Ариссьель. Жизнь после смерти - Лиз Бурбо

Я бы так хотел поговорить с ним, узнать о его планах, о том, что его мотивирует, о его страхах. Просто чтобы понять, почему он так ведет себя дома и на работе… У меня столько к нему вопросов. Но на этом придется поставить крест. Ведь должно произойти чудо, чтобы он захотел хоть раз поговорить на эти темы. Грустно все это: я просто уверен, что такая жизнь не делает его счастливым. Да, он несчастен, я же вижу. Но как же сильно, несмотря ни на что, я люблю его. И ничто не могло бы так порадовать меня, как видеть его счастливым. Меня восхищает его уверенность, его сила, воля, решительность. И если это правда, что мы проживаем на Земле не одну жизнь, возможно, в следующей жизни мы бы могли все наверстать, все исправить? Как знать… Уверен я лишь в одном: если когда-нибудь у меня родится сын, клянусь, наши отношения будут совсем другими! Я буду заботиться о нем, заниматься им по-настоящему».

Ах! Если бы я знал об этом тогда, раньше, я бы вел себя совсем иначе. Но как? Я даже не представлял, чем Бен живет, что переживает. Я узнаю об этом только сейчас. И понимаю, каким же неумелым, неловким я был тогда. Ведь я всегда отказывался повторять поступки своего отца, а как вести себя по-другому, не знал. Черт побери! Мой сын – моя точная копия! Да ведь он делает все, чтобы стать моей полной противоположностью, как и я избегал копирования своего отца! Вот это открытие!

Быть родителем очень непросто. Почему не существует школ для будущих отцов и матерей? Хотя, уверен, я бы туда все рано не пошел. А Мона хотела завести детей как можно раньше – дескать, в молодости все дается намного легче. С чего она это взяла? Хотя меня самого это тоже устраивало: мне ужасно не нравились мои пожилые родители. Но ни я, ни она не представляли себе, что такое быть родителем. Если бы мы общались по душам, говорили о своих чувствах, страхах, надеждах и, конечно, желаниях, жизнь Бена могла бы сложиться иначе.

Мысленно я снова и снова возвращаюсь к моему сыну. Я вижу его в компании трех парней, с которыми он делит квартиру. Он только что переехал, обустроился, работает время от времени в баре, но он в поисках. Он ищет заказы на модульные картины для общественных зданий. Но до сих пор ему удалось лишь оформить несколько ресторанов, и за это ему заплатили меньше обещанного. Если так и будет продолжаться, нормально ему не зажить никогда.

Мона как-то говорила, что он занимается живописью, но я не знаю, приносит ли это ему деньги. Он также прекрасный скульптор, в художественной школе всегда получал призы. Я знаю это, знаю, хотя Бен и уверен, что я никогда не интересовался его школьными достижениями.

Почему он никогда мне не говорил, что хотел бы учиться в Школе искусств? Хорошо, а если бы сказал, что бы я ему ответил? Гм! Понятно что, конечно же, «нет». Как я мог быть таким глухим и слепым одновременно? Слышу, как МИШАЭЛЬ говорит мне, что критиковать себя нет смысла. Что я должен просто напоминать себе, что мои намерения были добрыми. Да, но… Разве это не естественно для отца – хотеть гордиться своим сыном? Если бы он пошел в бизнес, как я, все было бы для меня намного проще. Никогда не думал, что мой сын станет художником. Ведь денег на художестве не заработать, этой профессией только впроголодь жить. Знаменитые художники, конечно, были богатыми, но разбогатели они когда? Правильно, после смерти!

Разве могу я представить своего сына живущим в нищете? Никогда в жизни! И все же я замечаю, что думать о своих намерениях куда приятнее, чем судить и обвинять себя. Послушай-ка, пожалуй, стоит больше прислушиваться к словам МИШАЭЛЯ: советы он мне дает полезные. Когда я о них вспоминаю и применяю их, мне становится так хорошо, так приятно… По крайней мере, большую часть времени.

Размышляя о том, что мой сын выбрал себе профессию художника, я вспоминаю еще одну сцену. Бену шестнадцать, и благодаря его учителю изобразительного искусства, который по счастливому совпадению был родным братом мэра городка Сент-Эсташ, ему предложили создать скульптуру, которая будет установлена на площади перед городской мэрией. Я возвращаюсь домой, и Мона, сияя от счастья, торопится сообщить, что завтра меня ждет необыкновенный сюрприз. Оказывается, мы все вместе пойдем на открытие нового помещения городской мэрии и скульптуры, созданной Беном. Ее переполняет гордость за сына, и она рассчитывает, что я буду исполнен такой же гордости. А я лишь удивляюсь, как им троим удалось держать эту новость от меня в секрете.

На следующий день мы вчетвером отправляемся в Сент-Эсташ. Бена трясет, он нервничает. Он сначала торопит нас, чтобы не опоздать, потом трясется от страха. Кажется, ему некомфортно в моем присутствии. Начинается церемония, и мэр произносит речь, поздравляет Бена, говоря, что тот очень талантлив. Он тепло благодарит моего сына за бескорыстный вклад в городскую жизнь. Оказывается, бюджета, выделенного Бену на скульптуру, едва хватило на оплату материалов. Когда скульптуру наконец открыли, я буквально потерял дар речи. Боже, какой кошмар, да она просто ужасна! И это то, что называют современным искусством? Черт побери! До чего мы так дойдем, если будем продолжать развивать это так называемое искусство? К счастью, меня не так легко увлечь новыми идеями! Да кто вообще будет платить за такое безобразие? Надеюсь, для Бена это просто игрушки. Разве это профессия? С такой профессией ты обречен на пожизненную нищету.

Смотрю на сына: он явно очень расстроен, глаза полны слез. В моем взгляде он мгновенно считывает все, что я думаю о его «творчестве». «О нет, только этого не хватало! Шестнадцать лет уже, – и снова слезы!» – думаю я. Я строго смотрю на него, взглядом приказывая вести себя сдержанно. Слава Богу, он берет себя в руки. А моя жена в полном восторге восклицает:

– Ты, наверное, даже не догадывался, какой талантливый у тебя сын? Он целых полгода трудился как пчелка над этим проектом. Больше всего его вдохновляла возможность порадовать тебя, сделать тебе сюрприз!

– Тебе правда нравится этот ужас? Не верю своим ушам! Тех, кто говорит, что это красиво, можно поздравить лишь с тем, что они овладели искусством вежливости. Но в данном случае вежливость – это лицемерие. А больше всего я потрясен тем, что он проделал всю эту