Записки prostitutki Ket - Екатерина Безымянная

Накануне отъезда из Геленджика у Тани пропала мобильная связь. Сеть не показывала палок. Билайн не работал совсем.

Тане отчего-то было тревожно.

На следующий вечер, уже сидя в поезде, она дозвонилась соседке с выпрошенного у кого-то телефона, и та сказала ей, что Славик – умер.

Позже выяснится, что поскандалил он специально, чтобы остаться с новой молодой любовницей. И именно с ней он проводил все дни своего отпуска.

А потом, в порыве страсти, у него случился инфаркт – пять минут, и все, Славик кончился совсем. «Скорая» доехать не успела.

Всю ночь в дороге Таня много пила местное южное вино, курила в тамбуре и там же вдруг стала получать эсэмэски от через сутки включившегося Билайна.

Мобильный запиликал кучей пропущенных вызовов от всех, кого только можно; сообщениями «Позвони домой, срочно» и другими.

И среди всего этого хлама была одна SMS, которую Таня очень ждала все две недели в Геленджике. Она была отправлена как раз сутки назад.

Славик писал, впервые за все две недели: «Прости меня за все. Люблю тебя и очень жду».

Жизнь прекрасна

Соседский кот, похоже, поселился у меня надолго.

И думаю, история переселения лохматого стоит того, чтоб о ней рассказать.

Итак, как я уже говорила, моя соседка, противная старушка Бабдаша, в конце января села в ступу, взяла помело и умотала в прекрасное далеко – принудительно осчастливливать полузабытых родственников, дабы не забыли они, где зимуют раки.

А у меня остался перекантоваться Бабдашин кот.

И стали мы с ним жить и Бабдашу из вояжа ждать.

Бабдаши не было долго. Не настолько, чтобы про нее забыть, но настолько, чтоб забеспокоиться.

Можно было ей, конечно, позвонить, но… телефон родни, оставленный мне на бумажке, я благополучно похерила в первый же день после отъезда Бабдаши.

И вот аккурат в тот момент, когда я все же начала слегка переживать, старая партизанша, совесть и глаза всея парадной, вернулась.

Приехала она подозрительно спокойная и даже, что было совсем уж странно, задумчивая и слегка мечтательная.

Она зашла ко мне, забрала кота, сказала, что съездила ну очень хорошо, и пропала.

Прошла неделя.

В парадной было подозрительно тихо, и даже длинный любопытный нос не торчал почему-то на улицу из-за вечных синих штор, выглядывая, как живущие в доме сплошные проститутки, наркоманы и прочие маргинальные личности ведут к себе толпы корешей, дабы устроить притон.

Это хоть и значительно облегчало всем жизнь, но было совсем не в духе Бабдаши.

А потом мне было странное видение. И я даже протерла глаза, проверяя, не мерещится ли.

А когда поняла, что это вовсе не плод моей фантазии и утрешнего бодуна, я выпала в осадок.

По февральской слякоти, как по небесным облачкам, в сторону парадной грациозно плыла Бабдаша.

Она была в модном и отнюдь не старушечьем сером пальто, приличных сапогах на танкеточке и с новой, даже где-то слегка кокетливой, современной сумочкой, заменившей хозяйственную торбу.

Но удивило меня даже не это…

На голове у Бабдаши вместо вечно собранного в хвост непонятно чего появилась прическа. Бабдаша перекрасилась в томный баклажан и неплохо так подстриглась. Образ завершали помада, тени и подкрашенные тушью ресницы.

– Ого! – выдала я на одном дыхании. – Здрасьте! А вам идет.

– Правда? Хорошо мне? Хорошо подстригли? Я вот… как раз из парикмахерской… вот… иду… – почему-то слегка нервничая, сказала Бабдаша.

И я не удержалась. Это было сильнее меня.

Я спросила:

– Что, на весну новенького захотелось?

Бабдаша замялась, подумала и сказала:

– Ну… вот… Катя, можно я тебе опять кота оставлю, пусть пока у тебя побудет, хорошо? Он же тебе не мешает? Ко мне вот… Толик приезжает, а у него эта… аллергия на шерсть, ну и…

– Сын? – глупо спросила я.

Ну кто же еще может приехать к старой скандалистке.

И вот тут-то все и прояснилось.

Бабдаша, слегка заикаясь от смущения, рассказала мне, что, будучи в гостях в другом городе, познакомилась с тамошним дедулей – соседом родственников, Толиком.

Толик этот, военный пенсионер, был обстоятелен и галантен, цитировал на память Бродского, имел стать, выправку, вообще был кругом хорош.

И неважно, что Толику уже исполнилось семьдесят два, а Бабдаше шестьдесят шесть – уж накрыло так накрыло.

Покантовавшись там, походив на почти романтические свидания к Толику в гости и, очевидно, вспомнив все прелести жизни, Бабдаша вернулась в Питер.

А вернувшись, крепко задумалась и заскучала. Впрочем, похоже, то же самое происходило и с Толиком, ибо, когда счет за телефонные переговоры по межгороду стал немыслимым, старички приняли соломоново решение – Толик едет к Бабдаше в гости, а там уж как пойдет…

Ну а что? Он одинок и без детей, она тоже не шибко занята, а потому – чего ж не вспомнить годы молодые.

Сказать, что я обалдела, – это не сказать ничего. Ибо слабо я представляла себе скандалистку и истеричку Бабдашу в образе романтической фемины и роковой фам фаталь, от которой еще кто-то способен потерять голову.

Но вот случилось же.

И мы пошли к Бабдаше за котом.

А напоследок, отдавая мне мисочку и лоток, Бабдаша, смущаясь, сказала:

– Только, Катенька, как он приедет, не называй меня при Толике «бабой Дашей», хорошо? Говори «Дарья Алексеевна»… Ну, сама понимаешь…

– Ага, Дарьяалексевна! – весело отчеканила я, взяла кота с приданым и понеслась наверх.

И Толик – седенький, сухонький и опрятненький – таки приехал.

И Бабдаше вообще не стало дела до соседей. У нее завелась своя личная жизнь.

А на днях Бабдаша под простеньким предлогом – навестить кота, пожаловала ко мне в гости. Мы посидели на кухне, попили чаю, и я почувствовала: Бабдаше неймется чем-то поделиться.

– Ну, как вам там с Толиком живется? – аккуратно подвела я тему.

– Ой, ты знаешь, – с готовностью выпалила помолодевшая партизанша, – «Скорая» вот недавно приезжала…

– Ой! – всполошилась я. – Вы заболели?

– Да не я, – горестно подхватила Бабдаша, – у Толика был сердечный приступ.

И продолжила на одном дыхании, явно исподтишка посматривая на мою реакцию:

– А я ему говорила – не надо так часто…

– Что часто, Бабдаша? – искренне не поняла я сразу.

– Ну как что, – неопределенно махнула рукой Бабдаша. – Это вы молодые, вам часто можно, а нам-то уже что? А он – нет, как я рядом оказываюсь – так и все, сразу начинает… Замучил уже совсем…

И по блядинке-блестинке в глазах, по странно-кокетливому жесту я вдруг совершенно ясно поняла: она не жалуется.

Она хвастается.

«Мол, как я, а! Я-то еще очень ничего, раз мужик на мне сердечные приступы хватает! Я-то еще всех вас, молодушек, переплюну!»

– Ой, Бабдаша, вы не переживайте, поправится! А молодец ваш Толик! – восхитилась я так же искренне, как и удивилась. И даже слегка подлизалась:

– Да и вы вон какая интересная женщина стали! Скоро еще и любовника заведете.

– Та ну тебя, какого там любовника! – делано-сурово, но с видимым удовольствием подхватила Бабдаша, подправляя локон. И продолжила:

– Конечно, поправится! Вон сегодня уже с утра… такое все…

И она была так кокетлива и романтична, что мне стоило немалых трудов не укатиться под стол прямо там.

Впрочем, я это все-таки сделала, едва закрыв за Бабдашей дверь.

А потом мы сидели с котом на балконе и курили. Я обнимала пушистого, а он, положив лапки мне на грудь, мурчал где-то у меня в районе носа. И все были счастливы.

Жизнь прекрасна, ей-богу!

Сильные девочки

Аллочка – девочка сильная. Не то чтобы ей не хотелось быть слабой и трепетной феечкой – нет. Просто Аллочка искренне считает, что незачем напрягать других своими личными проблемами там, где она их, проблемы эти, может разрулить сама.

Она не напрягает даже собственного мужа.

Зачем, к примеру, приезжая на поезде в пять ноль пять утра, с тремя огромными сумками, звонить мужу и просить, чтоб встретил на машине? К чему его будить? Такая мелочь – пять утра и сумки.

– У тебя ж сумки? Может, тебя встретить? – накануне, когда она только садится в поезд, спрашивает муж по телефону.

– Зачем? – искренне удивляется Аллочка. – Не нужно, я доеду, вызову такси…

И доезжает ведь. И тащит сумки к лифту.

Не то чтобы Аллочке не нравилась забота. Но почему-то так сложилось, что, когда они с Борей только поженились, года четыре назад, и Боря рвался встречать ее после работы у метро, Аллочка смотрела удивленно и говорила: «Зачем? Что тут идти… недалеко».

Боря давно уже не рвется, и Аллочка ходит сама. Даже в двенадцать ночи. Она ж не маленькая девочка, чтобы бояться. Аллочка – взрослая самостоятельная женщина тридцати двух лет.

Если Аллочку оставить одну даже в джунглях – она не пропадет. Боря тоже это знает и вроде бы даже гордится женой.

Я сижу у Аллочки на кухне, она порхает от плиты к столу, готовит мужу ужин. Скоро должен вернуться Боря.