На Дедиловском направлении. Великая Отечественная война на территории Киреевского района - Александр Лепехин

Только наши беженцы и солдаты ушли и вдруг заходят трое молодых людей в наших солдатских шинелях, в наших пилотках, но мы сразу догадались, что это немцы. Разведка. Горел яркий свет, немцы увидели что перед ними два пожилых мужчины и дети, повернулись и ушли. И сразу погас свет.

Мне запомнился ноябрьский день 41 года, был солнечный день, в небе появился наш бомбардировщик и на него налетают несколько немецких самолётов, над киреевским полем, над Оленкой завязался неравный воздушный бой. Наш самолёт задымил, видим парашюты раскрылись, самолёт упал и взорвался недалеко от Михайловского кладбища между ним и Шивороной, ближе к кладбищу, вот как раз на этой высотке. После войны, когда я начала вести поисковую работу и связались мы с теми кто остался жив из того экипажа и 299 СД. Начали искать экипаж. Военврач Лебедева (Субботина), которая воевала в дивизии, она мне написала, что это были ребята из Рязани. Один из лётчиков был ранен, он остался на поле, а второй погасил парашют и побежал в сторону где уже были немцы. Подростки поймали лошадь и догнали лётчика, кричат ему «Назад, назад». Когда лётчик побежал к нашим по нему начали стрелять немцы. А пока он бежал в их сторону, они молчали.

Сибиряка звали Матрёшкин Василий Филипович, старший лейтенант. Из Уссурийска, там осталась у него мать 80 летняя и сестра Мария Филипповна. Сестра знала, что он был где-то в Тульской области и стала писать и нам на школу пришло письмо. Он командовал орудием которое стояло с правого боку от школы, со стороны правления. Немцы всеми силами пытались подавить орудие и бомбили и обстреливали позицию. Весь расчёт вместе с командиром пал смертью храбрых. Это было последнее орудие из батареи, которая стояла у школы и держала наступление фашистов. Более 30 лет судьба старшего лейтенанта Матрёшкина была не ясна, но мы с ребятами, школьниками, начали выяснять. Его сестра съездила в училище, нашла там его фотографию и привезла нам. Мы в школе оформили стенд рассказывающий о нём. У нас была копия аттестата зрелости и диплома по окончании артучилища, характеристики, комсомольского билета. По рассказам сестры он был хорошим человеком и ей было его очень жалко. Последнее письмо было отправлено из Дедилова, когда они только сюда прибыли, затем связь оборвалась. Я показывала его фотографию нашим жителям и его опознали те у кого они стояли. Он вместе со всеми своими товарищами похоронен у кургана.

Пулемётный расчёт у старой больницы, где сейчас баня, гончар живёт над карьером у дороги бился до последнего вздоха. Там были солдаты и наши милиционеры. Очереди были сначала часто, потом реже, реже, а потом всё стихло. Значит всё. Среди них был наш местный милиционер сын Бессонова Фёдора Васильевича – Саша, Александр. Они нашими соседями были. Его мать тётя Лиза приходила и говорила, что Саша говорил, что скоро второй фронт откроют. И вот погиб.

Наша новая школа раза четыре переходила из рук в руки. В самой школе долго был бой, гремели выстрелы. Немцы часть захватят, наши их выбьют, потом наших потеснят.

18 ноября 1941 года после ожесточённых боёв наше село было занято, стоял страшный мороз, большие сугробы, прошёл немецкий переводчик по домам и сказал, что они могут брать по домам русских воинов. И мы все отправились, но было уже много мёртвых, они были кучками под охраной у школы, в Кочетовке, на Покровской горе. Ну и мы на салазках привезли двух парней, одному где-то за 30, а второй мальчишка Афонин его фамилия из Сибири, тяжело раненый. Мы их поместили на печку. Когда немцы во второй половине, в горницу заселились, то они несколько раз пытались посмотреть кто на печке, но не трогали. Раненые нас сказали, зря вы нас спасали, всё равно при отступлении они нас убьют. Так оно и получилось.

Был ещё такой случай. У УНШ был бой и один грузин спрятался в окопах и когда на место боя пришёл посмотреть какой-то большой начальник генерал, перед ним все бегали. То этот грузин вылез из окопа, ему начали кричать чтобы он сдавался, а он застрелил самого большого начальника и прокричал «Русские не сдаются и умирают стоя», ну немцы его штыками кололи, 18 колотых ран, а потом вообще убили, он так сильно кричал, пол деревни слышало. Его запретили хоронить и даже подходить к нему. Но наши женщины ночью вытащили его с этого поля и захоронили. Ну я подумала, наши тут месяца полтора жили, они пришли из Узловой и заняли оборону. Солдаты разных частей. А жили то в наших домах, может кто-то и помнит. Ни имени ни фамилии мы не знали. Я написала в Тбилиси в центральную газету письмо, что так и так и свой адрес. Вдруг я получаю письмо из Тбилиси, что мои 4 дяди пропали без вести в 41 году фамилия их Кокая и присылает мне 2 фотографии. Я беру фотографии и отправляюсь в те дома где наши стояли на квартирах, за мост к Чекмазовым, к Антонине Сергеевне. Прихожу к ним, поздоровалась и показываю фотографию, она сразу говорит, Костя Кокая. Моя Маруся сестра, она с ним дружила. Я спросила, где живёт? Взяла адрес и поехала в Октябрьский. Маруся признала Костю Кокая и рассказала, что их было 18 человек и они держали оборону на поле у УНШ. Немцы наступали, как раз на 18 ночь. Мы им говорим, вас мало, а Костя говорит, не из таких переделок живыми выходили. Тут начался бой большинство погибли или были ранены. Его другу Василию Ерешко из Барнаула, так тому полголовы снесло.

Ещё мне запомнился момент, когда гнали колонну военнопленных, они шли из Киреевска и дальше в сторону Быковки, а куда дальше не знаю.

Наши женщины набирали картошки, хлеба и швыряли в колонну наших пленных, они ловили и ели. Против нас был дом Шемякиных, его разбомбили, вывалился угол и повисла крыша. И двое наших пленных бросились туда, за ними бросился немец. Одного убил, а второго не заметил. Потом его переодели в гражданское, накормили и показали как ему идти.

Немцы собрали наших мужчин и послали их собирать убитых и высота, где наша новая школа вся была покрыта трупами наших солдат. Их туда свозили ото всюду, и с винтовками и без, скрюченные всякие. У нас много наших погибло на Покровке и где Кочетовка, Тросна. Потом немцы ходили по домам и забирали тёплые вещи.

У нас был патефон, однажды сидим дома, вдруг заходит предатель Бурцев, он под Покровкой жил и немцам прислуживал. И с ним 2 немца. И говорит немцам у них патефон есть и матери моей говорит, Тарасовна давай патефон. Она показала на детей и говорит вот мои патефоны. Открыли сундук забрали патефон, тёплые вещи, всё что поценней, собрали в узел и ушли. Когда наши пришли, то сразу Бурцевых арестовали и больше о них никто не слышал. Они ходили по домам с немцами коров, свиней отбирали, а их сестричка Соня развлекалась с немцами. Накрасятся едут пьяные на лошадях с немцами.

Предатели готовили списки активистов, коммунистов, комсомольцев, чтобы передать их немцам Пред. Сельсовета Аристов и староста Попов. Если бы ещё немцы чуть-чуть здесь продержались, то на низу у Чайной, немцы собирались ставить виселицы.

До этого, когда шли бои мы спасались, там где сейчас плотина на реке Шивороне, уходили. Семья была многодетная, дети были маленькие. Потом бои затихли, мы вернулись домой и решили всех выгнать а потом уйти. Мы только вошли в дом вдруг, дзинь по окнам, подъехали несколько бронетранспортёров танк, открыли двери дома и нас начали вышвыривать из дома. Сказали, чтобы мы шли в дом напротив, сказали, что его трогать не будем, идите все туда. Дом тот был кирпичный, а пристройка деревянная, крыша соломенная. Мы пошли туда и потащили туда своих раненых. А с ними были наши военнопленные, они стали сразу печку топить, самовар разводить, солому таскать, кур резать, поросят, гусей. В дом, куда мы пришли сошлось много людей. Была одна женщина на последнем месяце беременности. Потом кто-то вышел один и говорит, «Ребят, а мы горим». Мы оттуда начали выпрыгивать, кто в окна, кто, в двери, кто через двор. Получилось так что в доме остались я да наш раненый Афонин и он просил его вытащить, пусть убьют, а так заживо сгорю. Был там дядь Данила, у него одна рука от рождения была сухая, однорукий одним словом. Я в него вцепилась и говорю ему давай вытащим, давай вытащим, а дом вовсю горит, крыша вот-вот рухнет. Ну мы его вытащили. Положили его на плащ палатку и я попросила оттащить его подальше от дома. Дядь Данила вдруг убежал, оказывается в нас немец целился, а он увидел и убежал и мне ничего не сказал. Я его оттащила Афонина, стою около него и под голову ему подушечку подсовываю, и вдруг у меня из подушки перья посыпались, а Афонина из груди вдруг показались внутренности, наш боец глаза раскрыл и готов, я соображаю, что сейчас в меня стрелять будет и я упала на Афонина. Сколько лежала я не знаю. Очнулась вижу по селу скачут конники на белых конях, наши нас освобождали, село уже сгорело. Из дома мы ничего вытащить не смогли, всё сгорело, но у меня был с собой комсомольский билет зашит в одежду, как мы с окопов выходили, так он у меня и остался зашитым в курточке. Когда мой брат подошёл к дому, дом уже горел, а на улице стоял наш самовар и кипятился, видимо немцы его поставили, а чаю попить не успели, мой брат взял его и держит, подлетел немец, ударил его в голову, схватил самовар и бросил его в огонь, потом мы от него только слиток меди нашли. Наши раненые увидели, что немцы расстреливают наших раненых, человек 12–13 поддерживая друг друга пошли задами к Григорию Чекмазову по Котовке, у него там на огороде погреб был и они там спрятались. Один немец это увидел, пошёл туда и бросил туда гранату. Один наш красноармеец его дядя Гриша звали у входа как стоял, так и остался стоять, обхватив руками столб. Потом он их из подвала вытаскивал по одному, все погибли.