Птичка тари - Рут Ренделл

— А еще называл себя анархистом! И свободной личностью!

— Ладно. Откровенность за откровенность. Ты когда-нибудь слышала об анархисте с деньгами или о свободной личности с солидным банковским счетом? Разве ты не понимаешь, что все это к лучшему, Ив? Разве ты не в состоянии смело встретить эти перемены и безоговорочно решиться уехать и жить со мной, покончить с этой безумной затеей? Пусть ребенок ходит в школу и ведет нормальную жизнь, как другие ребята. Я в состоянии оплатить учебу в частной школе, понимаешь, в хорошей частной школе совместного обучения. Она приезжала бы домой на уик-энды.

Воцарилось молчание. Лиза затаила дыхание. Дверь внезапно распахнулась, и Лиза увидела лицо, искаженное яростью, которую Бруно раньше не позволял себе открыто выражать: выпученные глаза и искривленные губы, сузившиеся, как у кошки, ноздри.

— Немедленно в постель! Как ты смеешь подслушивать у дверей! Вот и надо было тебя, наверное, отправить в школу, а я вел себя неправильно. Я не просто прикрывал тебя, я испортил тебя. Ступай в постель сейчас же.

Лиза редко плакала, но в ту ночь слезы лились рекой. Она плакала, пока не заснула, а потом снова проснулась, услышав, как Ив и Бруно поднимаются вместе в спальню, нежно перешептываясь, они больше не ссорились, помирились и были довольны друг другом.

Годы спустя, через три или четыре года, Лиза вернулась, чтобы посмотреть на дом, который хотел купить Бруно.

Он находился на другом краю долины, милях в двух по дороге или в одной миле, если следовать по пути, которым летает ворона и которым шла Лиза: перейти вброд обмелевшую реку и перебраться через заброшенную железнодорожную колею. К этому времени рельсы и шпалы увезли, а линия превратилась в заросшую травой тропу между насыпями, усеянными утесником и полевыми цветами. Поднявшись по склону, Лиза оглянулась на здание станции, где тогда ее так напугал работавший Бруно. Картина, которую он тогда писал, понравилась Ив, она повесила ее в гостиной коттеджа. Всякий раз, глядя на головки одуванчиков на переднем плане, Лиза вспоминала желтый гуммигут на поднятой вверх кисти и ужасные слова, выплеснутые на нее.

Лиза поднялась по склону холма, пошла по тропинке, потом по полям, которые еще оставались в частном владении, хотя на них никогда не было ни души, кроме мирно щипавших траву овец. Это едва ли можно было назвать деревней, всего лишь церковь, административное здание и зеленая лужайка с несколькими старыми домами и четырьмя более новыми, построенными у поворота дороги. Люди, купившие дом, который Лиза называла домом Бруно, хотя дом никогда не принадлежал ему и он даже не заявлял о своем намерении купить его, срубили все лиландские кипарисы и покрасили стены в розовый цвет. Посреди лужайки стояла детская шведская стенка. За проволочной оградой лежала и спала большая желтая собака с хвостом веером и длинными ушами.

Лиза могла бы жить здесь. Нет, наверное, никогда на это не было реального шанса. Лиза посидела немного на траве, потом полежала лицом вниз на солнце, на колючей пахучей траве, стебельки которой впивались в ее кожу. Когда она встала, то ощутила под кончиками пальцев рубчики, похожие на морщинки, оставленные травинками на ее щеке.

Возвращаясь обратно, Лиза, ради разнообразия, пошла через лес, хотя это была более длинная кружная дорога. Там, где упали гигантские деревья, все еще оставались обширные прогалины, так как новых деревьев еще не посадили. По всему склону холма, как среди деревьев, так и на открытых пустошах, обнаружились камни. Скала была такого бледно-серого цвета, что даже казалась белой, — словно среди коричневых листьев бука и искривленных темных древесных корней валялись чьи-то кости. Можно было бы вообразить, что видишь череп, но стоило подойти ближе, и видно было, что это всего лишь кусок скалы с выемкой в форме миски, точно так же, как белые полосы среди кустов ежевики, похожие издали на кости, оказывались известняком, а не бедренной или плечевой костью, выбеленной дождями.

— Она уступила ему тогда? — спросил Шон.

— Я не знаю. Не знаю точно, что случилось. Я больше его не видела.

Шон поднял брови.

— Что, ты хочешь сказать, что никогда не видела его после того вечера?

— Я говорила тебе, что просыпалась не очень рано. Я спустилась вниз около девяти, и Ив сказала, что Бруно уехал на этюды. Понимаешь, это было в разгар лета, а самое лучшее освещение, чтобы писать, — ранним утром. Бруно часто уходил рано. Теперь ему не нужно было зарабатывать на пропитание, и он все время писал. А мы занимались. У нас вошло в привычку заниматься, когда он уходил из дома. Точно не помню, но, кажется, в то утро мы занимались французским, а может, историей. Да, это была история, потому что, помнится, Ив хотела, чтобы я прочитала из «Французской революции» Карлейла, а я не могла, это было слишком тяжело для меня, слишком много трудных слов.

— Удивительно, удивительно, — заметил Шон.

— Ив сердилась. Она ворчала на меня и называла меня трусихой за то, что я не работаю прилежнее. Я хочу, чтобы ты понял: она почти никогда не сердилась на меня и никогда не упрекала в подобных вещах. Но в то утро она была раздраженной и нервной. Когда время подошло к полудню, Ив сказала, что приготовит для меня еду на свежем воздухе, день слишком хорош, чтобы запираться дома. Мне полезно будет подышать. Это тоже было необычно: если устраивался пикник, она всегда была рядом, но не в тот раз. Ты, возможно, удивляешься, как я помню все это, все детали, но дело в том, что я думала о том дне очень много, с тех пор я снова и снова прокручивала в голове все события.

Машина Бруно стояла около коттеджа, где он всегда оставлял ее. Для Лизы это служило сигналом, что он где-то неподалеку. Если он собирался работать где-то на расстоянии больше мили, то уезжал туда на машине. С завтраком в руках она осторожно направилась в Шроув-хаус. На этот раз она не хотела наткнуться на него случайно, как это произошло на станции. Бруно нигде не было видно, он, должно быть, ушел в северном направлении, через их рощу, или по проселочной дороге, к мосту через реку.

Солнце так палило, что не хотелось гулять, сидеть на солнце или в тени под деревьями, где кишели мухи. Лиза отправилась в Шроув, в его тихие комнаты, где было так же прохладно летом, как тепло зимой, поставила «Кима» на полку в библиотеке и взяла «Стоки и Компания». Следующие четыре часа она провела у телевизора.

В те дни, когда Лиза долго отсутствовала, ей всегда приходилось собраться с духом, прежде чем вернуться домой и снова встретиться с ним. Чем больше она узнавала Бруно, тем хуже, а не лучше становились их отношения, и по дороге домой Лиза размышляла над тем, как ужасно будущее: каждый день ей придется встречаться и жить вместе с Бруно или же — и она не знала, не будет ли это еще хуже, — уехать в школу по его выбору. Но и тогда ей придется видеться с ним, так как уик-энды и каникулы она будет проводить в «монстре», раз их прогонят из Шроува.

Его машина исчезла. Сердце у нее подпрыгнуло, потом провалилось. Скорее всего, это просто означало, что они с Ив куда-то уехали и вернутся к ужину. Она уныло вошла в дом. Ив была дома, одна, она собиралась жарить курицу, готовила приправу, а на огне кипели потроха.

— Куда он уехал? — Лиза больше не называла Бруно по имени, когда говорила о нем.

На лице Ив ничего не отразилось, ни счастья, ни печали, оно было лишено выражения, ее большие зеленые глаза пусты.

— Он уехал. Уехал навсегда. Он покинул нас. Лиза сразу же ощутила безграничное счастье, в ней ключом забили восторг и радость. Какое-то не по летам развитое чувство подсказало ей, что следует воздержаться от радостных криков и изъявлений восторга. Она не сказала ни слова, только молча посмотрела на Ив. Ее мать положила ложку, которую держала в руках, сполоснула руки под краном, вытерла их и обняла Лизу, крепко обняла ее.

В тот вечер они вместе читали Шекспира. Лиза читала за Макбета, а Ив — за леди Макбет. Как и предвидела Ив, там было много сцен, где леди Макбет настойчиво убеждает своего мужа убить старого короля, которые Лиза не смогла понять, но Ив не сердилась, когда Лиза неправильно произносила предложения или неверно ставила смысловые ударения. Затем они прослушали запись Симфонии Кончертанте Моцарта, а потом разговаривали по-французски, всего этого нельзя было делать при Бруно.

Лиза была так счастлива, что должна была бы спать беспробудным сном в ту ночь, но спала она неспокойно. Ей чудилось, что она слышит всякие звуки, скрип половиц, и глухой шум, и что-то тяжелое волокли вниз по лестнице. Это все могло быть во сне, трудно было разобраться, где явь, где сон. Например, у нее не было причин думать, что Ив не ложилась спать до четырех или пяти часов утра, только внутреннее чувство или догадка подсказывали ей это. Но уверена она не была — ведь в комнату матери она не заглядывала. Машина, которую, как ей показалось, она услышала в какой-то момент, возможно, проехала намного дальше от дома, чем ей почудилось, — не мимо двери сторожки, но в сотне ярдов от них по проселочной дороге.