Фиалковое зелье - Валерия Вербинина

Август Добраницкий переживал блаженное время.

Он только что чудом избегнул смертельной опасности, и друзья, эти чудесные, великодушные друзья, полностью взяли на себя заботу о нем. Целыми днями он спал, а когда просыпался, ему приносили поесть и выпить, после чего он начинал зевать и вскоре вновь засыпал. Все время рядом с ним неотлучно находился гигант Балабуха, готовый в случае чего сокрушить врагов, которые вздумали бы явиться за его, Августа, головой. Под такой охраной можно было жить, не тужить. Август и не тужил.

Как-то он проснулся, удивился, что уже настал вечер, и почувствовал, что во рту у него сухо и что вообще, честно говоря, недурственно было бы чего-нибудь скушать. Антон Григорьевич мигом послал Ваську за ужином, который можно было также назвать поздним завтраком и который состоял всего из пяти блюд, включая чай. Август отдал должное каждому из блюд, но вот чай ему не понравился. Он был какой-то горький и противно пах, – однако, так как Август был хорошо воспитан и не хотел огорчать друга мелочами, которые вовсе не заслуживали внимания, то он просто выплеснул свою чашку на ни в чем не повинное растение в горшке, едва артиллерист отвернулся.

Увы, Балабуха забыл наказ Гиацинтова и всыпал-таки сонный порошок в чай, хотя Владимир строго-настрого предупредил его, что этого делать не следует – чай непременно выдаст присутствие снотворного.

– Гм, Август… – нерешительно промолвил гигант. – Ты уже все съел? Ну и славно! Выспаться не хочешь?

– Да я только встал! – искренне удивился Добраницкий.

– Так-то оно так, да сам видишь… Время-то позднее, да и я тоже хочу ложиться.

Невольно Август заинтересовался. «Чего он от меня хочет? – мелькнуло у него в голове. – К чему такая настойчивость?»

– Ты знаешь, Антоша… – Он несколько раз зевнул. – Что-то я того… и в самом деле… расположен вздремнуть…

– Вот и славно! – обрадовался Балабуха.

Добраницкий лег в постель и притворился, что спит, но вместо этого внимательно наблюдал за своим стражем. Через некоторое время тот, убедившись, что вверенный его попечению подозрительный элемент уснул, взял пистолет, проверил, заряжен ли он, как следует запер дверь, и, крякнув, вылез в окно.

«Ничего себе! – похолодел Август. – А если меня вдруг резать придут? Вот тебе и друзья! Пообещали защищать от всяких супостатов, а сами…»

Он сел в постели и взъерошил обеими руками волосы. Сна не было ни в одном глазу.

«Интересно, что это они там затеяли? Уж если надо выходить из комнаты, то для этого существует дверь. Зачем же в окно лазить?»

«А! – озарило его через мгновение. – Наверное, для этого есть какая-нибудь особая причина».

Он вскочил с постели, взял свои вещи и стал одеваться. Второпях он едва не влез в левую штанину правой ногой, но тут же сообразил, что допускает ошибку.

«Конечно! Пошли на дело вдвоем, а меня бросили! А если вам подмога потребуется? Что вы, голубчики, без меня делать будете?»

Он застегнул сюртук и хотел уже надеть цилиндр, но тут в коридоре раздались тяжелые шаги артиллериста. Август заметался и наконец прыгнул в постель, натянул до подбородка одеяло и сделал вид, что спит.

«Ладно, ладно! Все равно я вас перехитрю, голубчики!»

Ключ повернулся в замочной скважине, и дверь растворилась.

– Спит? – спросил приглушенный голос Владимира из коридора.

– Спит, – доложил Балабуха. – Да я только пару пистолетов про запас возьму, и готов.

«Так я и знал! – рассердился Добраницкий. – Идут шпионов ловить, а меня с собой не берут! Ну ничего, мы еще посмотрим, кто кого».

Балабуха взял пистолеты, на цыпочках выскользнул за порог и снова запер дверь. Едва он скрылся из виду, как Август отбросил одеяло, выскочил из постели, нахлобучил на голову цилиндр и стал искать трость, но не нашел ее. Махнув на трость рукой, Добраницкий взобрался на подоконник, на всякий случай широко перекрестился и спрыгнул вниз, в посольский сад.

– О-ох! – простонал он, вылезая из кустов шиповника, которые какой-то негодяй, словно предвидевший, что Августу Добраницкому когда-нибудь выпадет нужда прыгать из окошка в этом месте, нарочно насажал внизу. – Однако где же они?

Его друзья уже вышли из посольства. Крадясь вдоль стен домов, Добраницкий последовал за ними. На углу офицеры взяли экипаж. Едва тот тронулся, как Август припустил за ним и лихо вскочил на запятки. Он был переполнен гордостью – еще бы, хотя друзья не пожелали посвящать его в свои дела, он все равно перехитрил их.

Экипаж оставил позади Вену и покатил по дороге, которая Августу смутно показалась знакомой. Через несколько минут вдали проглянуло озеро, накрытое в этот прохладный час трепещущей шапкой молочно-белого тумана.

«Эге! – похолодел Август. – Похоже, мы едем в гости к Жаровкину. Только этого еще не хватало!»

Однако экипаж покатил дальше, оставил озеро позади, миновал мост через Дунай и через несколько метров остановился, лишь немного не доехав до небольшого замка с готическими башенками. Добраницкий скатился с запяток и нырнул в тень дерева. Балабуха расплатился с кучером, и тот уехал. Внезапно Владимир что-то сказал ему, и офицеры проворно сошли с дороги и спрятались в кусты. Мимо прогрохотала тяжелая карета без гербов на дверцах. Она направлялась к замку. Подъездные ворота были распахнуты настежь, и во дворе уже стояло несколько экипажей.

Август засмотрелся на них и упустил момент, когда его друзья, прячась за деревья, стали подбираться к дому. Они исчезли, а он все стоял, глядя то на замок, чьи окна были ярко освещены, то на кареты, то и дело сновавшие мимо по дороге. Наконец Август заметил, что его друзья ушли. Не колеблясь ни минуты, он последовал за ними.

Гостиная на втором этаже была переполнена. Здесь собралось не менее двух десятков мужчин и женщин различного возраста. Следует отметить, что мужчин было больше, но женщины все-таки попадались. В их числе была молодая шатенка с пальцами, густо унизанными сверкающими кольцами. Ее можно было бы назвать красивой, если бы не порочность, написанная на ее высокомерном, подвижном лице. Напротив нее сидела дама средних лет с золотистой подвитой челкой, надменными ноздрями и маленьким властным ртом. Соседи обращались к ней с подчеркнутой почтительностью. Это была Розалия фон Рихтер, одна из наиболее деятельных сторонниц заговорщиков.

– Уже три часа, – заметила она сидящему возле нее в кресле господину с лисьей физиономией, чьим единственным украшением – правда, весьма сомнительным – могли считаться лишь огромные мешки под глазами. – Не пора ли начинать, господин Зидлиц?

Зидлиц кивнул и поднялся.

– Дамы и господа! – заговорил он спокойным, внушительным голосом, каждое слово которого доносилось до самых отдаленных уголков гостиной. – Прошу вашего внимания.

Двадцать пар глаз устремились на оратора. В гостиной наступила тишина, нарушаемая лишь шипением масла в чадящей лампе.

– Вы все знаете, зачем мы здесь собрались, – продолжал Зидлиц, выдавив из себя подобие улыбки. – Все мы преследуем лишь одну цель: восстановить справедливость.

Шатенка нетерпеливо кивнула, словно уже слышала эти слова много раз и, возможно, от того же самого оратора.

– До недавнего времени, – продолжал Зидлиц, возвышая голос, – прекрасная Европа жила тихо, счастливо и спокойно. Но вот явилась грозная сила, нарушившая наш покой. Из ледяных пустынь Сибири…

«Что за вздор он несет? Как это пустыни могут быть ледяными?» – подумал Владимир, который, притаившись под окном, прекрасно слышал каждое слово. А Зидлиц, не подозревая о его присутствии, продолжал:

– Из ледяных пустынь Сибири, из-за Уральского хребта выползла неисчислимая орда и начала свое нашествие на Европу. Всего лишь три века назад об этой стране, чужой и чуждой для нас, знали разве что немногие географы. Теперь же она порывается играть определяющую роль в наших, европейских делах. Вы знаете, господа, о ком я говорю. Имя этой стране – Российская империя.

Графиня Рихтер скорбно кивнула, поджав красивые маленькие губы.

– Увы, господа, следует признать и то, что мы сами подали повод этой державе для вмешательства в наши дела. Пока была жива мадам Екатерина, которая, кстати сказать, была исконной немецкой принцессой, она умела обуздывать алчность своих подданных. Но вот великая государыня покинула этот мир, и вы сами знаете, кто вскоре в него явился. Я говорю о человеке, которому угодно было называть себя императором Наполеоном. Его царствие длилось столько, сколько было угодно всемогущему Богу, а потом он пал. Москва нанесла ему первый удар, Москва же его и добила. И российский император Александр, как победитель, въехал в Париж на белом коне. Я не буду здесь рассуждать о личности покойного императора, достаточно лишь сказать, что он запятнал себя убийством родного отца. Однако, как мы все знаем, мир принадлежит тем, кто выиграл, а не тем, кто проиграл. С тех пор, как русские разгромили Наполеона, они считают Европу своей вотчиной и с упорством, достойным лучшего применения, отстаивают в ней свои интересы. Огромная, безобразная страна, которая существует лишь несколько столетий и в которой до сих пор ведут постыдную торговлю людьми, – да, господа, теперь эта дикая варварская страна порывается заправлять в Европе, как в какой-нибудь петербургской гостиной.