Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу - Юлиан Семенов

АЗИАТ падает со стула. РОГМЮЛЛЕР обыскивает АЗИАТА, забирает у него все из кармана, берет портфель, диктофон и уходит. Появляется ОФИЦИАНТ. Приподнимает стол, достает маленький микрофон, прячет его, быстро уходит. Слышен его крик: «На помощь! Сюда! Фрэд убил человека!»

Затемнение.

3

Стеклянное кабаре аэропорта. За столиком – АНИ и ЖУРНАЛИСТ. Рядом за столиком три католических монаха пьют чай. Играет джаз. К столику подсаживается один из БРАТЬЕВ-ДВОЙНИКОВ, исполнитель ритмических танцев.

АНИ. Я хотела поблагодарить вас. Вы настоящие артисты.

ТАНЦОР. Нам с братом очень приятно слышать это от вас.

ЖУРНАЛИСТ. Вас объявили как чилийцев. Вы испанцы или португальцы?

ТАНЦОР. Мы венесуэльцы.

ЖУРНАЛИСТ. Парле испаньоль?

ТАНЦОР. Мы говорим только на немецком, идише и древнеиудейском. Мы с братом евреи, подданные рейха. Рейхсминистр Геббельс ценит искусство моего брата и мое. Поэтому мы были пожалованы за наше искусство венесуэльской национальностью.

Слышен голос диктора: «Через десять минут вылетает самолет “Эйр Франс” рейсом в Дакар. Просим пройти пассажиров к посадочному полю».

Знаете, когда рейхсмаршалу Герингу сказали, что маршал Мильх – полукровка, наш великий вождь ответил: «Я сам решаю, кто у меня в штабе еврей, а кто – не еврей». Не правда ли, это гуманно и остроумно?

ЖУРНАЛИСТ. По-моему, это вандализм.

ТАНЦОР. Тише! Что вы говорите? Разве можно так громко?!

ЖУРНАЛИСТ. Слава богу, здесь еще пока что не ваш рейх.

ТАНЦОР. Не говорите так, умоляю вас… Я же вижу фрейлейн – немка.

Голос Диктора: Самолет «Пан америкэн эйрлайн систем» выполняет рейс в Мадрид. Просим пассажиров занять места в аэроплане.

ЖУРНАЛИСТ. Мир в двадцатом веке обязан принадлежать человечеству, а не какой-то одной избранной нации.

ТАНЦОР. Зачем вы так говорите? Зачем вы пугаете меня? Вы так нарочито громко произносите свои ужасные слова?! (Уходит.)

АНИ. Они очень напуганы. Их семьи живут в Германии. Не надо с ними так говорить. Это безжалостно.

ЖУРНАЛИСТ. Жалость? Сострадание? Эти мерзкие химеры? Да еще по отношению к евреям? Какой позор, Ани…

АНИ поднимается, чтобы уйти, ЖУРНАЛИСТ берет ее за руку и рывком сажает подле себя. Она как-то покорно обмякает и опускается подле него. В это время появляется РОГМЮЛЛЕР. Он видит всю эту сцену. Подходит к столику.

РОГМЮЛЛЕР. Хэлло, Ани, добрая ночь, сэр. Внизу заняты все столики. Вы позволите мне присесть у вас?

ЖУРНАЛИСТ. Садитесь.

РОГМЮЛЛЕР. Ани молчит…

ЖУРНАЛИСТ. Садитесь.

РОГМЮЛЛЕР. Благодарю. Я сегодня весь вечер ломаю голову – где я вас видел?

ЖУРНАЛИСТ. Мы встречались при довольно занятных обстоятельствах в Испании и Германии. Заочно, правда.

АНИ. Фрэд – американец.

РОГМЮЛЛЕР. Я никогда не бывал в Германии. Вообще ненавижу немцев… Жирные колбасники.

ЖУРНАЛИСТ. А как быть с бедным Моцартом?

РОГМЮЛЛЕР. Он – выродок. Веселый парнишка, который хорошо умел любить. Немцы не умеют любить.

ЖУРНАЛИСТ. Да? Занятный вы парень…

К их столику подходит ТАНЦОР – это второй брат-близнец.

ТАНЦОР. Что вы здесь говорили моему брату? Он в истерике, он портит номер, роняя этим престиж великого рейха! Он артист, и не смейте путать его в вашу проклятую политику! Мы благодарны нашему рейху и обожаемому фюреру! А ваши гнусные разговоры нам отвратительны! Мы – венесуэльцы, ясно вам! Мы не имеем никакого отношения к проклятым евреям! Евреи в рейхе – слуги Рузвельта и Сталина!

ЖУРНАЛИСТ. Вон отсюда! Вон!

ТАНЦОР, враз сникнув, отходит от столика.

АНИ. Боже мой… Зачем вы так?

ЖУРНАЛИСТ. Я видел, как в вашем рейхе убивают людей за то лишь, что они не принадлежат к арийской расе…

РОГМЮЛЛЕР. Я никогда не думал, что журналисты умеют быть такими грозными.

ЖУРНАЛИСТ. Откуда вы знаете мою профессию?

РОГМЮЛЛЕР. Я стараюсь знать все о тех людях, которым нравится Ани. Ее покойный приятель был моим другом. Он погиб у меня на руках.

ЖУРНАЛИСТ. Простите, я сейчас.

Отходит к телефону, набирает номер. Тихо разговаривает.

РОГМЮЛЛЕР (наблюдая за ЖУРНАЛИСТОМ, негромко). Ани, вы заметили, что ваше чувство, если оно становится серьезным, трагично. Всякий, кем вы по-настоящему увлекаетесь, гибнет.

АНИ. Значит, на очереди вы, Фрэд.

РОГМЮЛЛЕР. Не лгите.

АНИ. Чем вы взволнованы?

РОГМЮЛЛЕР. Если этот парень не просто проведет с вами ночь, но будет спать с вами, он погибнет. Вы должны выполнить свой долг без этой… жертвы…

АНИ. А если это не жертва? Если я хочу этого?

РОГМЮЛЛЕР. Ани… Не надо так шутить… Ани…

АНИ. Знаете, какая самая страшная пытка двадцатого века?

РОГМЮЛЛЕР. Я не палач.

АНИ. Пытка – это постоянная память о тех, кто погиб, встретившись со мной. Это память о тех, кого я подставляла под ваш удар. Я понимаю, что из этой вашей игры мне нельзя выйти, но я очень… я смертельно устала… У меня так никогда не было.

РОГМЮЛЛЕР. Я обманывал вас когда-нибудь?

АНИ. Это глупо – обманывать агента. Обманутый агент становится двойником.

РОГМЮЛЛЕР. После того как завтра мы закончим операцию, я сделаю вам предложение, Ани. И если вы примете его, я буду готов нести любое наказание на родине, но вы окажетесь вне игры. Я закрою вас собой.

АНИ. А память, Фрэд? Что делать с нашей памятью? С моей, но особенно с вашей?

Подходит ЖУРНАЛИСТ.

ЖУРНАЛИСТ. Ани, мы можем идти.

АНИ. Спокойной ночи, Фрэд.

РОГМЮЛЛЕР. Всего хорошего, Ани. Доброй ночи, сэр. Сейчас стало очень холодно, видно, днем в горах прошли снежные обвалы.

ЖУРНАЛИСТ. Какое это имеет отношение к сегодняшней ночи?

РОГМЮЛЛЕР. Прямое, сэр, прямое. Ани может простудить горло, а это ее хлеб. Может быть, вы позволите мне довезти вас к вашему приятелю?

ЖУРНАЛИСТ. Почему вы решили, что мы едем к моему приятелю?

РОГМЮЛЛЕР. Куда еще едут так поздно?

АНИ. Оставайтесь, Фрэд. Это хорошо, когда в горах прошли обвалы, воздух очень чист, приятно гулять по холоду.

АНИ и ЖУРНАЛИСТ уходят. К РОГМЮЛЛЕРУ подходит ТАНЦОВЩИЦА, исполнявшая антифашистский танец в варьете.

РОГМЮЛЛЕР. Герта…

ТАНЦОВЩИЦА. Здравствуй, папочка…

Они обнимаются, он нежно целует ее, гладит ей руки, лоб, глаза.

РОГМЮЛЛЕР. Как ты вытянулась, моя девочка. Совсем тростиночка. Нежная ты моя дочка…

ТАНЦОВЩИЦА. Папочка, любимый… Дома так ждут тебя. Мама совсем не спит, Карл увеличил твое фото и повесил у себя над кроваткой… Они же не знают, что мы должны увидеться, я не могла им сказать про это…

РОГМЮЛЛЕР. Как мама?

ТАНЦОВЩИЦА. Она так тоскует без тебя… Я очень боюсь за нее.

РОГМЮЛЛЕР. Я увижу ее послезавтра. Послезавтра я буду у нас в Рансдорфе.

Подходит КЕЛЬНЕР.