Ожерелье для моей Серминаз - Ахмедхан Абу-Бакар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не всегда, но...
И тут я понял, почему балхарская керамика пользуется таким спросом: видимо, кувшин, прошедший через обжиг и добравшийся до покупателей, миновав чью-то голову, — и впрямь большая редкость. Но что же будет со мною? Ведь еще несколько печей ждали того, что из них извлекут готовую продукцию! Нет, задерживаться в этом ауле не следует. Хорошо бы прихватить какой-нибудь трофей и смыться.
— А что, вчерашний кувшин в форме лебедя уцелел?
— Нет, как раз он-то тебя и добил. А что?
— Хотелось бы, глядя на него, вспоминать ваш аул. Мне ведь пора уходить!
— Как уходить? Куда? Я тебя не отпущу!
— Почему не отпустишь?
— Да ты же в драке во все горло орал, что любишь меня, что никому даже танцевать со мной не позволишь! Весь аул теперь знает, что ты мой жених!..
Тут силы окончательно оставили меня, и я канул в темную бездну беспамятства.
Очнувшись на следующий день, когда солнце уже было довольно высоко, я увидел в комнате на табуретках трех мужчин. Один из них, усатый, в галифе и с портфелем на коленях, первый заметил, что я открыл глаза.
— Эй, Салтанат! Он ожил, давайте приступим.
— Я готова! — раздался голос Салтанат, и она вошла в комнату.
Сначала я не узнал ее в прекрасном легком платье городского покроя. Да и эти-то трое уставились на Салтанат, так она была хороша — помолодевшая, высокая, стройная, с лицом, выражавшим нетерпеливую радость.
Усатый даже облизнул губы, провел пальцем по усам и выдавил из себя нечто похожее на блеяние овцы. Второй мужчина сказал просто «Да!», а третий воскликнул: «Вах! Неужели это моя внучка Салтанат?»
Я понял, что это был дед моей хозяйки, которого, вероятно, вызвали с пастбища в аул. Но зачем?..
— Да, сам Камалул Башир[11] пал бы перед ней на колени, — словно продолжая давно начатый разговор, сказал усатый и стал доставать из портфеля какие-то бумаги, — Но что скажет жених? Время дорого, давайте приступим.
— К чему приступим? — Я вскочил с постели.
— К тому, дорогой наш кунак, с чего жених и невеста становятся законными мужем и женой. Я секретарь сельского Совета, этот почтенный человек — дедушка Салтанат. Вот свидетель, невеста здесь, жених — тоже. Словом, и закон и любовь — все на своем посту.
На этот раз падать в обморок я просто не имел права, даже обдумать положение — и то времени не было. Решение пришло мгновенно: я скорчился, схватился за живот и выскочил во двор. Понимая, что из окна за мною наблюдают, я направился прямо в кабинку, примыкавшую к стене, не мешкая и без особого труда выдавил стекло в оконце и через мгновение оказался на улице. Нечего было и думать о своих хурджинах. Я бросился бежать, быстрые ноги мигом донесли меня до лужайки у гончарных печей. Там взгляд мой упал на чей-то мешок из паласа, я схватил его, сунул внутрь сосуд, ничем, правда, не примечательный — просто чтоб не идти с пустыми руками,— и помчался в сторону шоссе. У обочины я начал голосовать — пусть хоть техника поможет мне избежать преследования! Но едва я вскочил в кабину остановившегося грузовика, как сверху на тропе послышались крики.
Шофер настороженно взглянул на меня:
— Не за тобой ли гонятся?
— Голова страшно болит, — уклонился я от ответа.
— Может, ты обворовал кого?
— Не надо бы мне вчера пить лишнего, — продолжал я, как глухой.
— С чего же ты убегаешь?
— В жаркую погоду особенно вредно пить много.
— А может, ты убил кого?
Тут я не выдержал:
— Если ты сейчас же не тронешься, считай, что это ты убил! И не кого-то, а меня!
— Да! И лучше я убью тебя, — отвечал шофер, выключая двигатель, — чем помогу убийце бежать.
— Да не убивал я никого! — взмолился я. — Я же комсомолец! Понимаешь ты, комсомолец!
— Ну, если комсомолец... — как-то неуверенно протянул шофер, включил мотор и рванул с места.
Только через несколько километров смог я вздохнуть спокойно и про себя порадовался, что слово «комсомолец» обладает такой чудодейственной силой.
Рассказывают, что остановил однажды старик на горной дороге «Волгу».
— Да знаешь ли ты, чья это машина? — спросил шофер.
— Не знаю, — отвечал старик, устраиваясь поудобнее на мягком сиденье.
— Это машина самого министра. Выходи!
— Но, но. Не кричи так. Ты ведь не знаешь еще, кто я такой.
— А кто же ты такой? — спросил шофер, насторожившись.
— Я дед.
— Ну, это я вижу.
— А внук мой комсомолец! Так что ты не слишком-то!.. Министр подождет, а меня довези.
И подействовало...
Шофер мой хотел высадить меня в Кумухе, но я опасался, что сюда могут позвонить по телефону из Балхара, и потому уговорил его довезти меня почти до самого Вачинского перевала. Здесь я рассчитался с ним, как говорится, по-мусульмански: пожелал ему и его жене дюжину сыновей и всем им доброго здоровья. Возможно, он предпочел бы, чтобы в моей по-дружески протянутой руке оказалась рублевка, но, увы, у меня не было ни копейки, а, как говорится, если у человека нет шаровар,— их с него и семерым не стащить.
Конечно, вам смешно: что, мол, за жених, который из путешествия за свадебным подарком приносит домой обыкновенный глиняный горшок... Но сам я думаю иначе. И потому, когда грузовик — да не изотрутся вовек его шины! — исчез за поворотом, я громко воскликнул: «Ну и молодец же ты, Бахадур! Просто чудом спасся!» Действительно, как мудро поступил я, сбежав! Ведь даже самый дорогой подарок ничего не стоил бы в глазах кубачинки, если бы женился я на балхарке! И пусть я много потерял в этом злополучном ауле гончаров, но главное сохранил — самого себя. И значит, в придачу к заурядному глиняному горшку я несу моей Серминаз свое преданное, закаленное в странствиях сердце.
6Лакские горы — нечто среднее между суровыми аварскими вершинами и нежным хребтом Юждага. Здесь нет головокружительных пропастей, отвесных скал, похожих на крепостные башни. Нет здесь и зеленых лесистых массивов, подобных тем, что покрывают склоны вблизи моего родного аула Кубачи. Славятся они другим — сочной травой и живописными высокогорными кустарниками.
Я попал сюда в самую чудесную пору года, когда на разрыхленной корнями горной почве зреет на солнцепеке земляника, когда нежны и вкусны стебли и листья щавеля, ганез, панхикана и маленьких фиолетовых колокольчиков, когда так сладок сок рододендронов, качающихся над откосами под легким ветерком.
По изумрудной зелени альпийских лугов, словно тени от облаков, движутся колхозные отары.
Вот и чабаны расположились за бугорком. Как зенитка со сдвоенными стволами, торчит дышлами вверх арба, рядом разбита небольшая палатка, над потухшим костром свисает с треножника черный котел, а сами чабаны сидят в кругу и режутся в карты.
С необъятных степей Прикаспия, где солнце стоит всегда высоко, поднялись на летние пастбища со своими отарами эти загорелые до черноты, мускулистые люди. Нелегок их труд. И пусть теперь на помощь им пришла электрострижка и кочуют они не на своих ногах, а по железной дороге и на машинах, — дело у них все равно нелегкое. Чабан есть чабан — он делит со своей отарой и зной и ненастье, а андийская бурка заменяет ему и дом, и крышу, и постель...
— Салам, да умножатся ваши отары! — сказал я, подходя к стану.
— Умножатся, если мы об этом позаботимся, — ответил, не отрываясь от игры, человек с изъеденным оспой лицом.
— Садись, путник, — пригласил меня пожилой чабан, читавший поодаль от других газету.
Но я уже заглянул в их котел и увидел, что он пуст. Не суждено мне было угоститься хинкалом!
— Что это у тебя в мешке? Не зайца ли поймал на Вачинском перевале? — снова спросил пожилой чабан.
— Нет.
— Может, там у тебя бутыль вина?
— Нет.
— Арбуз у него там, арбуз! — оторвался от карт рябой.
— Что вы, какой арбуз в это время года? — возразил я, недоумевая, почему так дружно все засмеялись.
— Ты что, не знаешь, что ты в лакских горах? — сквозь смех проговорил пожилой.
— Ну и что же? При чем здесь арбуз?
— А вот при чем. Лакцы издавна славятся своей хитростью. И вот поселился здесь один горец с Юждага, и довели его лакцы до того, что пришлось ему бежать на родину без оглядки. Бежал он через бахчу и решил поживиться у своих недругов арбузом. Выбрал самый большой, запихнул в мешок и двинулся дальше. Вечером, уже в долине, собрался поужинать, достал из мешка арбуз, разрезал и глазам своим не верит: в нем сидит, скорчившись, маленький лакец...
Я подумал, что неплохо бы заглянуть, не скрывается ли в моем горшке какой-либо балхарец. И, поняв, что, кроме этой истории, чабаны ничем меня не угостят, стал прощаться.
— Подожди, вечером у нас будет хинкал, — удерживал меня пожилой, очень достойный, по-моему, человек.
— Нет, я спешу. Вот газету я бы взял у вас почитать.