Следы в Крутом переулке - Винокуров Валерий

Значит, там, наверху, приняли решение, не спросив мнения тех, кто должен операцию провести. Возможно, были какие-то высшие соображения, недоступные пониманию тех, кто, сидя здесь, в плавнях, не видел картины в целом. Но если такие соображения были, почему же позже, после войны, когда разбирались в случившемся с отрядом, о них не вспомнили, не узнали?

Ликвидация нефтебазы, конечно, акция заметная. Достойная быть отмеченной даже в сообщении Информбюро.

Неужели в этом все дело? Кто-то где-то захотел… Щербатенко не мог сам с собой согласиться, когда пришел к такому выводу, когда остановился на такой версии.

Он не поделился своими соображениями даже с Кравчуком. Впрочем, Василь знал, что у того есть собственная версия. И раз Витек не обсуждает ее с ним, значит, не видит необходимости. Но тогда и он, Василь, вправе молчать. О таком выводе, какой сделал он, действительно лучше не говорить.

14

Если бы не едкий, липучий дым с «Коксохима», утро было бы ясным и чистым. А этот дым то неспешно наползал на старый город, то под ветром бежал волнами, трепыхался на крышах.

Чергинец, конечно, не рассчитывал, что Елышев обрадуется встрече. В приоткрытые ворота он видел, как шел старшина к проходной, как кривились его губы в недоброй усмешке в ожидании встречи с кем-то, кто ему вовсе не нужен. Но, увидев Чергинца, Елышев приветливо кивнул, никак не выдав своего раздражения, если оно, конечно, у него еще осталось. Пожалуй, он не мог ждать ничего плохого от Чергинца, скорее наоборот, — пусть не поддержки, так хоть ясности.

Сергей увел старшину от проходной через улицу к кладбищенской ограде. Затевать беседу вокруг да около было ни к чему, и Чергинец прямо спросил:

— Той ночью ты был возле универмага?

Елышев, однако, ответил не сразу, и Сергей понял его сомнения. Было, как всегда в таких случаях, лишь два пути. Первый: соврать. Но правда все равно могла всплыть, и тогда Елышев попал бы в глупое положение. Он и без того уже жалел, что не признался во всем прокурору, но ведь тот не задавал прямого вопроса. Врать же Чергинцу? Зачем? Это просто глупо. Второй путь: рассказать все как есть. Можно взять с Чергинца слово, что тот не использует признание во вред старшине. Но согласится ли Чергинец что-либо обещать? А если рассказать о том, что отлучался с дежурства, то надо ли говорить о звонке и страхах Надежды, о подозрении, какое потом возникло у него — что она хотела их столкновения с Петрушиным?

Елышев выбрал второй путь: рассказать все и тем самым сбросить камень с души. Чергинец, в конце концов, как раз такой человек, который может понять.

— Был, — ответил Елышев. — Но никого не дождался. Серега, как на духу, — тебе. Дело так было. Часов в пять вечера звонит Надя. Говорит, что срочно надо встретиться. С завода звонила. Лучше всего, говорит, чтобы я приехал на завод, к концу ее смены, и по дороге домой, мол, потолкуем. Отвечаю: не могу, дежурство до утра. Тогда она говорит: будет ехать со смены, встретимся на автобусной остановке. Возле универмага. Речь, мол, идет о моей жизни. Серега, ты знаешь, я не трус. Только зло взяло на нее: уж и не знает, что придумать. Даже трубку бросил. Но, понимаешь, что-то зудило во мне. Предчувствие, что ли. Нехорошее что-то. А она еще звонит. В одиннадцать. И умоляет, чтобы встретил ее. Ладно, согласился. В полночь и пошел. Ждал, не дождался. Как раз последний автобус подходил, когда на той стороне, где остановка, вроде Петрушин замаячил. Тут я плюнул и ушел. На кой черт, думаю, они мне оба.

— Плюнул, значит?

— Ну, говорится так…

— Ты ведь и правда плюнул.

— Да ну? — Елышев удивленно посмотрел на Сергея. — Значит, ты видел? Ну, может быть, и плюнул со зла. Чего ей от меня надо? Говорил же ей: шагу назад не сделаю. Вернулся на КПП. Внутри все кипело. Места себе не находил. А утром обнаружили этого… на ограде. Знаешь, что меня насторожило?

— Откуда ж мне знать?

— Его молоток. Понимаешь? Она ведь могла не только меня вызвать, но и ему сказать, что после смены встречаю ее. Чтоб мы встретились. А молоток он прихватил, чтоб меня прибить.

— Да брось ты! — вскинулся Чергинец. — Зачем ей это надо?

— Она же не впервой захотела со мной встретиться. С ним лишь месяц пожила, как начала мне звонить. А я избегал. Кто ее знает? Может, и от него разом решила избавиться, и меня наказать? То-то, Серега. От этой семейки не знаешь, чего ждать.

Чергинец облокотился на чугунную ограду и увидел, что по центральной аллее кладбища движется похоронная процессия. Тронул за локоть Елышева:

— Посмотри-ка.

Впереди небольшой группы шли все три сестры: Софья, Вера и, на шаг отставая, Надежда. И сразу видно, что все трое ни слезинки не пролили по дороге. Гроб несли какие-то забулдыги. Ясно, что наняли их. Кто другой понесет этого Петрушина?

— Вряд ли она хотела тебе навредить, — задумчиво произнес Чергинец. — От него избавиться? Может быть, и хотела. Но неужели таким путем?

— Они с Сонькой на все способны. Ты уж мне поверь. Про Верку же не скажу такого. Вроде совсем другой человек.

Жалкие похороны жалкого, ничтожного типа. Жалкого? А зло помогал творить. Венок всего один, и тот с черной лентой без надписи. Непривычно как-то, что в Новоднепровске хоронят без музыки. Здесь так не принято.

Только Софья пытается изобразить что-то похожее на горе. А те две сестры — в наказанье будто посланы сюда. Платки на всех черные… Сейчас ведь уронят гроб: эти пьяницы еле на йогах держатся…

— А другого не могла она хотеть?

— Кого другого? — удивил Чергинца вопрос Елышева.

— Не кого, а чего? Ну, чтоб я его прибил, а не он меня. Исключаешь?

Не уронили, но и не опустили нормально, а точно сбросили гроб в могилу. Что-то чавкнуло в земле. Как будто в болото засосало Петрушина… Жил — не сеял, а ел получше других.

Хоть для приличия платками утрут глаза? Нет, конечно, морось смочила их, а не слезы. Есть ли на свете хоть один человек, у которого бы выжала слезу весть о смерти Петрушина?

Что они делают? А, понятно, упрашивают пьянчуг, чтобы могилу засыпали. Значит, сперва попросили только донести. Теперь снова платить надо. Сонька, конечно, заплатит. На людях. А потом с Надьки сдерет. Втройне сдерет. Точно, так и будет. Вот она отошла в сторону с каким-то красноносым. Деньги слюнявит. Понятно. А теперь куда пошла? Ведь еще не засыпали. А, к могиле отца. Чего это она? Расчувствовалась? Что такое? Что она делает?

— Что такое? — не понял Чергинец.

— Там кол какой-то торчал. Она вытащила. В кусты зашвырнула, — ответил Елышев.

Вернулась. Лица на ней нет. Зеленая. Говорит что-то сестрам. Все они смотрят на могилу отца. С ужасом смотрят. Будто боятся, что он встанет сейчас из нее. Так и всю жизнь они его боялись, и за себя боялись, когда не стало его. С войны уж, считай, восемнадцать лет минуло. Всю жизнь бояться, с детства жить в страхе из-за отца-полицая. Такое хоть кому психику наизнанку вывернет. Ну наконец засыпали. Кончено.

— А она видела тебя там, возле универмага?

— Думаю, нет. И я ее не видел. Но мне все равно. Все осточертело, что с ними связано. Вот вчера звонит: кто-то в дом к ней пытался залезть. А мне неинтересно даже. Понимаешь, Серега, я из-за сестриц этих чуть было такую женщину не потерял… из-за всей той осенней истории. Доктору спасибо. И тебе. А с этими — хватит, сыт по горло. — И Елышев выразительно провел себе ребром ладони по горлу.

Отходя от кладбищенской ограды, Сергей оглянулся. Вслед им смотрела Софья. Заметила, значит, но, пока они не отвернулись, не глядела в их сторону, даже вида не подала. Интересно, сказала ли сестрам? И вдруг Сергей подумал: а где же Малыха, почему не пришел с Верой?

15

Как все же дорого доверие! Особенно для людей склада Малыхи. Если бы всегда ему доверяли, как сейчас Привалов, может быть, и вся его жизнь сложилась иначе. Сколько раз собирался Малыха с завтрашнего дня начать жить по-новому, но это только в детстве кажется, что завтрашний день способен быть никак не связан со вчерашним и даже сегодняшним. Но давно уже он понял, что если течение воды, которую бороздит его буксир, можно направить в иное русло, то с течением жизни одному Малыхе не справиться без людской поддержки.