Три женщины - Владимир Лазарис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Советчица» же совсем потеряла голову. Хвасталась в узком кругу тем, что Дуче многим ей обязан. Чрезмерная самоуверенность Маргариты, возросшая после выхода в свет биографии Муссолини и окрепшая еще больше после «Усадьбы», ослепила ее. Обедая с друзьями, она как-то объявила, что должна срочно позвонить Муссолини, и вернулась к столу с торжествующей улыбкой:
— Ах, как Дуче меня любит!
Более того, Маргарита задумала написать книгу от имени Муссолини о том, как он пришел к католицизму. И даже послала в американский журнал аннотацию, где, в частности, было сказано, что «в этой книге появится женщина, Маргарита Царфатти, которая платонически любит Дуче, а он любит ее. Она — Беатриче их романа». Этот замысел не осуществился, что не помешало Маргарите упиваться своей славой.
Как вспоминает одна яростная антифашистка, Маргарита «была все еще очень красива и элегантна (…) приезжала в таком огромном автомобиле, что он едва мог повернуть за угол. Выходила одна, иногда в мехах, иногда в летних платьях (…), вокруг шеи — редкой красоты жемчужное ожерелье (…)»[217].
А один журналист написал:
«Больше всего раздражали в ней менторский тон и безапелляционность суждений (…) последнее слово должно оставаться за ней (…) Она так привыкла к ухаживаниям и лести, что (…) принимает их как должное»[218].
Уверенность в своей исключительности дошла у Маргариты до того, что она перестала следить за собой.
Писатель Коррадо Альваро оставил такой портрет Маргариты тех лет: «Шляпа придает ей вид убийцы, и зримо выступает живот, как будто ей в отличие от любой женщины не обязательно принимать меры предосторожности, чтобы скрыть разрушительные приметы возраста»[219]. Маргарита перестала соблюдать диету и начала прибавлять в весе. Злые языки не зря шептали, что Маргариту уже никак не назовешь красавицей в ее пятьдесят лет.
18
Врагов у Маргариты всегда хватало. Но, когда, в первые годы прихода Муссолини к власти, она была всесильна, мало кто осмеливался нападать на нее публично. А теперь одним из первых на нее напал бывший секретарь фашистской партии и влиятельный член Великого совета Роберто Фариначчи по кличке «садист» — коротышка без шеи, с лягушачьим ртом, круглыми глазами и протезом вместо правой руки. Редкостный антисемит, он старался не афишировать, что его секретарша, она же его любовница — еврейка.
Фариначчи начал с того, что на страницах своей газеты «Иль режиме фашиста»[220] не пожалел антисемитских намеков в адрес Маргариты. «В искусстве (…) задают тон плутократы, масоны и те, кто принадлежит к расе Шейлока». Для Фариначчи как для истого антисемита переход Маргариты в католичество ничего не значил.
А так как Муссолини молчал, у Фариначчи нашлись последователи. Один известный критик сравнил «Новеченто» с подпольной масонской ложей, а тайная полиция донесла Муссолини, что, по слухам, Маргарита — «агент еврейского Интернационала».
Муссолини все это надоело, и он написал Маргарите:
«Попытка убедить людей в том, что ваше „Новеченто“ выражает дух фашизма, тщетна, а главное — ложна… Поскольку вы так беспардонно вмешиваете меня, государственного деятеля, в ваши артистические штучки (…), вам не следует удивляться, когда в недалеком будущем я недвусмысленно выражу (…) общефашистскую точку зрения на „Новеченто“, точнее, на то, что от него осталось»[221].
Маргарита ахнула. И это после всего, что я для него сделала! После всего, чем для него пожертвовала!
* * *
Ракеле потребовала, чтобы Муссолини проводил с семьей все свободное время. В былые времена Муссолини послал бы ее ко всем чертям, но сейчас ему приходилось быть образцовым семьянином, и он пообещал Ракеле, что духу Маргаритиного нигде не будет.
И действительно, Ракеле на всю жизнь запомнила тот вечер, когда они с Муссолини сидели дома перед огромным камином и жгли сотни Маргаритиных писем, которые Муссолини бережно хранил двадцать лет.
Через несколько дней после этого «аутодафе»[222] Ракеле случайно открыла какой-то номер «Иль пополо д’Италия» и увидела там «Маргарита Царфатти».
— Ты — мерзавец! — тыкала Ракеле в Муссолини смятой газетой. — Ты обещал, что духа этой девки нигде не будет!
— Да не ори ты! — взорвался Муссолини. — Я же не читаю каждый номер. И хватит об этом. Имени ее слышать не хочу.
— То-то же, — успокоилась Ракеле. — И запомни, если хоть еще раз появится где-нибудь ее имя, ты у меня узнаешь, где черти водятся!
Маргаритины статьи в «Иль пополо д’Италия» больше не появлялись, но Муссолини все еще прислушивался к некоторым ее советам в сфере культуры.
Враги Маргариты сразу заметили исчезновение ее колонки в «Иль пополо д’Италия» и очень оживились.
«Так же, как евреи играли главную роль в большевизме, — писала газета Фариначчи, — так всякие Гропиусы и Мендельсоны командуют новомодным искусством». Через день там же появилось письмо владельца галереи, где впервые выставлялись работы новечентовцев, в котором он заявил, что Маргарита привела к разложению «Новеченто» не без вмешательства международного еврейства. Такой ценой еврей-владелец галереи надеялся купить себе индульгенцию[223].
Маргарита не знала, что Муссолини дал Фариначчи тайный приказ «скальпировать новечентовцев», и написала Фариначчи открытое письмо, где заявила, что он ничего не понимает в искусстве и что она, по праву «члена фашистской партии с 1919 года и матери добровольца, павшего на полях сражений и награжденного посмертно орденом (…)», требует от Фариначчи прекратить необоснованные нападки на «Новеченто» вообще и на нее, Маргариту, в частности.
Фариначчи опубликовал Маргаритино письмо вместе со своим ответом, где обвинил ее в том, что она прячется за спиной «героически погибшего сына».
Потеряв колонку в «Иль пополо д’Италия», Маргарита перешла в газету «Ла Стампа»[224], но Муссолини тут же написал редактору, чтобы тот «был поосторожнее с женщинами, особенно определенного возраста, которые так и вешаются на шею». Редактор понял намек Дуче, и Маргаритина фамилия исчезла со страниц «Ла Стампа».
Маргарита перебралась из дома напротив виллы Муссолини подальше от него. Ее уже не приглашали на заседания всяких комитетов и комиссий, и она уехала в Иль Сольдо, а потом — в Швейцарию. Там антифашисты объявили ее шпионкой, и она уехала в Лондон, где развлекала знакомых англичан рассказами о том, как учила Муссолини завязывать галстуки. В этом она находила пусть крохотную, но месть отвергнутой женщины. Из Лондона она поехала в Рио-де-Жанейро. Там было еще больше антифашистов-итальянцев, чем в Швейцарии, и на первой
