Том 7. Пьесы, рассказы, сказки 1941-1966 - Константин Георгиевич Паустовский

котором лежат рукописи Пушкина, крестится, отбрасывает длинные рукава рясы, берет тетралку в черном переплете, раскрывает ее.

Хитер сочинитель! Ишь как нижет пером – не разберешь. Ишь как нижет! Вкось да с помарками. Нарочитое скорописание. «Би-о-графия»! Так, так! Сиречь, описание житейских препон и успехов. И скопище богопротивных мыслей. (Осторожно вырывает из рукописи страницу, складывает ее вчетверо и прячет в карман рясы.)

Слышны шаги няни.

(Кладет тетрадь на место, напевает.) «Благословен еси, господи, научи мя оправданием твоим».

Входит Арина Родионовна с чайной посудой.

Арина Родионовна. Что же ты стоишь, батюшка? Сел бы в креслице. (Ставит посуду, собирает рукописи и кладет их на стул.) Тесно у него на столе, у Александра Сергеевича.

Иона. Все пишет?

Арина Родионовна. Пишет, батюшка. Ночь за ночью – конца не видно.

Иона. Тебе читает написанное?

Арина Родионовна. Бывает, что и прочтет.

Иона (со злым смешком). При нашей скудости умственной даже затруднительно догадаться – об чем они пишут, Александр Сергеевич?

Арина Родионовна. Да все сейчас про царя.

Иона (настораживается). Про царя? И как о царе отзывается?

Арина Родионовна. Да как тебе сказать, батюшка. То так, то этак. Иной раз похвалит, а иной так осрамит – деваться некуда.

Иона. Так-так! Срамит, значит, царя, божьего помазанника.

Арина Родионовна. А ежели он до престола дошел через смертоубийство, царь-то. Как же его не срамить!

Иона (оживляется, глазки его загораются злым огоньком). Кого же это государь умертвил? Ради престола?

Арина Родионовна. Да в Угличе-то царевича Дмитрия зарезали. По его наущению.

Иона (явно разочарован). Так ты про царя Бориса! Вспомнила! Это, мать моя, когда было! (Напевает.) «Благословен еси, господи, научи мя оправданием твоим». Ничего нового не слыхать?

Арина Родионовна. Да нет. Тихо.

Иона. Что ж так? Обедняли новостями? Из Петербурга, что ли, не пишут?

Арина Родионовна. Писать-то пишут, да не мне, батюшка. А Александру Сергеевичу. Садись, сделай милость. Я чаек сейчас принесу. (Уходит.)

Иона (уверенно вытаскивает из-под груды рукописей тетрадь, открывает ее, читает). Змий, истинный змий! Тут и сорок архиереев не сразу разберут, чего написано. (Медленно читает.) «Когда бы я был царь…» – гордыня какая бесовская! – «…то позвал бы Александра Пушкина и сказал ему: „Александр Сергеевич, вы прекрасно сочиняете стихи“. Александр Сергеевич поклонился бы мне с некоторым скромным замешательством, а я бы продолжал: „Я заметил, вы стараетесь очернить меня в глазах народа распространением нелепой клеветы…“» Вот уж истинно! Истинно так! Клеветник и насмешник. Ишь чего написал! Знает кошка, чье мясо съела!

Иона читает дальше и не замечает, что в дверях появляется Пушкин. Пушкин останавливается и, нахмурившись, смотрит на Иону. Потом роняет на пол железную трость. Иона вздрагивает, захлопывает тетрадь, кладет ее на кучу рукописей на стуле. Рукописи сползают и падают на пол.

Пушкин. Ловкости у вас нет. И привычки к такому занятию, святой отец.

Иона (кланяется Пушкину). Простите великодушно. Сижу, дожидаюсь. Дай, думаю, почитаю прелестные стишки ваши.

Пушкин. Да уж вижу. (Подходит, собирает рукописи, кладет их на стол.) Почему это нынче вы стали интересоваться моими стихами? А раньше интересовались, только ромом.

Иона. Х-хе! Ну и шутник же вы, Александр Сергеевич.

Пушкин. Со мной шутки плохи, святой отец. Знаете, есть народная приговорка: «Я еду, еду – не свищу, а уж наеду – не спущу!»

Иона. Что-с?

Пушкин. А вот то-с! Вам, как лицу духовному, не пристало исполнять жандармские обязанности. Лучше бы горланили молебны, кадили бы господу вашему да наливались ромом. Пастырь стада Христова!

Иона. Не могу преклонить слух к столь богомерзким речам, Александр Сергеевич. На мне сан.

Пушкин (кричит в ярости). Какой сан! К чему он понуждает? К кротости? К справедливости? Блаженны жаждущие правды… Тех, кто жаждал ее, на днях перебили… картечью в Петербурге.

Иона. Скорблю. Скорблю, Александр Сергеевич, о заблудших овцах Христовых. Прости им, господи, прегрешения вольные и невольные.

Пушкин. Ладно! Ваш возок дожидается у крыльца. Езжайте! К себе в монастырь! И чем рыться в моих бумагах, лучше отслужите панихиду по убитым… заблудшим овцам Христовым! (Отворяет дверь, придерживает ее.)

Иона (крестится). Помянем царя Давида и всю кротость его. (Семенит мимо Пушкина в коридор.)

Пушкин (захлопывает за ним дверь). Мерзкий монах! (Зовет.) Нянюшка! (Быстро ходит по комнате.)

Входит Арина Родионовна. Она вытирает платком глаза.

Арина Родионовна. Что тебе, Сашенька? Где же отец Иона?

Пушкин. Я прогнал его. Он рылся в моих бумагах.

Арина Родионовна. Ой, срам какой! Что это только нынче с людьми делается!

Пушкин. Ты чего плачешь?

Арина Родионовна. Да рассказал мне Кузьма… про Петербург.

Пушкин. Ничего зря не проходит, нянюшка. Ни одна слеза впустую не падает. За все будет расплата.

Арина Родионовна. Оно-то так, Сашенька. Да людей жалко. Молодые все, горячие – вот как ты.

Пушкин. Не плачь. Не надо. Неужели и Ваня Пущин был там, на площади? И Кюхля? И Рылеев? Были, я знаю. Что же с ними сейчас? (Арине Родионовне.) Вели закладывать лошадей.

Арина Родионовна. Куда ехать-то? На ночь глядя?

Пушкин. В Петербург.

Арина Родионовна. Что ты! Самовольно! Беда будет, Сашенька.

Пушкин. Я должен знать, что с ними. Как ты не понимаешь? Может быть, они ждали меня. И сейчас ждут.

Арина Родионовна. Не пущу я тебя. Никуда!

Пушкин. Арина!

Арина Родионовна. Что – Арина, Арина? Не пущу – и все тут!

Пушкин. Я хочу добиться свидания с ними. Может быть, закрыть глаза умирающим. Сейчас же вели закладывать.

Арина Родионовна. Нет и нет! Погибели твоей не допущу!

Пушкин. Хорошо. Тогда я сам прикажу. (Идет к двери.)

Арина Родионовна (падает на колени, загораживает дверь руками, кричит). Не езди! Не губи ты себя, ангел мой ненаглядный.

Пушкин (ласково наклоняется к ней, пытается поднять ее). Встань. Что за глупости!

Арина Родионовна (обхватывает ноги Пушкина, седые ее волосы падают в беспорядке из-под сбившегося на сторону платка). Пожалей ты себя! Не клади ты в петлю свою голову, Сашенька!

В двери заглядывает Кузьма.

Пушкин (расстроен, пытается поднять Арину Родионовну). Встань, Аринушка. Ну что это такое? Помоги мне, Кузьма.

Кузьма. Чего убиваетесь, Арина Родионовна?

Арина Родионовна. В Петербург надумал ехать. На плаху. Не пущу нипочем… Такую-то голову – да в петлю! (Снова начинает плакать.)

Пушкин. Ну хорошо, нянюшка. И впрямь бесполезно скакать в Петербург.

Арина Родионовна (встает, обнимает Пушкина). Ангел мой! Только уж не сердись, всю ночь от тебя не отойду. А то еще передумаешь. И Кузьма пусть нынче у нас заночует. А то одни девчонки в дому.

Кузьма. Я завсегда рад.

Арина Родионовна. Непутевый ты все-таки мужичонка, Кузьма. Все шлендаешь. То в Тригорское, то к нам, то в Святые Горы. А хозяйство небось в запустении.

Кузьма.