О героях и могилах - Эрнесто Сабато
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Примеры:
– Какая гадость этот роман!
– Послушай, извини меня, но то, что я должна тебе рассказать, это такая гадость!
– Картина Клориндо – просто гадость!
– Какая гадость – эта толпа плебеев до самой улицы Санта-Фе! (Сие по поводу перонистов.) Примеры Прелести:
– Что за прелесть последний рассказ Моники в «Насьон».
– Какая прелесть этот фильм с Мишель Морган [92].
Мир разделен на Гадость и Прелесть. Нескончаемая, вечная борьба между этими двумя началами вмещает все альтернативы реальной жизни. Когда господствует Гадость, лучше бы умереть: ужасные, безвкусные моды, сложные, с богословскими претензиями романы, нудные лекции Капдевилы [93] или Ларреты [94] в доме «Друзей книги», куда непременно надо пойти, иначе обидится Альбертито, приходящие в Бог знает какое время гости, богатые родственники, которые никак не умрут («Вот гадость этот Марсело – прямо бессмертный со всеми своими поместьями!»). Когда верх берет Прелесть, жизнь становится очень приятной (еще одно словечко из лексикона Лили) или по крайней мере сносной: приятный юный друг, который вздумал писать, но все же не бросил играть в поло. Но далеко не всегда дела обстоят так славно – как я сказал, оба начала ведут постоянную борьбу, и порой действительность преподносит сюрпризы; тогда оказывается, что Ларрета (под таинственным влиянием Прелести) удачно сострил или, напротив, Ванде, которая прелесть что за портниха, вдруг взбредет подражать североамериканским вывертам, тогда: слушай, она же гадость! И вообще раньше жизнь была довольно приятной, но в последнее время, с этими перонистами, надо признать, что кругом сплошь Гадость. Такова философия моей кузины Лили. Скучища.
В эту минуту послышались голоса Ванды и заказчицы. Они вошли в комнату, а следом, чуть замешкавшись, появилась Алехандра. При виде Мартина на ее лице изобразилось удивление, и это внешнее безразличие убеждало Мартина, так хорошо ее знавшего, что она сильно раздражена, но сдерживает себя. В нелепой этой обстановке, ответив на его приветствие с поверхностной любезностью, как просто знакомому, даже не подумав хоть на миг уединиться с ним и объяснить, почему она не явилась на свидание, держась при Ванде и Коко с напускным легкомыслием, Алехандра словно бы стала существом другой расы, говорившим на чуждом Мартину языке и даже неспособным понять ту, прежнюю Алехандру.
Заказчица болтала без умолку с Вандой насчет того, что совершенно необходимо убить Перона.
– Вообще надо было бы всех перонистов перебить, – говорила она. – Нам, порядочным людям, теперь страшно на улице появиться.
Мартина одолевали все более печальные и противоречивые мысли.
– Я им говорю, – сказала женщина, расцеловавшись с Коко, – что на нас наступает коммунизм. Но я уже все продумала: если наступит коммунизм, я уезжаю в усадьбу, и точка.
И пока она рассеянно слушала, как ей представляют Мартина, Коко с насмешкой смотрел через ее плечо на Алехандру, потому что – заметил он потом – «кто, кроме этой сороки, мог бы сказануть такое!».
Мартин наблюдал за Алехандрой, старавшейся держаться равнодушно, но по лицу ее, будто уже неподвластному ее воле, проносились неизбежные и всегда зловещие тени – упрек, страдание, недоумение.
XIX
Мартин все ждал какого-нибудь знака, призыва. Наконец, будь что будет, подошел к ней и спросил, не может ли она выйти с ним ненадолго. «Хорошо», – ответила Алехандра и, обернувшись к Ванде, сказала:
– Я вернусь через несколько минут.
«Несколько минут», – подумал Мартин.
Они пошли по улице Чаркас в бар на углу улицы Эсмеральда.
– Я полтора часа ждал тебя, – сказал Мартин.
– Обнаружилась срочная работа, а предупредить тебя я не могла.
Мартин, предчувствуя катастрофу, пытался по крайней мере изменить свой тон, говорить спокойнее, равнодушнее. Но напрасно.
– При этих людях ты совсем другая. Я не понимаю, как… – он запнулся, потом прибавил: – Я думаю, ты и в самом деле другая.
Алехандра не ответила.
– Разве не так?
– Возможно.
– Скажи, – взмолился Мартин, – когда же ты – настоящая ты? Когда?
– Я всегда стараюсь быть настоящей, Мартин.
– Но как ты можешь забыть о тех минутах, которые мы пережили вместе?
– А кто тебе сказал, что я о них забыла? – Она с возмущением обернулась к нему. И чуть погодя сказала: – Вот именно потому, чтобы не сводить тебя с ума, я и не хочу тебя больше видеть.
Она сидела угрюмая, подавленная, избегала его взгляда, и вдруг он услышал:
– Я не хочу, чтобы эти минуты повторились. – И с грубой иронией прибавила: – Эти пресловутые прекрасные минуты.
Мартин смотрел на нее, и не только ее слова, но и беспощадный ее тон вызывали в нем ужас…
– Ты, конечно, спрашиваешь себя, откуда эта ирония, почему я заставляю тебя страдать. Верно?
Мартин принялся разглядывать бурое пятно на розовой грязной скатерке.
– Так вот, – продолжала она, – я сама не знаю. И не знаю, почему мне не хочется еще пережить хоть одно из этих прекрасных мгновений. Пойми, Мартин, это должно кончиться раз навсегда. Что-то тут не так. И самое честное – больше нам не видеться никогда.
На глаза Мартина навернулись слезы.
– Если ты меня оставишь, я покончу с собой, – сказал он.
Алехандра посмотрела на него очень серьезно. Затем с твердостью, к которой как-то странно примешивалась грусть, сказала:
– Я ничего не могу поделать, Мартин.
– И тебя не трогает, что я покончу с собой?
– Конечно, трогает.
– Но ты пальцем не пошевельнешь, чтобы этому помешать?
– А как я могла бы помешать?
– Значит, тебе все равно, буду ли я жить или покончу с собой?
– Я этого не сказала. Нет, мне не все равно. Мне кажется, это было бы ужасно.
– Ты бы очень страдала?
– Очень.
– Ну а дальше?
Он смотрел на нее с надеждой и тревогой, как смотрим мы в минуту неизбежной опасности, жаждая увидеть хоть намек на спасение. «Не может этого быть, – думал он. – Человек, всего несколько недель тому назад переживший со мною все то, что мы пережили, не может в действительности так думать».
– Ну а дальше? – повторил он.
– Что дальше?
– Я говорю, что могу сегодня же покончить с собой – брошусь под поезд в Ретиро или в метро. Тебе это все равно?
– Я сказала, что мне не все равно, что я буду Ужасно страдать.
– Но будешь продолжать жить?
Не ответив, она выпила остаток кофе и посмотрела на дно чашки.
– Значит, все, что мы вместе пережили в эти месяцы, все это как мусор, который надо выбросить на улицу!
– Никто тебе этого не говорил! – почти выкрикнула она.
Смущенный и страдающий, Мартин молчал.
– Я тебя не понимаю, Алехандра, – сказал он наконец. – По правде, я никогда тебя не понимал. То, что ты мне теперь говоришь, то, что ты делаешь, меняет все прошлое.
Он попытался сосредоточиться, подумать. Алехандра сидела мрачная, будто не слушая его, и, уставившись в одну точку, смотрела на улицу.
– Ну а дальше? – не унимался Мартин.
– А дальше ничего, – сухо ответила она. – Больше мы встречаться не будем. Это самое честное.
– Для меня невыносима мысль, что я больше не увижу тебя, Алехандра. Я хочу с тобой встречаться, пусть так, как ты пожелаешь…
Алехандра не отвечала, из глаз у нее потекли слезы, однако на лице было все то же жесткое и как бы отсутствующее выражение.
– Так как же, Алехандра?
– Нет, Мартин. Я ненавижу половинчатые решения. Либо будут повторяться сцены вроде этой, от которых ты так страдаешь, либо будут встречи как та, в понедельник. А я не хочу – ты понял? Не хочу больше спать с тобой. Ни за что на свете.
– Но почему? – воскликнул Мартин, беря ее за руку, чувствуя с волнением, что между ними все же остается нечто очень важное, очень-очень важное, несмотря ни на что.
– Потому! – с ненавистью во взгляде крикнула она, вырывая руку из его ладоней.
– Не понимаю тебя… – пробормотал Мартин. – Я никогда тебя не понимал…
– Из-за этого не беспокойся. Я и сама себя не понимаю. Не знаю, зачем я все это делаю. Не знаю, почему заставляю тебя страдать. – И, закрыв лицо ладонями, она воскликнула: – Какой ужас!
Не отнимая ладони от лица, Алехандра истерически зарыдала, повторяя со всхлипами: «Какой ужас! Какой ужас!»
За все время знакомства Мартин очень редко видел ее плачущей, и это всегда волновало его. Даже пугало. Словно проливал слезы смертельно раненный дракон. Но слезы эти (такими представлял он себе слезы дракона) были страшными, они говорили не о слабости, не о жажде любви, нет, то были горькие капли жгучей ненависти, капли кипящие и убивающие.
И все же Мартин решился взять ее руки, нежно, но твердо попытался оторвать их от ее лица.
– О, Алехандра, как ты мучаешься!
– И ты еще жалеешь меня! – пробормотала она сквозь зубы таким тоном, что нельзя было понять, звучит в нем ярость, презрение, ирония или скорбь или все эти чувства вместе.