Бомба. Тайны и страсти атомной преисподней - Станислав Пестов

Ну, насчет «авторства» по управляемому термояду уже говорилось, а вот западных журналистов, которых «мало интересуют новые имена», надо, конечно, охаять и заклеймить — чтобы больше не обижали своим невниманием!

Гуманист и душелюб

А чтобы впредь не обижали и в дальнейшем интересовались новыми именами, решил Андрей Дмитриевич хорошенько пугнуть западных журналистов и заодно весь мир — пусть теперь потуже напрягают «ассоциативные способности»! Для чего предложил построить и взорвать водородную бомбу мощностью в 100 мегатонн!! Небось содрогнуться тогда от ужаса и хорошенько запомнят его фамилию и «ученые, и пресса, и государственные деятели».

Никакую другую побудительную причину и предположить-то невозможно — даже злобные империалисты, у которых такая возможность появилась несравненно раньше, на подобное злодейство решиться не посмели.

Сам Андрей Дмитриевич весьма путано и туманно объясняет это злодейство — я, мол, работал не за страх, а за совесть. О какой совести могла тут идти речь, если испытание стомегатонного чудовища означало приговор к смерти более миллиона человек? И какая она должна быть — совесть — у человека, который одной рукой рассчитывает количество погибших от испытаний, а другой делает расчеты бомбы, которая загрязнит планету больше, чем все предыдущие ядерные испытания вместе взятые?

А может гуманист и душелюб Сахаров хотел укрепить обороноспособность страны Советов как можно шибче, создать, как он сам говорил, «рекордно мощное изделие», после которого наглые империалисты не осмелятся напасть и погубить СССР? Отнюдь, даже начинающие физики-ядерщики хорошо понимали, что в военном отношении такие «изделия» бесперспективны, никого не напугают и ничего, кроме больших затрат не дают.

«Щелкин долго удивлялся, — рассказывает Лев Феоктистов, — зачем такая крупная бомба? Мы все хорошо знали, что чем крупнее заряд, тем больше растут все времена, растет КПД и практически выгорает все, что туда ни положи. Вот в маленьких «изделиях» нужно идти на всякие хитрости, изобретать, а тут — ума не надо. Однако, даже этот монстр Сахаров сделал чрезвычайно сложным, можно было решить все намного проще, но зачем вообще это нужно?»

Такую бомбу военные не заказывали, под нее не было носителя, словом, это — крик души! Почти никто из коллег не поддержал опасную задумку Сахарова, на такую «дешевку» мог клюнуть только профан, и он нашелся. Хрущев прямо-таки вцепился в эту «показуху». Его просто понесло — первый спутник, первый «лунник», первый космонавт, а вот и первая «стомегатоннка». Держись теперь, проклятый капитализм!

Если Сахаров, блюдя секретность открыто не называет «рекордную мощность», — он и в «Воспоминаниях», опубликованных уже в период гласности, темнит или, кокетничая игрой в секретность, так и не приводит эту жуткую цифру, то Хрущев, нисколько не смущаясь, еще до взрыва стал рассказывать американцам о готовящемся испытаний заряда в 100 мтн.

И 30 октября 1961 года — специально в дни проходившего в Москве XXII съезда КПСС — над полигоном Новой Земли «рекордно мощное» изделие взорвали.

Правда, в этой трехступенчатой бомбе мощность опять «уполовинили», чтобы спасти самолет, с которого ее бросали.

Рассказывает академик Негин:

«…Это была большущая бомба, корпус для которой существовал в трех экземплярах. Одна была сброшена как контрольная, для тренировки экипажа. Самолет удирал со всей возможной скоростью, несмотря на то, что сбрасывали изделие с парашютом площадью тысяча восемьсот квадратных метров. Заряд сам весил двадцать одну тонну, ну, наверное, вся бомба тонн тридцать пять весила по совокупности. Итак, сбросили макет, потом сбросили бомбу, и один корпус бомбы остался, сейчас он у нас, здесь. Говорят, что в тот год, когда проводились испытания, производство чулок в Советском Союзе уменьшилось на 25 процентов. Вот эти 25 процентов капрона ушли на парашюты… к нашей бомбе. Сбросить ее просто так без парашюта нельзя, самолёт наверняка сгорел бы… А так он успел удрать, бомба опускалась со сравнительно небольшой скоростью, наверное, метров пять в секунду… Самолет ушел на 90 километров, покачала его там немножко, но больше ничего не было.

Зрелище от взрыва было неописуемо. Я вот скажу, что когда взорвали всего одну мегатонну, то нам за девятьсот километров казалось, что взошло огромное солнце, а тут непередаваемо…»

Министр «Средней Маши» Славский и Министр обороны Малиновский решили полюбоваться взрывом из иллюминаторов самолета, который находился в воздух более, чем в ста километрах от эпицентра. Самолет тряхнуло ударной волной так, что летчику пришлось проявить все свое умение, чтобы спасти аэроплан и двух Министров.

Приборы показали, что ударная волна три раза обежала вокруг Земли прежде, чем основательно затухнуть. В соседней Норвегии в домах повылетали стекла. Хорошо, что мощность «уполовинили», заменив часть термоядерного горючего инертным веществом. Можно представить себе — что получилось бы, если б рванули по полной программе…

В британской прессе появилась по этому случаю карикатура — «покойничек» Хрущев возле райских кущей сидит на облачке и говорит, широко разводя руками: «А вчера мы взорвали во-о-от такую бомбу в тыщу мегатонн…»

Сам Андрей Дмитриевич на испытание с такой колоссальной радиацией не поехал, он ждал сообщений о взрыве от Павлова. Николай Иванович с полным пониманием относился к этой опасной затее, и не раз говорил: «У Зельдовича, у Харитона и у Щелкина по три звезды Героя, а у Сахарова всего две. Конечно, ему хочется и третью…»

Людоедский проект

И как в воду смотрел Николай Иванович — вскоре Андрею Дмитриевичу пожаловали третью звезду Героя и прочие радости «с барского стола».

На приеме в Кремле по случаю награждений Хрущев держал речь, а потом облобызал догадливого академика. Случившийся тут же Брежнев тоже полез к Сахарову с поцелуями, тогда он только еще учился лобызать всех без разбора и взасос, чтобы к концу своей карьеры достигнуть тут совершенства.

После взрыва и награждения Андрею Дмитриевичу все чаще стала приходить в голову мысль: а на кой все это было нужно? Вот как он сам говорит об этом:

«…После испытания «большого» изделия меня беспокоило, что для него не существует хорошего носителя (бомбардировщики не в счет, их легко сбить) — т. е. в военном смысле мы работали впустую. Я решил, что таким носителем может явиться большая торпеда, запускаемая с подводной лодки. Я фантазировал, что можно разработать для такой торпеды прямоточный водопаровой атомный реактивный двигатель. Целью атаки с расстояния несколько сот километров должны стать порты противника. Война на море проиграна, если уничтожены порты — в этом нас заверяют моряки. Корпус такой торпеды может быть сделан очень прочным, ей не будут страшны мины и сети заграждения. Конечно, разрушение портов — как надводным взрывом «выскочившей» из воды торпеды со 100-метагонным зарядом, так и подводным взрывом — неизбежно сопряжено с очень большими человеческими жертвами.

Одним из первых, с кем я обсуждал этот проект, был контр-адмирал Ф. Фомин (в прошлом — боевой командир, кажется, Герой Советского Союза). Он был шокирован «людоедским» характером проекта, заметил в разговоре со мной, что военные моряки привыкли бороться с вооруженным противником в открытом бою и что для него отвратительна сама мысль о таком массовом убийстве…»

Однако, история со «стомегатоннкой» на этом не закончилась. Эстафету «людоедского» проекта академика Сахарова продолжил академик Лаврентьев.

Он обратился к Хрущеву с предложением взорвать под водой у берегов США эту бомбу, чтобы возникшая громадная волна «цунами» смыла проклятый империализм и Америку можно было «закрыть». Для проверки предложения Лаврентьева одному военному институту поручили провести модельные эксперименты.

И вот на берегу Ладожского озера, где смоделировали отмель восточного побережья США, (а потом и на Новой Земле) начали греметь взрывы, которые показали, что отмель сильно ослабляет волну — она разрушит империалистические города, находящиеся всего только в нескольких километрах от берега. Смыть целиком или значительную часть промышленного восточного побережья не удастся…

Обида № 3

Она появилась, правда, еще до взрыва изделия, над которым Сахарова «работал в военном смысле впустую». С 1959 по 1961 год ни СССР, ни США, ни Англия не проводили ядерных испытаний, как бы соблюдая неофициальную договоренность.

За это время Хрущев посетил Америку и Францию. Никаких успехов эти поездки не принесли. Разведчик Александр Феклисов, сопровождавший Хрущева в США как специалист по Америке, рассказывает, что на приемах Никита Сергеевич часто напивался и обжирался, во время выступлений грубил и ругался матом, когда его допекали журналисты, хвастался безмерно.