Хижина дяди Тома - Гарриет Бичер-Стоу

— Но, папочка…

— Ведь там смертельно скучно.

— Немножечко скучно… я вот-вот готова уснуть, но я стараюсь не засыпать.

— Что же ты для этого делаешь?

— Ведь ты знаешь, папа, — почти шепотом произнесла девочка, — кузина Офелия говорит, что бог хочет, чтобы мы ходили в церковь. Бог, говорит она, нам все дает, так нужно что-то делать и для него, раз ему это нравится.

— Чистая ты моя душа, — с нежностью произнес Сен-Клер, целуя ее, — поезжай, раз тебе этого хочется. — И он посадил ее в карету.

Когда карета скрылась из глаз, он сел в кресло, стоявшее на веранде, и, закурив сигару, развернул местную газету и погрузился в новости дня.

— Пойми, Ева, — поучала по дороге Мари свою маленькую дочь, — нужно, разумеется, быть доброй к слугам, но нельзя относиться к ним, как к людям нашего круга. Если б Мэмми заболела, ты ведь не уложила бы ее в свою постель?

— Конечно, уложила бы, мама, — сказала Ева. — Мне было бы удобнее ухаживать за ней, и потом, моя постель мягче, чем ее.

Миссис Сен-Клер пришла у ужас.

— Что же делать, чтобы этот ребенок понял меня! — в отчаянии прошептала она.

— Ничто вам не поможет, — многозначительно произнесла мисс Офелия.

……………………………………

— Какова же была программа сегодняшнего богослужения? — спросил Сен-Клер за обедом.

— О, священник Г. произнес изумительную проповедь! Такую проповедь было бы полезно послушать и вам, Сен-Клер! — воскликнула Мари. — Он выразил все мои мысли… Все в точности…

— Тема обширная! Ему пришлось много говорить… — иронически протянул Сен-Клер.

— Я имею в виду мои взгляды на общественные отношения. Проповедь была построена на следующем тексте из Священного Писания: «Все прекрасно в свое время». Он доказывал, что все классы, все социальные различия созданы по воле божией. Он говорил, что вполне справедливо, чтобы существовали «высшие» и «низшие», что одни созданы для того, чтобы повелевать, другие — чтобы повиноваться. Он так удачно опровергал все возражения против существования рабства! Он неопровержимо доказал, что Библия явно на нашей стороне… Я так жалела, что вы его не слышали!

— Весьма благодарен. Но то, что я прочел в газете, принесло мне такую же пользу, да вдобавок я выкурил при этом сигару… А в церкви это было бы невозможно.

— Но позвольте, — сказала мисс Офелия, — разве вы не разделяете его мнения?

— Кто, я? Вам ведь известно, что я только бедный грешник… Религиозная сторона вопроса меня ничуть не трогает. Если б речь зашла о рабстве, я ответил бы ясно и четко: мы стоим за существование рабства, мы обладаем правом иметь рабов и желаем сохранить его. Это соответствует нашим интересам. Вот и все. И это без громких слов и священных изречений. Думаю, что меня поймет каждый.

— В самом деле, Огюстэн, — сказала миссис Сен-Клер, — я начинаю думать, что для вас нет ничего святого… Просто невозможно вас слушать!

— Невозможно слушать! Этим все сказано. Но почему, исходя из тех же священных цитат, не доказать, например, что прекрасно «в свое время» выпить лишнее, засиживаться до поздней ночи за картами и предаваться множеству таких же душеспасительных развлечений, наслаждаться которыми нам дозволяет провидение и которые среди молодежи имеют довольно широкое распространение. Я был бы в восторге услышать, что и это прекрасно «в свое время».

— Скажите же, в конце концов, — вдруг резко вмешалась Офелия, — вы за или против рабства?

— Вы все в вашей Новой Англии возмутительно логичны! — весело ответил Сен-Клер. — Если я отвечу на этот вопрос, вы поставите мне еще дюжину, один труднее другого… Я не хотел бы заходить слишком далеко. Всю жизнь я занимаюсь тем, что бросаю камешки в стекла соседей и из предосторожности не вставляю стекол в свои окна.

— Вот, вот он какой! — с досадой сказала Мари. — Его никак не поймешь! И все оттого, что он не признает религии.

— Религия… — произнес Сен-Клер тоном, который заставил обеих женщин поднять на него глаза. — Религия! Разве то, что преподносят вам в церкви, — религия? Это — скользкая и гибкая доктрина, приспосабливающаяся к капризам и требованиям эгоистического светского общества! Религия — это нечто, делающее нас менее добросовестными, менее благородными, менее справедливыми и честными по отношению к нашим ближним, чем я был бы сам, следуя велениям моей греховной, легкомысленной, ищущей наслаждений природы!

— Значит, вы не верите, что Библия одобряет рабство? — спросила мисс Офелия.

— Библия была любимой книгой моей матери, — задумчиво произнес Сен-Клер. — Мне было бы больно думать, что она допускает рабство. Я требую одного: нужно называть вещи своими именами. Если кто-нибудь открыто заявляет, что рабство нам необходимо, что мы не можем без него существовать и обречены на обнищание, если от него откажемся, то это будет, по крайней мере, ясным объяснением, и всем будет понятно, почему мы за него держимся и сохраняем его. И хоть одна заслуга будет за этим заявлением: правдивость и искренность. Но если какой-нибудь пастырь с торжественной физиономией, гнусаво цитируя Священное Писание, пытается доказать законность рабства, у меня создается о нем, должен признаться, довольно жалкое впечатление.

— Вы безжалостны… — томно протянула Мари.

— А теперь вообразите на минуту, что цена хлопка внезапно и навсегда падет и все рабовладение сразу же станет невыгодным. Не думаете ли вы, что и толкование Библии так же круто изменится? Как убедительно станут доказывать в церквах, что и разум и Библия против рабовладения!

— Пусть так, — произнесла Мари, небрежно откидываясь на подушки. — Я, во всяком случае, очень довольна, что родилась во времена рабства, и нахожу, что это отличная вещь. Я чувствую, что так и должно быть.

— А ты, моя крошка, — произнес Сен-Клер, обращаясь к Еве, которая с розой в руках вбежала в комнату, — какого ты мнения по этому поводу?

— По какому, папа?

— Что тебе больше по душе: жить так, как ты жила у дяди в Вермонте, или иметь дом, полный рабов, как здесь?

— О, у нас гораздо лучше! — сказала Ева.

— Почему? — спросил Сен-Клер с некоторым удивлением.

— Потому что у нас гораздо больше людей, которых можно любить! — ответила Ева, глядя на отца своими выразительными глазами.

— Ева верна себе. Вот один из ее обычных глупых ответов! — с досадой проговорила Мари.

— Разве это так глупо? — спросила девочка, забираясь на колени к отцу.

— Возможно, что и глупо… Но где же была моя девочка во время обеда?

— Я была у Тома и слушала, как он поет… Тетушка Дина принесла мне туда мой обед.

— Слушала пение Тома! Как вам это нравится?

— Да, он поет такие замечательные песни!

— Ну скажи, разве это лучше, чем опера?

— О да, папочка! Он научит меня петь эти песни.

— Значит, уроки музыки? Час от часу не легче!

— Да, он поет для меня. Я читаю ему вслух Библию, а он мне объясняет, что' все это значит.

— Право, это очень забавно! — воскликнула Мари, громко смеясь.

— Я убежден, что Том не так уж плохо толкует Библию, — сказал Сен-Клер. — У него в этой области особый дар. Сегодня утром мне очень рано понадобились лошади, и я поднялся в его комнату над конюшней. Я услышал, как он молился в своей комнате. Давно я не слышал ничего более проникновенного. Он молился и за меня…

— Он, наверно, знал, что вы его слушаете. Эти штуки мне хорошо знакомы! — сказала Мари.

— Не думаю. Он, оказывается, не такого уж лестного мнения обо мне. Он говорил обо мне с господом богом с большой откровенностью. По мнению Тома, мне необходимо исправиться.

— Что ж, подумайте об этом, — заметила мисс Офелия.

— Вы такого же мнения, я в этом не сомневался, — сказал Сен-Клер. — Увидим, увидим! Правда, Ева?

Глава XVII

Как защищается свободный человек

Вернемся теперь в дом квакеров.

Близится вечер, и в доме заметно некоторое волнение. Рахиль Холлидей переходит от одного шкафа к другому, отбирая от своих съестных припасов все, что может пригодиться путникам в дороге. Сгущаются сумерки. Багровое солнце задумчиво остановилось на горизонте, посылая свои прощальные лучи в маленькую комнатку, где сидят друг подле друга Элиза и ее муж. Джордж держит на коленях ребенка и свободной рукой сжимает руку жены. Оба они серьезны и грустны. На лицах заметны следы слез.

— Да, Элиза, я признаю: все, что ты говоришь, — правда. Ты во много раз лучше меня! Я постараюсь исполнить твое желание, постараюсь поступать так, как подобает свободному человеку. Ты и сама знаешь, что я всегда, несмотря на все трудности, старался вести себя как должно… даже тогда, когда все, казалось, было против меня. Сейчас я постараюсь отбросить всю горечь и боль, постараюсь быть таким добрым, как ты.