Крутая волна - Виктор Устьянцев

Длинное полуподвальное помещение лазарета было переполнено, койки стояли так тесно, что Петру пришлось перелезать через две из них, чтобы добраться до своей. К кислому запаху щей здесь примешивался запах давно не мытых тел, йода и еще каких‑то лекарств.

У окна, забранного частой решеткой, сидели четверо и играли в карты, в очко. Банковал чернявый и тощий человек с большим хищным носом и багровым шрамом на лбу, по прозвищу Хлюст. Карты были самодельные и, должно быть, крапленые, потому что Хлюст все время выигрывал. Вот он сгреб банк и спросилз

— Кто еще?

Желающих играть больше не нашлось.

— Может, новенький?

Все обернулись к Петру, а Хлюст встал, ловко перемахнул через несколько коек, сел у ног Петра.

— Деньги есть?

— А, иди ты…

Хлюст удивленно вскинул темные брови:

— Нет, вы послушайте, как он со мной разговаривает; Сеня, расскажи ему обо мне что‑нибудь веселенькое.

С соседней койки тяжело поднялся здоровенный детина с густо заросшим лицом и маленькими, круглыми, как у свиньи, глазками, воткнутыми глубоко в щетину.

— Колесо али лисапед? — деловито спросил он.

— И то и другое, — сказал Хлюст и встал, освобождая место.

Сенька рывком сдернул с Петра одеяло, отбросил его и нагнулся, чтобы поднять Петра. Но тот быстро подогнул ноги и ударил ими в грудь Сеньке. Верзила, не ожидавший такого удара, отлетел и упал навзничь на соседнюю койку. Хлюст склонился над ним и ласково спросил:

— Детка, тебя, кажется, обидели? Встань, мой мальчик.

Тот тяжело поднялся и, отстранив Хлюста, двинулся на Петра. Собрав последние силы, Петр вскочил. Но это были уже последние силы. Едва встав на ноги, он тут же рухнул, больно ударившись о спинку койки. Он не видел, как Сенька замахнулся на него своим огромным, тоже волосатым кулачищем, но Хлюст остановил его:

— Ша! Лежачего не трогай!

Сенька обиженно засопел, а Хлюст, подхватив Петра, уложил его в койку.

— Кажется, с этим парнем кто‑то уже побеседовал до нас. Водки!

Откуда‑то появилась бутылка, Хлюст встряхнул ее, зачем‑то поглядел на свет и сунул горлышко Петру в рот.

Петр очнулся и открыл глаза. Хлюст осторожно поставил бутылку на пол и спросил:

— Политический?

Петр ничего не ответил, но Хлюст и сам догадался.

— Юнкерки поработали? — Он задрал на Петре рубаху, увидел выколотый на груди якорь: — Матрос? Тогда понятно. Ваши кронштадские, говорят, тут какой‑то хай поднимали?

— Пить! — простонал Петр.

— Туз! — крикнул Хлюст.

От окна отделилась чья‑то тень, метнулась к двери. По цепочке быстро передали кружку с водой. Кто‑то уже подсунул руку под голову Петра, приподнял ее. Хлюст поднес к губам кружку. Стуча о нее зубами, Петр жадно глотал теплую воду. Выпив до дна, попросил:

— Еще!

Кружку опять по цепочке передали к двери. Выпив вторую, Петр тихо поблагодарил:

— Спасибо.

— Есть хочешь? — спросил Хлюст и, не дожидаясь ответа, скомандовал: — Колбасы, хлеба!

Откуда‑то появился хлеб, полколеса колбасы. Петр жадно вцепился в колбасу зубами.

На следующий день он уже мог вставать, но Хлюст предупредил:

— Не торопись, а то опять в одиночку бросят. А у нас тут житуха что надо.

И верно, почти весь лазарет был забит уголовниками, неизвестно откуда они доставали не только еду, но и деньги. А с деньгами даже в тюрьме можно жить. Один из санитаров пронес под бинтами яблоки, и Хлюст рапорядился половину из них отдать Петру. Такая заботливость главаря этой шайки была непонятна. Особенно огорчала она Сеньку, косо поглядывавшего на Петра и, должно быть, затаившего на него злобу.

Выяснилось все через два дня, когда Хлюст тихо спросил:

— Оружие достать можешь? У вас ведь оно есть.

— Есть, да не про вашу честь.

— Ха, ты думаешь, я прошу для мокрых дел? Запомни: Хлюст мокрыми делами не занимался и заниматься не будет Не такой он дурак, чтобы совать свою красивую голову в петлю. Мне наплевать на вашу революцию, но я хорошо, знаю, что, если вы отберете власть у Сани Керенского, вы тоже за мокрые дела будете вешать или ставить к стенке.

— Тогда зачем тебе оружие? — спросил Петр.

— Чтобы помогать вам.

— То есть?

— Слушай сюда внимательно. Я далек от политики, но кое‑что тоже успел намотать на свои извилины. Вы против буржуазии? Но прежде чем вы поставите буржуев к стенке, я хочу их слегка пощипать. Вот и выходит, что мы союзники.

— Забавно, — сказал Петр и расхохотался. Потом серьезно пояснил; — Нет, Хлюст, у нас с уголовщиной союза быть не может. Тебе легче будет столковаться с буржуями. Теперь они ничем не побрезгуют, чтобы задушить новую революцию.

Хлюст обиделся и весь день с Петром не разговаривал. Однако надежды раздобыть через него оружие, видимо, не терял и на другой день предложил;

— Если тебе что‑нибудь надо передать на волю, я могу устроить.

Петр отказываться от этой услуги не стал и написал оставшемуся в Центробалте Измайлову записку, в которой сообщил об аресте делегации.

В этот же день в лазарет неожиданно поместили Дыбенко. Учитывая свой горький опыт, Петр, предупредил Хлюста.

— Если кто‑нибудь хоть одним пальцем дотронется до этого человека, мы тебя расстреляем в тот самый день, когда ты выйдешь из тюрьмы. Или еще раньше. Понял?

— Ого! — изумился Хлюст. — Важная персона?

— Председатель Центробалта.

— Дыбенко? Знаю.

Хлюст тут же распорядился, чтобы для Павла освободили койку у окна. Дыбенко искренне удивился такому гостеприимству, но, когда Петр объяснил, в чем дело, долго смеялся.

Его позиция у окна, выходившего в тюремный двор, оказалась очень удобной. Они могли ви деть почти всех арестованных, когда тех выводили на прогулку. Среди них узнали многих гель- сингфорсцев, но поговорить с ними не было возможности: конвоиры не разрешали арестованным останавливаться и близко подходить к лазарету.

Поэтому Петр очень удивился, когда один из арестованных не спеша направился прямо к их окну. Заметил его и Павел:

— Смотри, этого я знаю, он из Кронштадстко- го Совета.

Арестованный остановился над окном, спокойно поздоровался.

— Давно сюда попал? — спросил Дыбенко.

— Сегодня.

— Что делается в Кронштадте, в Петрограде, в Центробалте?

Кронштадтец не успел ответить: солдат — конвоир грубо дернул его за рукав:

— А ну проходи, чего стал?

Но тут опять вмешался Хлюст. Он подошел к окну и крикнул солдату:

— Венька, не мешай людям беседовать. Посмотри лучше, чтобы фараоны не застукали.

И солдат неожиданно послушался, отвернулся от окна и стал покрикивать на ходивших по двору арестантов. Кронштадтец между тем торопливо сообщал:

— Ищут Ленина, хотят арестовать. Керенский издал приказ о роспуске Центробалта. Измайлов тоже арестован. Вердеревского за неисполнение приказа Дудорова и разглашение тайны распоряжений отстранили от должности и посадили в Петропавловскую крепость. Вероятно, будут судить. Командующим назначен Развозов.

— Что на флоте?

— Флот бурлит. Команды «Республики», «Пет ропавловска» и «Славы» заявили, что они окажут вооруженное сопротивление, если Временное правительство вздумает производить на кораблях аресты.

— Это хорошо, — сказал Дыбенко. — Но надо не допустить стихийных выступлений. Если у тебя есть связь с нашими, передай, чтобы все руководство взял на себя Антонов — Овсеенко.

— Он тоже арестован. Но я… — Арестованный не успел договорить: солдат — конвоир испуганно зашипел:

— Уходи, офицер идет!

К лазарету действительно направлялся офицер, и кронштадтец отошел от окна.

На другой день Петра опять поместили в камеру, а вечерам его вызвал морской следователь Фелицын. Шумов уже слышал о нем: в 1906 году Фелицын вел дознание против моряков восставшего крейсера «Память Азова». Что же, не было ничего удивительного в том, что он сейчас служил Временному правительству так же верно, как служил царскому. Контрреволюционная сущность Временного правительства Шумову была видна с самого начала.

Фелицын предъявил Петру обвинение в государственной измене и организации мятежа против существующей власти, а также в шпионаже. Шумов тут же отверг обвинение и наотрез отказался подписать протокол.

Фелицын недоуменно пожал плечами и равнодушно заметил:

— Как хотите, можно обойтись и без вашей подписи.

Что именно «можно», догадаться, было нетрудно: здесь не очекь‑то придерживались буквы закона. В военное время можно было расстре — лять и без обременительных формальностей. Единственное спасение было сейчас в стремительном нарастании — революции.

А дни тянулись страшно медленно. Прогулок Шумову не разрешили, связь с соседними камерами установить не удалось — волчок на железной двери не закрывался, глаз надзирателя неусыпно, денно и нощно, следил за каждым движением.