Гномы к нам на помощь не придут - Сара Шило

Сказав это, он поднял глаза и посмотрел на стоявших вокруг.

— Мы из-за тебя чуть не погибли! — крикнул чей-то голос. — Чуть не погибли!

— Вообще-то, — сказал еще один голос, — мы и сами кое в чем виноваты. Уже давно надо было сходить в горсовет и потребовать, чтобы здесь починили канализацию.

— И порядок мы могли бы навести, — поддержал его третий голос. — Одеял каких-нибудь притащить, женских журналов…

— Ну ладно, — сказал кто-то, — хватит уже на Иегуду наезжать. Дети тут действительно могли все растащить и поломать. Тут ведь сторожа нету, охранять некому.

После этого народ стал понемногу успокаиваться и устраиваться на ночлег. Люди ложились на матрасы и поворачивались друг к другу спинами, как будто отделяли себя от соседей воображаемыми перегородками. Я прислонилась к стене и смотрела, как они укладывают спать своих детей. На одном из матрасов положили «валетиком» сразу четверых, головой к ногам. «Ложись-ложись, моя сладкая, — говорила своей дочери одна из женщин. — Как только ты уснешь, у тебя сразу чесаться перестанет». Постепенно дети начали засыпать, как будто сон открыл дверь в свое жилище и стал впускать их к себе одного за другим, — и, когда он впустил последнего из них, наступила ночь.

Еще не было даже восьми; наверху все еще вечер, а у нас в бомбоубежище уже наступила ночь. Она свалилась на нас так же внезапно, как внезапно начинается дождь, когда небо совершенно чистое и на нем есть только одно-единственное облачко. Как будто время в бомбоубежище отделилось от времени снаружи, забыв о часах и минутах, побежало быстрее, и теперь остается только ждать, пока оно остановится передохнуть, чтобы обычное время смогло его догнать. И только когда оно его догонит, про нас сообщат в новостях. Возможно, даже первой строкой.

Я все видела, слышала и ощущала запахи, но оставалась как в тумане, и у меня было такое чувство, будто это не я, а какое-то странное существо. Это существо состояло из грудного ребенка и бутылочки, которую держала рука какой-то девочки, и хотя я знала, что у этой девочки были мама и братья, в бомбоубежище никого из них не было. А не было их там потому, что в темноте я по ошибке забежала в дом номер 122. Так маленькая девочка принимает в толпе другого человека за папу и дергает его за рукав. Мои ноги до сих пор помнят, как они бежали в темноте, когда упала первая «катюша».

И тогда пришел Иегуда, муж Марсель, который работает в отделе техобслуживания горсовета. Это он открыл нам бомбоубежище, а потом куда-то исчез. Увидев его, все стали вставать — сначала мужчины, потом женщины. Я видела его через узкий просвет между стоявшими передо мной людьми, и его открывающийся и закрывающийся рот выглядел как красная пещера, затерявшаяся в густых зарослях бороды и усов.

— Амселем-старший ранен, — сказала рот Иегуды. — Его отвезли в больницу. Пока еще неизвестно, что с ним. Ну, Амселем-старший, помните? У его жены в прошлом году еще выкидыш на шестом месяце был.

Я сразу поняла, о ком идет речь: жена Амселема раньше работала с мамой в яслях — но до некоторых дошло не сразу. Возможно, они даже и знали его в лицо, но с его именем в их сознании это лицо не связывалось. Те, кто поняли, о ком говорил Иегуда, взялись провести всех остальных по извилистым тропинкам памяти, чтобы помочь им соединить имя Амселема с его лицом.

— Ну как же вы его не помните? Амселем-старший. Ицик Амселем.

— Это который из магазина хозтоваров, что ли?

— Да нет же, не этот, не из магазина.

— Ну тогда это, наверное, Меир из «Амидара». У которого жену Сюзи зовут.

— Это какая-такая Сюзи? Кто ее отец?

— Дочка Элиягу Амара, что ли?

— Точно.

— Ну так бы сразу и сказал, что это дочка Элиягу.

— Я так и сказал. У нее еще есть сестра Мазаль. Ну эта, которая прихрамывает.

— A-а, так, значит, это ее муж. Вон оно что.

— Кто? Сын Хасивы?

— Какой сын Хасивы? Который чуть в лотерею миллион не выиграл?

— Нет, не этот. Это его старший брат, Ицик. Он работает в авиационной промышленности.

Было такое впечатление, что люди стоят над картой и пытаются найти на ней дорогу, ведущую к Амселему, и каждый раз, как выяснялось, что она ведет в тупик, поиски начинались заново. По бомбоубежищу носились десятки имен и версий. Со всех сторон только и было слышно:

— A-а, это тот, который встречался с Симхой из дома, где живет сумасшедшая?

— Нет-нет, это тот, у которого дочка невестки гуляла с арабом. Между прочим, очень образованный мужик. Только что вернулся из Румынии. Выучился там на зубного врача.

— Да нет же. Это тот, у которого брат на новом грузовике «вольво» работает, с десятью передачами.

— Слушай, а это, часом, не тот, у которого ребенок как раз накануне Мимуны[41] родился? Он его в роддоме оставил. Ты что, не слышала? Ужас!

Бомбоубежище гудело, как улей. Напряженные, озадаченные, помятые лица выглядели в тесном пространстве, как мандарины, чья тонкая кожура вот-вот лопнет под напором сока, который только и ждет, чтобы брызнуть наружу, и я знала, что мое лицо выглядит точно так же.

Через какое-то время споры затихли и люди снова занялись своими делами. Одни предлагали соседям бутылки с водой и чистые пеленки, другие — туалетную бумагу и пакеты для мусора, третьи — таблетки от головной боли и одеяла, а кто-то даже решил поделиться своим матрасом: «Бери, бери, не стесняйся, нам и двух матрасов хватит. Пусть детишки поспят вместе. Так даже лучше: быстрее согреются». Вскоре возник еще один спор — о том, какой из ракетных обстрелов был сильнее. «По-моему, самый ужасный из всех был этот», — решительно заявил кто-то, но немедленно встретил отпор: «Ничего подобного. Ты что, забыл, какой жуткий обстрел был в прошлом году на Лаг ба-омер?»— «Ты имеешь в виду „катюши“, которые упали в промзоне? — защищался первый голос. — Которые еще так страшно выли? И на которые все бегали поглазеть? Чепуха. Даже и сравнивать нечего». У того и другого немедленно появились сторонники, как будто все убежище разделилось на две спортивных команды: «Он прав!» — «Прав? Какое там прав!» — «Прав, прав. Действительно, нечего сравнивать». У меня было ощущение, будто они играют в карты и каждый пытается выдернуть из колоды более сильную карту. Слушая их, я невольно начала предаваться воспоминаниям. Стала думать о том, сколько мне было лет, когда террористы пришли впервые, что произошло, когда они пришли во второй раз, где я была и что делала во время всех последующих бесконечных обстрелов, боеготовностей и проникновений террористов на нашу территорию, а потом я огляделась вокруг и подумала, что у каждого из нас появилась новая карта, которой мы сможем сыграть в будущем.

— Я принес вам тут несколько фонарей, — сказал Иегуда, — но если кто-то предпочитает пользоваться свечами, попрошу быть с ними поосторожнее. Не дай Бог, еще что-нибудь загорится.

— А как там снаружи? — спросил кто-то. — Много разрушений?

— Да, и про Амселема расскажи, — послышался еще один голос. — Как он там?

Однако перед тем, как отвечать на вопросы, Иегуда решил нас сначала немного успокоить:

— Прежде всего я хочу сказать, что утром из горсовета привезут и будут раздавать хлеб. Это первое. Второе. К нам сюда лично едет начальник генштаба. И третье. Электрическая компания делает все возможное, чтобы как можно быстрее восстановить освещение. Одним словом, осталось потерпеть совсем немножко и все будет хорошо. Часа через три-четыре уже должны все починить.

По лицам людей я видела, что они готовы поверить абсолютно всему, что скажет Иегуда. «Ты можешь даже приврать, — словно говорили их глаза. — Ври, ври, если хочешь, ничего страшного. Мы все равно тебе поверим, как мы верим тому, кто рассказывает сон».

«Да, да, да, — говорила я ему мысленно вместе со всеми, — сейчас, когда мы уже знаем, что не умерли; сейчас, когда мы сидим тут, свободные от всех своих ссор и забот, долгов, профессиональных обязанностей и домашних заданий; сейчас, когда у нас куча свободного времени, когда время больше никуда не бежит, а сидит тут вместе с нами на матрасе; сейчас, когда мы можем наконец забыть обо всем и представить, что мы исполнители главных ролей в фильме о жизни и смерти; сейчас, Иегуда, мы готовы слушать тебя бесконечно, не прерывая и не вступая с тобой в пререкания, и готовы поверить буквально каждому твоему слову».

Иегуда прокашлялся, погладил бороду, и его красная пещера снова раскрылась. В бомбоубежище воцарилась мертвая тишина. Наверное, такая тишина была перед тем, как Моисей приказал морю расступиться. Может быть, подумала я, Иегуда кашляет потому, что не уверен, стоит ли напоминать нам о том, где мы были и что делали, когда упала вторая «катюша», и что в это время делал он сам? Он же понимает, что слышать это нам будет неприятно, и не хочет, чтобы мы чувствовали себя рядом с ним трусами. Интересно, а когда он пойдет в другие бомбоубежища, он расскажет там о том, что происходило здесь у нас, или нет? О том, как мы стояли возле закрытой двери бомбоубежища и орали, и о том, что он единственный повел себя, как мужчина, и пошел искать ключ? Впрочем, решила я, в конце концов это не имеет никакого значения. Все равно ведь завтра весь поселок будет знать об этой истории, и, когда жена и дочь Коэна вернутся из Беэр-Шевы, им будет стыдно выходить на улицу. А если кто-то из Коэнов из дома все-таки выйдет, люди будут бросать на них косые взгляды и перешептываться. «Смотри, кто идет. Эта та самая, чей муж во время ракетного обстрела взял ключ от бомбоубежища и пошел спать». — «Ой, да никак это дочка Коэна из дома номер 122. Ну этого, который у них бомбоубежище запер». — «Вы только поглядите на него. Из-за него люди чуть не погибли, а ему хоть бы хны».