Золотарь, или Просите, и дано будет… - Генри Олди

Кинза, укроп, петрушка. Черемша. Горстями, пучками. Хруп-хруп. Джан-баклажан. Сеньор-помидор. Чав-чав. Лук-чиполлино – колечками. Лаваш. Ткемали. Сацебели. Ням-ням.

…ф-фух…

Пили чай. Соки. Нарзан. Спиртного не было. Сперва я решил, что это из-за меня. Боятся совратить алкоголика. Вскоре увидел – нет, ошибочка. Так здесь принято.

Отвалившись в первом пароксизме насыщения, предались воспоминаниям. О чем? – о еде. О шашлыках юности. Как мариновали мясо – способы вспоминались один другого экзотичней. Ямпольский предложил майонез. Добавить горчички, уксуса, вымазать мясо – и под гнет. У Риты обнаружилась родня в Австралии. Заварить крепкий черный чай, разбавить кипяточком, процедить и залить ошеек кенгуру. Вместо дров – бумеранги. Я поднапрягся и рассказал, как Кот в качестве маринада использовал портвейн. Чем дешевле, тем лучше. "Таврический", "Агдам"…

– Вах! – не выдержал шашлычник. – Жужмарь?

– Ага, – подтвердил я.

– В шашлык? Обидно, да!

Прозвучал монолог. Лимонный сок. Гранатовый. Алычовый. В дедушкиных пропорциях. Дедушка жил сто десять лет, умный был, да. Шашлык-машлык три раза в день кушал. Хмели-сунели. Соль-перец. Руками перемешать. Пальцами давить. Чтоб потекло. Мясо, лук – давить. Какой гнет, да? Пальцы…

– Ты нас голодом решил уморить? – лысый пустил слюну.

И ткнул пальцем в опустевшее блюдо.

– Никак нет, Глеб Юрьевич, – у шашлычника вдруг пропал акцент. – Бегу, Глеб Юрьевич. На боевую позицию. Уголек в самый раз. Славный уголек.

– Это радует.

– Быстро сварганим. Добавочку…

– Интересная теория, – врастяжечку сообщил лысый. Сияя, он глядел, как шашлычник хлопочет у мангала. Я и не сразу-то сообразил, что лысый обращается ко мне. – Хорошая у вас голова, Александр Игоревич. Невербальная, значит, инфосферка… Рожи корчим, ручками сучим. Виртуальненькими. Проверять будем?

– В каком смысле? – удивился я.

– В прямом. Замутим экспериментик?

– Я против, – Чистильщик встал. Он был такой высокий, что мог, наверное, транслировать свое неодобрение на ближайшие телевизоры. – Мы еще от прошлого эксперимента не отошли. Матвей Абрамович, вы-то должны понимать…

– Безопасный, – сказал лысый.

Рот его лоснился от жира.

– Я против.

– Простенький. Типа амебы.

– Против.

– Для проверки гипотезы. Под мои гарантии, а?

– Я…

– Ну и ладушки, – сказал лысый.

5

Вечер мне запомнился эпизодами.

Он распадался на волокна, этот вечер. Как жаркое из хорошо протушенной, но жестковатой говядины. Мы едем с дачи. Натэлла за рулем травит анекдоты. Бородатые, как Ямпольский. С национальным колоритом. "Не дождетесь!", "Яка краина, такие и теракты…", "Пачиму гризли? Руками душили…" Рита вежливо посмеивается. Чистильщик мрачен.

Я дремлю.

Джип плывет в сумерках. "Наутилус" в пучине океана. За окнами начинается дождь. Капли вприпрыжку бегут по стеклу. Лобовое стекло – обычное. Боковые – тонированные. У Натэллы прямо по курсу – вечер. А у меня за правым плечом – ночь. Хотите машину времени? Ставьте правильные стекла…

…душа мудреет, а плоть стареет, и что-то реет, а что-то – так,

Лежит во прахе, глядит во страхе, как бабы-пряхи прядут не в такт.

И мне, о боже, налей того же, хочу итожить, хочу молчать,

Пока во мраке сцепились в драке ладонь и знаки, ключ и печать…

Антошка играет с Талейраном.

Черт его знает, зачем я назвал цуцика Талейраном. А уж где я его подобрал – этого и черт не знает. Проснулся утром, в башке конный парад, а он рядом на кровати. В ногах деликатничает. И храпит, как Фальстаф. Откуда, как – ничего не помню. Кучерявый, лобастый. На прошлой неделе ходили с ним к знакомому кинологу. Тот ржал, как конь. Сказал, что черный терьер, бернская овчарка и барбос Кабысдох.

Породу изобрел: собака Франкенштейна.

Вон, рычит. Вцепился в искусственную кость, тянет к себе. Башкой мотает. Антошка хохочет, типа отбирает. Вспотел от натуги. Он теперь у меня каждый вечер околачивается, ботаник. Ужинает, выгуливает Талейрана. Ночевать не остается.

Потому что – Шиза.

– Знаешь, папа, – неожиданно говорит Антошка. Рычание Талейрана вторит ему контрапунктом. – Я свой ЖЖ убил.

– Чего вдруг? – удивляюсь я.

– Так, ерунда. Я зарок дал. Когда ты пил, а потом – в больнице… Ну, короче, я подумал: если обойдется, убью ЖЖ. Глупо, правда?

– Глупо. В мое время девчонки руки резали…

– Зачем?

– В знак верности. Парень в армию уходит, а она по руке ножом – чик! Чтоб верил: дождется. Шрамы оставались – тоненькие, белые.

– Ждала?

– Как когда. Бывало, через полгода – замуж. Со всеми шрамами…

…текут чернила, как воды Нила, и крокодилы зевают всласть,

От их зевоты всем ясно: вот ты, и главный кто тут, и чья здесь власть,

И что по чести, а что – прочесть бы, да против шерсти рванет судьба,

По кромке бездны, и друг любезный споет для бесов: «…там правит бал!»

Шиза возится на кухне.

Гремит посуда. Течет вода. Шуршит мочалка. Шиза аккуратна до икоты. У меня никогда не хватало терпения так мучить несчастную тарелку. Сейчас она закончит, вернется в комнату, устроится в кресле с ногами – и будет читать. Если нет, то мы поговорим о чем-нибудь.

Она скажет: почитай мне стихи, Золотарь.

Спит Шиза в кабинете, на диване. Смешно сказать – между нами по сей день ничего не было. Как в сентиментальном романе XIX века. Даже когда я возвращался бухой в дрезину. А врач утверждал, что я – мужчина в самом расцвете. Врал, лекаришка. Когда Шиза перебралась ко мне, ни сказав ни слова, я сперва… Что я сперва? Ну, не знал, что делать. А там привык. И Антошке она нравится. Золотарь ты, Золотарь, хренов Казанова… Она старше твоего сына на семь лет. Она все придумала, выстроила замок на песке, на пустом месте. Фикция, мираж; шуточки СФ.

Однажды она уйдет.

Или я приду к ней в кабинет.

…а как мечталось, и как леталось, но что-то сталось, а что-то – нет,

Как знать, где старость, а где усталость, где просто жалость, где звон монет?

И в реку с моста уже не просто, и струп-короста на миражах,

И что ни слово – укор былого, и что ни песня – укол ножа…

Во дворе рычит и ворочается дракон. Это мусоросборочная машина. Волей злого чародея она всегда приезжает глубокой ночью. Взревывает мотор, хлопают крышки. Захват лязгает о мусорные баки. Грохот, тоскливый скрежет. Дракон хочет нормальную, сочную девственницу. А приходится жрать всякое дерьмо.

Кто угодно превратился бы в монстра.

Талейран вскидывается, ворчит в ответ. И ложится обратно. Он привык быстрей меня. У меня на это ушли годы, у него – дней десять. Чихать он хотел на дракона. Просто сам не прочь порыться в мусоре. Вот и ревнует.

– Спи, – говорю ему для проформы.

Чтоб знал, кто в доме хозяин.

– Ага, – отвечает Талейран. – Сплю.

…и мне, Всевышний, дай это дышло, чтоб боком вышло из-под ребра,

Чтоб там, где бьется, где тонко рвется – покой и солнце… Спасибо, брат.

ДЕНЬ ТРЕТИЙ

ОДИН ИЗ НАС

1

Лысый никуда не торопился. Критически изучал дисплей, словно хотел вымыть его с мылом. Обидно! Будто нет ему никакого дела до эксперимента, который сам же и предложил «замутить». Ни до «Авгикона», ни до его ужас какого ответственного директора…

Я бродил по "студии", чувствуя себя полным идиотом. Хотя в идиотах, по идее, должен был ходить лысый. Да, моя теория – завиральная. Но эксперимент для ее проверки… Бред сивой кобылы. Я поймал себя на том, что хожу, заложив руки за спину – как Чистильщик. Убрал руки из-за спины. Мотыляются. Сунуть в карманы? Вульгарно. Продеть большие пальцы в петли для ремня? Уже лучше. Но за спиной – все равно удобнее.

Место требует? Должность давит?

Обезьянничаю?

– Хотите чаю?

– Хочу, – лысый отрывает взгляд от дисплея. – Красного, если есть.

– С сахаром?

– Без.

– Сей минут, начальник.

На кухне звякает, отключаясь, электрочайник. Когда я успел его поставить? Только провалов в памяти мне не хватало! Ты, начальничек, ключик-чайничек… отпусти до дому… Дух Чистильщика незримо витал над нами. Над жестянками и пакетиками с чаем. Над керамическим заварником. Над двумя кофеварками. Над чашками из дешевого фаянса, чисто вымытыми бабой Нелей.

– Вот, пожалуйста.

– Спасибо.

Смеркалось, как сказал классик. Июнь, темнеет поздно. И не скажешь, что седьмой час. Все наши разошлись по домам, одна Шиза в "котле" варится. Ждет, пока я освобожусь. Про эксперимент я ей не рассказывал. Но, как говорил актер Джигарханян, разве бабу обманешь? Она сердцем чует.

Как закончим, спущусь за ней.

Эй, лысый? Чего резину тянешь? Молчит лысый. Не реагирует на мои красноречивые взгляды. На покашливание с намеком. На сто двадцать восьмой круг по "студии". Чихать он хотел на "невербальное общение". Специально мне нервы мотает?