Санджар Непобедимый - Михаил Шевердин

Тут чтеца перебили: дербентский казий, известный в народе как Сутхур–кази, то есть судья–ростовщик, вдруг поднялся, не торопясь одел кауши и, подойдя к помосту, спросил чтеца:

— Скажите, домулла, в вашем великолепном дастане, царе всех дастанов, кто этот богатырь? Ведь без иносказания песня пресна.

Читавший посмотрел на длинную фигуру казия и почтительно ответил:

— Так написано в книге. Я не знаю никаких иносказаний.

Женоподобный юноша Маннон, как всегда, следовавший за казием, вмешался в разговор:

— Господин казий! Этот человек читает повсюду свою писанину о богоотступнике Санджаре, а див — это, да не прогневаются на меня, сам Кудрат–бий.

Лицо казия медленно багровело. Он так посмотрел на чтеца, что тот вскочил на ноги и, пряча за спиной книгу, отступил к окружавшей его группе слушателей. Тогда с неожиданным проворством казий наклонился, сорвал с ноги кауш и ударил им чтеца по лицу.

Ошеломленный юноша мял в руках книгу и жалобно повторял:

— Не бей, не бей, за что бьешь?

— Убирайся отсюда! — заорал казий. Лицо его посинело, надулось и, казалось, вот–вот лопнет. — Убирайся!

Баи, сидевшие на возвышении, одобрительно кивали головами. Дехкане, поднявшиеся со своих мест, мрачно топтались вокруг чтеца, не зная, что предпринять. Тихо, но явственно послышались слова: «Ростовщик!» «Мздоимец!»

Трудно сказать, чем кончилась бы разыгравшаяся в чайхане сцена, если бы внимание спорящих не было отвлечено восторженными криками мальчишек: из узкой улочки на площадь въезжал небольшой отряд Санджара.

Чайханщик, несколько одетых побогаче дехкан, местный имам, сам казий столпились у входа в чайхану. Послышались приветственные возгласы, добрые пожелания, расспросы о здоровье, о делах. Каждый спешил чем–нибудь проявить свое внимание.

После долгих приветствий все уселись на паласе, постеленном прямо на берегу хлопотливого ручейка, выбегавшего из–под корней векового вяза.

Санджар оглядел собравшихся. Перед ним сидели люди почтенные, благообразные. Вот, пощелкивая ногтем по краю пиалы, чтобы привлечь внимание, ему протягивает кок–чай сам дербентский казий, неоднократно и громогласно декларировавший свою преданность советской власти и нагло ожидающий за это всяческих милостей. Его одутловатое, желтое лицо растянулось в напряженной улыбке, но в маленьких свиных глазках судьи–ростовщика тлеют искорки откровенной ненависти. Санджару известно, что казий и до сих пор держит в своей паутине сотни дехкан окрестных кишлаков. Рядом с казием сидит ишан Нурулла–ходжа. Его совсем молодое, оттененное вьющейся бородкой лицо, ласковая усмешка скрывают властный, непреклонный характер одного из главных ишанов гиссарской святыни Хызра–Пайгамбара. Ишан Нурулла–ходжа несметно богат. Его земельные владения исчисляются многими сотнями, а может быть, и тысячами запряжек волов. На его землях работают тысячи издольщиков и батраков. Сюда, в Дербент, он приехал, очевидно, собирать доходы с вакуфных земель. Но Нурулла–ходжа тоже выступает против эмира. Он даже называет себя «большевиком». В первый же год после революции в Бухаре он пошел навстречу желаниям издольщиков и батраков, роздал им часть земли и тем заслужил самую широкую их признательность. Своим авторитетом, как он всегда во всеуслышание подчеркивает, ишан запретил своим людям вступать в басмаческие отряды. «Но почему же тебя, бедную лису, не трогают курбаши?» — думает Санджар, испытующе вглядываясь в лицо Нуруллы–ходжи. Санджар переводит глаза на толстую, жирную физиономию пожилого человека с маленькими хитрыми глазами. Как его зовут по–настоящему, мало кто знает, да это никого и не интересует. Известен он всем в Гиссаре, и в Кухистане, и в Самарканде, и на Аму–Дарье под прозвищем Чунтак, то есть «карман». Он незаменим как поставщик фуража частям Красной Армии. Доставляет он ячмень и клевер по удивительно дешевым ценам, но никакого основания верить в его бескорыстие, конечно, нет. Ходит он всегда в потертом халате верблюжьего сукна, появляется словно из–под земли, когда бывает нужен, и исчезает, по миновании надобности, столь же внезапно и таинственно. Кошуба говорит о Чунтаке: «Не иначе, он и кудратбиевских лошадок кормит, но… не пойман — не вор».

В кого ни вглядывался сейчас Санджар, — все это были люди известные, родовитые, байская белая кость. Был тут помещик из Варзоба, торговец скотом из Кабадиана, скотовод с низовьев Сурхана, крупный поставщик зерна из Янги–Базара.

А когда беседа стала оживленной и от новостей перешли к анекдотам и острословию, неожиданно появился вездесущий Гияс–ходжа.

«Чего они от меня хотят? — думал Санджар. — Зачем они собрались?»

Он молча слушал разговоры, молча ел.

— Вас заботят какие–то печали, — заметил Бутабай, один из старейшин племени локайцев, жителей сурового Бабатага.

Бутабай был очень богат, пожалуй, богаче всех присутствующих, и известен, как непримиримый и кровный враг локайца же, басмаческого курбаши Ибрагим–бека. Только это и избавляло до поры до времени Бутабая от ответа, так как отлично было известно, что он беспощадно эксплуатирует многочисленных крестьян–бедняков в своих поместьях.

— Да, дела, — уклончиво ответил Санджар.

Он едва терпел этого Бутабая, напоминавшего ему те, совсем недавние времена, когда он, Санджар, будучи пастухом, пас стада вот такого же богатея в своей родной степи. Помнил Санджар и черствую лепешку, и рваный халат, нисколько не защищавший тело от пронизывающего дождя и от свирепых ветров.

Разговор не клеился. Но вот прибежал женоподобный спутник казия с запиской от секретаря исполкома: Джалалова вызывали по какому–то вопросу в исполком.

После ухода Джалалова Бутабай подмигнул казию и добродушно заметил:

— Плохо, когда мусульманин не имеет сына.

Все посочувствовали.

— Плохо мне. Четырех жен имею по закону сейчас. Трем женам дал развод за бесплодие, и все нет мне благословения и милости.

— Есть весьма одобряемый нашим шариатом обычай, — важно заговорил казий. Усыновите достойного юношу и сделайте его своим кровным сыном.

— Да, но где найдешь такого джигита, который стал бы опорой нашей старости?

Занятый своими мыслями, Санджар невнимательно слушал разговор, никак не относя его на свой счет. Поэтому он был поражен, когда вдруг казий со сладчайшей улыбкой протянув обе руки к Санджару, проговорил:

— Да вот! Вот вам, Бутабай, долго и искать не нужно. Санджар–батыр! Известный воин! Ни отца, ни матери у него нет! Он сирота.

Бутабай, весь просветлев, обратился к Санджару: