Память сердца - Александр Константинович Лаптев

там до Второго пришествия, или до Страшного суда, когда пред очи Всевышнего будут призваны все без исключения – те, кто стрелял, и те, в кого стреляли, подлецы по службе и страстотерпцы поневоле. При этом первые имели все шансы перейти во вторую группу, а у вторых вовсе не было никаких шансов, а только два исхода: лечь в стылую землю прямо сейчас или каким-нибудь чудом превозмочь всё и пережить эти страшные годы, выскочить из петли, которая уже затянулась. Такое тоже случалось, хотя и крайне редко. Судьбы этих счастливчиков превращались в легенду, деяния их были сродни подвигу.

Но всё это было потом, после. А пока, в первых числах декабря, на Колыме всё было так, как и год, и два, и три года назад. Зима наступила в свой срок, северный холод намертво сковал землю, обратив её в камень. Промывка золотоносных песков стала невозможной, и бригады шурфовщиков и забойщиков, откатчиков и землекопов перешли на зимний график работы. Всем выдали тёплую одежду и сократили рабочий день. Но всё это ненадолго. Новое начальство готовило множество самых неприятных сюрпризов – таких сюрпризов, от которых не было спасенья. Спаслись немногие, успевшие уехать на материк до приезда расстрельной команды: отбывшие срок, комиссованные инвалиды и те заключённые, кого этапировали на доследование или в какую-нибудь шарашку.

Костя давно мечтал увидеть настоящую северную зиму, узнать, что такое полярная ночь и пятидесятиградусные морозы, царство снегов и бескрайние просторы. Эта его мечта осуществилась, даже и с избытком: ему предстояло узнать и вынести такое, о чём он и помыслить не мог, чего не мог представить в страшном сне. Если бы он послушал отца и сошёл с поезда в Иркутске, так, быть может, ему повезло чуть больше. Впрочем, отца его это всё равно бы не спасло. И самому Косте вряд ли было бы легче жить, зная, что в трудную минуту он не помог своему отцу, не сказал слово сочувствия, не протянул руку помощи. А это тоже не пустяк! Особенно, когда проходят годы и десятилетия и когда сквозь толщу времени малейшие детали и незначительные события, даже брошенные вскользь слова и взгляды, или совсем наоборот, слова не сказанные и поступки не совершённые, удержанные внутри, – всё это обретает грозную значительность и делается чем-то таким, что рушит вполне мирную жизнь, делает её невыносимой – от жгучего всепроникающего стыда, от осознания своего малодушия, чёрствости, неблагодарности, трусости, а то и обычной глупости или наивности, которая в иные моменты способна погубить человека и его близких. В эпоху абсурда нельзя уверенно сказать, что лучше: быть в гуще событий и пытаться влиять на них (хотя и без всякой надежды на успех) или безнадёжно взирать на гибель близких тебе людей, положившись на русский авось и сетуя на горькую судьбу.

Всё это предстояло узнать Косте, узнать – и пронести это знание через всю свою жизнь. Он, конечно, ни о чём таком не думал, сходя по трапу на заснеженный берег Нагаевской бухты, а только лишь вертел головой и с усилием втягивал в себя резкий, ледяной воздух, от которого кружилась голова и резало грудь. Отец его хотя и предчувствовал надвигающуюся опасность, но вслух ничего не говорил. Да и что значили слова в такой ситуации? Вершилось что-то такое, что выходило за рамки понимания и здравого смысла, чему нельзя было помешать, как ни крути и что ни придумывай. Это тоже отец безотчётно чувствовал. Держа сына за руку, он тяжко ступал по заснеженному берегу, пряча лицо от задувающего сбоку ветра. Никто его не встретил на берегу, и это неприятно поразило его. Зато встречали приехавших с ними чинов – Павлова, Гаранина, Ходырева, Гаупштейна, Метелева и Сперанского. Все они чувствовали себя очень уверенно, посматривали по сторонам по-хозяйски; от этих взглядов окружающие ёжились и отводили глаза. Был среди встречавших и Берзин; он держался с достоинством, и хотя улыбался, но не заискивал. Он ещё не знал, что через три дня он покинет неласковую колымскую землю, чтобы никогда сюда не вернуться. Этой суровой земле он отдал шесть лет своей героической жизни. При нём здесь стали добывать золото в промышленных объёмах, при нём заключённые получали зачёты, хорошо питались и были тепло одеты. И хотя было очень трудно и опасно, но не было бессмысленной жестокости, не было массового уничтожения людей, зато была создана более или менее разумная система, оставлявшая человеку шанс остаться человеком даже в таких жесточайших условиях.

Несколько первых дней прошли спокойно: Костя ходил в школу, навёрстывая упущенное, а его отец каждое утро уезжал на работу и возвращался за полночь. Он входил в дом с мрачным выражением на лице и долго обхлопывался от снега возле порога, затем снимал шубу и валенки и проходил к столу. Костя отчего-то робел, боялся спросить отца, как у него дела. А отец всё молчал, всё отводил взгляд; молча резал хлеб и сало, садился за стол и, тяжко вздохнув, приступал к ужину. В какой-то момент поворачивал голову и говорил со значением:

– Так-то, брат!

Не получив ответа, спрашивал:

– Как твоя учёба?

– Нормально, – отвечал Костя раздумчиво, хотя ничего нормального не было. К урокам он утратил всякий интерес и отчаянно жалел теперь, что не остался в Иркутске с матерью. Теперь он точно знал: его дом там! Там его друзья, знакомые с детства улицы и родная школа, в которую он ходил с первого класса и в которой знал каждый уголок. Он с какой-то даже нежностью вспоминал учителей и свои тетрадки с прописями, в которых он делал кляксы и выводил каракули. Там всё было тёплое, родное, понятное. А здесь один лишь холод и недоброжелательство. А ещё – нарастающий страх. Костя стал бояться каждого стука в доме, вдруг зазвеневшего стекла, подъехавшей машины. Он и сам не мог понять, чего боится и откуда взялся этот страх. Но он видел, что отец его тоже боится. Не спит по ночам, часто встаёт и курит у печки, сидя на табурете и отвернувшись в угол. Всё чаще он вздыхал и думал о своём.

Однажды вечером он сообщил, как бы между делом:

– Протасова арестовали!

Костя подумал секунду…

– Кто это? – спросил.

Отец едва заметно усмехнулся.

– Мой заместитель. Карьерист и трепач, но не враг. Это я точно знаю! Ему в прошлом году орден дали. Хватило же ума переплыть ледяную реку в самый мороз! Нужно было провод прокинуть на другой берег, вот он и полез. Выслужиться хотел перед Берзиным. Ну