелен…

— А мне бы гетмана в руки добыть, так иных бы всех вам покинул, — замечал Иван Черноярец.

Так переговаривались они, лежа за холмом возле отбитого у поляков хуторка.

— Ныне уж не достать ни панов, ни гетманов. Как стала наша удача, так и войне конец.

Казаки стояли там, где застало их перемирие, и держали только дозы. Им было приказано быть наготове к бою, чтобы избегнуть вражеского коварства, но в битвы самим не вступать.

И вдруг однажды за лесом, впереди хуторка, началась перепалка из ружей. Казаки встрепенулись и повскакали на ноги, силясь увидеть с пригорка, что там творится, но лес скрывал происшествие.

Есаул головного дозора Степан не мог допустить мысли о том, что где-то, совсем недалеко, происходит стычка, а он и не знает, что там такое.

Степан мигом вскочил в седло и выехал за околицу. С ним помчались Иван Черноярец, Сергей Кривой, Еремеев да еще с десяток ближайших товарищей.

С хуторского пригорка они пустились к недалекому лесу, за которым стояли поляки. И вдруг навстречу им замелькали красные запорожские шапки и засвистали польские пули. Степан узнал своих запорожских друзей — Григория Наливайку и Бобу.

Около сотни конных поляков выскакало из-за леса, преследуя полусотню запорожцев. Но, увидев донских казаков, поляки вдруг задержались, поворотили коней и скрылись в лесу…

— Здоровы бувайте, донские! Здоров, Стенько, — крикнул Наливайко.

— Чего вы поцапались, дядько Ондрию? — спросил Степан Бобу, когда они съехались. — У нас ныне с ляхами мирно. Послы наши с ними сидят.

— Боярские послы нам не заступа! — возразил седой запорожец. — Послы вражьим ляхам хотят продать Украину. К бисовой матке ваших послов, нехай они сдохнут вкупе с панами, черти!

— Чей хутор? — спросил Наливайко.

— Хутор наш. Там донские.

— Едемо к вам, там расскажем, — пообещал Боба.

И пока запорожцам перевязывали на хуторе свежие раны, Боба и Наливайко рассказывали, как украинские казаки, собранные под рукою отважного кошевого атамана Сирка, прослышав о польских съездах, выбрали полковника Бобу с товарищами, чтобы донести до панов и бояр голос украинского казачества. Вначале паны не хотели допустить запорожцев к беседе послов, а когда их все-таки впустили в посольскую избу, казаки услыхали такое, чему не верили уши: паны и бояре сговаривались разделить Украину по Днепр между Россией и Польшей.