Эксперимент. Реальность или Отражение (СИ) - Кин Мэй

Словно прочитав мои мысли, Ковалевский снова нажимает на одиннадцатый этаж. Яркая подсветка вокруг, словно обруч, загорается, но затем затухает.

— Посторонись, — бурчу больше себе под нос. Но он послушно отходит в сторону. Правда не без язвительного:

— Куда уж мне с моей аурой!

Насмешливо фыркаю и помалкиваю. Сам ведь сказал! За язык никто не тянул. Однако мои действия тоже не приводят к какому-либо успеху. Лифт по-прежнему стоит на месте. А кнопки совершенно не реагируют.

— Надо попробовать вызвать диспетчера. Кажется, мы застряли.

Мои глаза в ужасе округляются. Думаю в этот момент я похожа на игрушку, у которой при нажатии глаза вот-вот выскочат из орбиты!

— Этого не может быть! — Уверенно мотаю головой и в приступе паники начинаю тыкать на все кнопки подряд, словно это поможет и по мановению волшебной палочки лифт снова заработает.

Но черта с два!

Ковалевский осторожно, но довольно уверенно оттесняет меня в сторону. Однако ситуация приобретает новые обороты — свет, что ещё минутой ранее мог создать ореол, напоминающий ангельский нимб, из-за яркого свечения, гаснет. Гаснет, словно солнце, уходящее за горизонт.

— Обязательно было тыкать на все подряд?!

— Я хоть что-то пыталась сделать! — огрызаюсь в ответ, чувствуя, как маленькая бисеринка пота катится по спине, заставляя судорожно поежиться.

Одно дело застрять в лифте со светом. И то — при наличии клаустрофобии это уже из разряда «ужас». Застрять же в лифте без света — что-то вроде: «Мы все умрем!»

— Так, дай свой телефон. Кнопка вызова диспетчера тоже не работает.

Копошусь в карманах своего пальто. После чего в рюкзаке. В заднем кармашке, под молнией нахожу знакомый на ощупь предмет и протягиваю его Ковалевскому.

Он молча хватает из моих рук телефон и включает его.

— Фак!

— Что там?

И пускай я совершенно его не вижу, лишь слабые, едва уловимые очертания. Зато я прекрасно ощущаю негативную энергетику. А может это просто инстинкт самосохранения выдаёт подобные ощущения, поскольку он упрямо вопит: «Тебе крышка!»

— Так трудно было зарядить телефон?

— К твоему сведению, сегодня я была несколько занята, чтобы отвлекаться на него и увидеть подобный сигнал! — чуть ли не клацая зубами, отбиваю в ответ и обхватываю себя руками.

— Похоже лифт сломан. Скорей всего работники об этом знают. И раз уж у нас нет как таковой связи, то остаётся ждать.

— Ждать?! Что?! А где твой телефон?

Молчание.

— Эй…

Я протягиваю руку вперёд, но ничего не ощущаю. Пустота.

— Эй! Нечисть!

— У меня тоже сел, — в конце концов слышу я виноватое. Однако вместо очередной злости, я испытываю растерянность.

— Неужели это конец?.. — говорю в пустоту, медленно сползая по стене.

— Эй, крейзи? Какой конец? Мы всего лишь застряли в лифте!

— Ага. И у меня всего лишь клаустрофобия! Черт. — Я обхватываю своё горло руками и сглатываю. — Мне кажется я начинаю задыхаться… О, Боже.

— Что? В смысле? Серьезно?..

— Нет, я так отстойно шучу!

Он снова ругается на привычном ему языке. А затем я неожиданно чувствую его рядом. Мы сидим бок о бок. Плечом к плечу.

Меня едва заметно начинает потряхивать. Я раскачиваюсь из стороны в стороны, чувствуя, как слёзы подступают к глазам.

— Эй, эй, слышишь?..

Кажется я непроизвольно всхлипываю. Но касания парня заставляют меня замереть на месте.

— Убери руки с моей задницы!

— Сдалась она мне! — тут же огрызается, но руки все-таки убирает. Лишь после я понимаю, что больше не сижу на холодном полу. Вместо этого оказываюсь у него на коленях. Он легонько прижимает мою голову к своей груди, и я поддаюсь.

Снова непроизвольно всхлипнув, чувствуя, как не хватает воздуха, цепляюсь за него пальцами, уткнувшись носом ему в шею.

— Все будет хорошо, — неожиданно тепло, с непоколебимой уверенностью произносит он, и я сглатываю, пытаясь прогнать удушающий ком в горле.

В какой-то момент нос улавливает приятные лесные нотки, словно ручей в лесной чаще, в солнечный день. Холодная, сухая древесина и что-то ещё…

Не знаю. Так пахнет его одеколон или же он сам. А может все вместе. Однако этот аромат кружит голову, заставляя меня на мгновение потеряться в прострации, чувствуя себя так…так защищённо. Как если бы рядом была моя семья, мой дом, я сама.

В мыслях тут же всплывают мамины слова и рассказ Кати. И в следующий момент я невольно дёргаюсь. Однако прежде чем упасть, завалившись назад, Ковалевский поддерживает меня за плечи.

— Ты чего? Совсем плохо?..

«Ага. Твой запах сводит меня с ума!» — проносится в мыслях. Но вместо этого, я растеряно говорю:

— Терпимо.

— Казалось окончание этого дня просто не может быть хуже. Но нет! Оказалось — может, — словно ни к кому не обращаясь, спустя пару молчаливых минут, произносит он. А затем добавляет: — Я еще никогда не находил столько неприятностей, сколько нахожу их с тобой, с тех пор как мы познакомились.

На мгновение задерживаю дыхание. Затем хватаю ртом воздух и выдыхаю, резко отстранившись от него.

— По-твоему это я виновата?

Все сомнения и страхи уходят на второй план. Волна злости и негодования снова выступает на опережение.

Какого черта?!

— По-моему, ты сплошная ходячая катастрофа.

— Можно подумать ты — мальчик-одуванчик! Твои движения, там, на улице, были слишком правильными, отточенными. А подобной техникой можно овладеть лишь участвуя в боях.

Я едва ощутимо бью его кулаком по плечу и отворачиваюсь. И пускай не вижу выражение его лица, но отчётливо чувствую напряжение, повисшее между нами.

— Знаешь, беру свои слова обратно.

— Конкретизируй, — фыркаю в ответ, добавив: — Ты слишком много болтаешь.

Он усмехается. Его тело трясётся вместе со мной.

— Эй! Я тебе не мешок с картошкой. Заканчивай!

— Ты такая глупая и непосредственная и в то же время такая умная и внимательная. Как это вообще возможно?..

— Так я угадала? — весело усмехаюсь, припоминая наш диалог, где он признаётся мне в том, что неплохо владеет боевыми искусствами.

Думаю, если бы я не знала подобной информации, то вряд ли догадалась о том, что этот парень вполне мог бы участвовать в различного рода боях. При этом я совершенно пропускаю его высказывание. Ведь он прав. И подобному явлению удивляется не только он, но и Акимова.

Вот, что значит человеческие грани. Временами одни — открываются, даруя нам мудрость, способность анализировать и размышлять. А бывает и так, что на первый план выступают другие, полностью обесценивая первые.

В большинстве из нас какая-либо грань или же сторона преобладает. Берет вверх над разумом или чувствами. Во мне же две эти грани вечно находятся в неком поединке. Поэтому неудивительно, что временами я действительно могу быть до боли глупой и наивной. А временами, наоборот, слишком тонко подмечаю даже самые незначительные детали и могу выдать вполне несвойственные кому-либо, но решаемые идеи.

— Я занимался некоторого рода боевыми искусствами. И, да, парочку раз участвовал в нелегальных боях.

— Так уж и парочку? — не скрывая иронии, говорю я, стараясь разглядеть его лицо. Но тщетно. Лишь слабые отблески теней, которые становятся то мрачнее, то периодами светлее. Как чёрное полотно с редкими проблесками светлых линий, придающих некий контур, из которого складывается видимый образ.

Ковалевский издаёт что-то вроде «Хах», а затем произносит:

— Ладно. Может быть больше, чем парочку.

На какое-то мгновение мы замолкаем. Я слышу своё дыхание. Чувствую, как бьется мое сердце — то ровно и медленно, то быстро и резко.

В полной, кромешной тьме, все чувства обостряются. И, кажется, словно все вокруг соткано из тонких, мелких деталей, что мы в упор не видели раньше.

— Зачем?.. — Я задаю свой главный вопрос, едва слышно шевеля губами, тем самым нарушая установившуюся тишину и относительное спокойствие.

Однако и этого вполне хватает, чтобы он услышал меня и понял смысл моих слов.