До свидания, Сима - Станислав Буркин

Теперь днем я разглядел виллу как следует. От ворот бежали мозаичные дорожки, обрамленные розовыми кустами, они финишировали у крыльца с чудовищными похожими на вывернутых наизнанку осьминогов алоэ высотой с меня. Справа от сада был розовый теннисный корт, окруженный просторно стоящими соснами. Кроме того, прямо в саду у них был мини-гольф — довольно простая на вид забава из лабиринта ложбинок и холмиков на синтетическом ворсистом материале, заменяющем дерн. Сама плоская ступенчатая вилла с трифидами перед крыльцом находилась на лесистом склоне, извилистыми песчаными тропками сбегавшем к пляжу, где пахло сохнущими водорослями и морем, где аквамариновая волна буйно наскакивала и жеманно расползалась пенистым крылом, потом неохотно отходила, впитываясь в темнеющий от ее ласк песок.

Бабушка бегала из кухни в зал, принося то кастрюльки, то кувшины, то салатницы. Мерседес болтала с Эцио на своей тарабарщине, они смеялись (мерзавка моя кокетничала), а мы с Матильдой молча стеснялись и то и дело неловко спотыкались взглядами.

— Ты говоришь по-английски? — наконец с усилием спросил я.

Она трагически помотала головой из стороны в сторону. Вот же действительно беда.

— Ну ничего, — сказал я, — за лето я выучусь по-испански.

Девочка непонятливо нахмурилась и посмотрела на старшую сестру. Та перевела ей мои слова, но, видимо, слишком вольно, так как Матильда гневно встала и быстро убежала по лестнице в свою комнату.

— Как ты ей перевела? — спросил я у Мерседес.

— Перевела, что ты все равно за лето возьмешь ее, будь она хоть глухонемой.

Эцио поперхнулся чечевичным супом, а Мерседес подняла брови невинно и вопросительно.

— Что-то не так?

Мерседес и Матильда — самые красивые девочки, каких я только видел на свете. Ну, или, по крайней мере, за границей. Я уже знал, что они с сестрой и до меня плохо ладили. В городе Мерседес рассказывала мне, что как-то раз Матильда до того рассвирепела, что выбросила ее белье в окно. Жили они тогда в Барселоне на последнем этаже, и ее блузки и трусики парили и кувыркались над оживленными проспектами и тротуарами как раненые птицы. Позже, когда они перебрались в дом над морским берегом, все только ухудшилось, так как в ограниченном пространстве этого ранчо у них просто не было отдушины. И я не сомневался, что меня поселили в этом их адском раю в качестве еще одной забавы, специально, чтобы как-нибудь развеять тучи и отвлечь их от войны.

После обеда мы взяли мяч и вчетвером, с Мерседес, Эцио плюс собакой, пошли вниз к берегу, чтобы загорать, играть в волейбол и купаться. Шли мы весело по песчаной тропинке, петляющей между кривопалыми соснами. Эцио рассказывал о том, как они в детстве на обрывистом итальянском берегу играли с одноклассниками в хищные растения. Садились после школы в ряд на краю тирренского утеса, где свежий ветерок ласково трепал волосы в паху, оттягивали крайнюю плоть и ждали, кому первому на головку сядет муха, потом — опа! — кожицу вверх, и муха попалась.

— Вот такая вот щекотливая была забава у гордых потомков римлян, — самозабвенно хвастался Эцио. — Дети евреев и те, у кого еще не отодвигалась, считались в школе изгоями. Собственно, после этого я стал так же поступать и с женщинами, — улыбаясь, закончил мухолов и получил локтем под панцирь от гордой испанки.

Вода еще была прохладная, и Мерседес с Эцио почти не купались. Только мы с Кокой плескались и боролись с тяжелыми волнами до посинения губ. Когда бультерьер плывет, это — сущий крокодил — коротенький, беленький, но крокодил. Кока была очень странная, словно в хищное чудовище вселился дух какого-то совершенно безобидного и дружелюбного зверька. Эта зубастая тварь с массивной розоватой акульей мордой больше всего на свете любила скромно хавать бумагу, так что дома мне сразу сказали: документы и литературу по возможности прятать. За туалетной бумагой она охотилась как сладкоежка за пирожными и при малейшем упущении хозяев лопала в туалете рулон чуть ли не целиком. Мало того, по рассказам Мерседес, в молодости она сожрала велосипедную камеру и претерпела в связи с этим сложную хирургическую операцию.

Через час итальянец вспомнил о каких-то своих планах на вечер и наконец-то оставил нас наедине. А мы с Мерседес и Кокой валялись на берегу до самого ужина.

— А Эцио твой парень? — спросил я, собравшись с духом.

— Да нет, мы просто с ним иногда тусуемся.

Гора с плеч.

— А какую ты любишь музыку? — беззаботно спросил я, чтобы сменить разговор.

— Я вообще занимаюсь музыкой, — кокетливо заметила она и перевернулась на спину.

— Неужели?

— Да-да, разве ты не знал, что я удивительно одарена в музыке? — и низко, как пароход, пропела три ноты из какой-то оперы: — Уо-а-а-а-а. — Получилось действительно очень если не одаренно, то, по крайней мере, ядрено. Такое ощущение, что воздушная тревога завыла.

К ужину мы босиком карабкались по песчаной кочковатой от сосновых корней дорожке, и песок налипал мне на ступни и образовывал бархатистые подошвы. Мерседес была опоясана желтым синтетическим платком с мокрыми кругами в тех местах, где он плотно прилегал к ее телу. Голова ее была обмотана полотенцем как тюрбаном. Я, спотыкаясь, тащил наше покрывало и непрерывно болтал, задыхаясь от подъема.

— Знаешь, а я вчера вечером всерьез подумал, что вы все на этой вилле маньяки чертовы. Я же не знал, что у вас в том туалете еще закуток есть с дверями, и подумал, что вы в сортир все вместе ходите. И когда ты меня туда повела, я решил, что ты тоже маньячка…

Вдруг она приостановилась, схватила меня растопыренными пальцами за голову и больно укусила за нижнюю губу, да так, что я почувствовал вкус крови. Потом остро посмотрела мне в глаза и, сорвав с себя платок, размахивая им, голозадая побежала, пританцовывая между стволами, гогоча и безумно взвизгивая. Так я убедился, что Аматле — все-таки маньяки.

Пока она бесновалась, я заметил, что впереди вверху у калитки сада появилось розовое платьице Матильды, и попытался остепенить Мерседес. Но та как-то развратно обняла рукой сосновый ствол, обернулась вокруг него и, прижавшись к дереву щекой, проговорила страстно, высоко поднимая брови:

— Умоляю вас, снимите с себя эти глупые плавки. Они вам не к лицу.

Когда она заметила суровую младшую сестру, то переполошилась и, спрятавшись за кустик, повязала обратно платок. Веселость у нее куда-то пропала, и она, смешно растянув губы в знак того, что вляпалась, отдуваясь, бойко пошла наверх.

— Фак ми, — сказала она себе под нос и закричала: — Матильда, стой!

Матильда, не дожидаясь нашего приближения, дерзко мелькнула краем воздушной юбки и бесшумно убежала, только лязгнув железной сетчатой дверцей сада.

Через месяц вилла стала для меня такой же родной, как какая-нибудь деревня бабушки. Взрослые на меня сильно внимания не обращали, и возились со мной в основном Мерседес да Эцио.

Помню, первое, что меня поразило в испанцах, так это их нешуточная крикливость, в том смысле, что они слишком громко говорят. Две женщины здесь спокойно разговаривают, идя по двум разным сторонам улицы. Часто они беседуют, стоя на балконах соседних домов, и, наконец, здесь существуют специальные портативные мегафоны, которые продаются на каждом шагу и которые дети используют в своих дворовых играх.

Мне же трудно себе представить, что может быть страшнее испанского скандала, помноженного на тонкость почти вафельных стен. С этим было связано то безумие, которое возможно только в страшном сне и в Испании. Ранним утром меня разбудила ссора Мерседес и Матильды, бушевавшая где-то под моим окном в саду, я, тихо матерясь, встал, чтобы притворить деревянные жалюзи-ставни, и ни за что ни про что получил запущенным снизу тапком.

Вечером мы как обычно компанией сидим в ресторанчике Хавьера против морского берега и угощаемся местными коктейлями (мне подают безалкогольные, но я потягиваю из трубочки у Мерседес мартини с водкой и аперитивом). Первое время я торчал за столиками на террасе, чтобы смотреть на танцы с огнем, где десяток парней выделывали трюки с зажженными с двух концов факелами, а другой десяток подыгрывал на бубнах и самых разных барабанах. Но в этот вечер на улице было слишком душно, и я предпочел сидеть с друзьями Мерседес в более прохладном, благодаря кондиционеру, зале.

Неожиданно к нам подошел тот самый индус, который раздавал на улице рекламки «Робин Гуда». Вид у него был хмельной и цветущий. Сразу видно: хочет поделиться хорошими новостями.

— Я познакомился с испанской девушкой, — объявил юноша. — Нет! Точнее, настоящей испанской женщиной. Она такая… такая…

— Толстая? — спрашивает Мерседес.

— Нет, а что? — испугался индиец.

— Значит, не испанка, — отсекла Мерседес и отвернулась к Эцио.

— Фак! Фак! — начал убиваться индиец.

— А что, все испанки толстые? — спросил я у Мерседес.