Топи и выси моего сердца. Дневник - Дугина Дарья Александровна

Страдать хочется, но давать себе это осуществлять не могу. Я в последнюю встречу рассказала все. Как есть. Открыто, про агрессию, про то, почему мне не нравились подарки, какая проблема во мне была, которая давала негативную реакцию. Это была исповедь Я не смотрела в глаза, но это была исповедь. Открыла душу, вывернула все наизнанку. И вот тут и нужны были все слова теплые. И поддержка. А не тогда, когда у меня умирали все и я и так могла справиться. Потому что настоящая боль не приходит в великие трагедии. Помощь нужна была сейчас. Все мастерство и мягкость. Я думала: да, может, сложно. Может, уедет, подумает, напишет в ответ на сильное письмо. В котором пишу снова пронзительно. Но нет. Проблема не во мне. Проблема в тебе. И это обоюдно. Он не ответил, хотя мог видеть. Звонки. Не ответил. Игнор. Он просто пьет. Или спит. И пьет и спит. Легкое решение. Вместо нового начала или попытки бороться – сдаться. Я воспринимаю это как предательство. Меня пырнули ножом в каком-то дворе. Нападавший был русским. В ногу пырнул, не сильная рана. Пойду дальше. А потом и побегу. До свидания, станция Уводь. Просто сон был, просто плохой сон. А чтение рассказов можно, заменить аудиокнигами.

Что мне делать в жизни, чтоб я себе и другим был нужен? – спросил Макар и затих от ужаса. Научный человек молчал по-прежнему без ответа, и миллионы живых жизней отражались в его мертвых очах.[315]

Никита – одно из любимых мужских имен. Не знаю, вроде все понимаю, а почему-то привязалась…И развязаться не могу. Отвязаться.

«Это ты хочешь всех сделать живыми, потому что у тебя доброе сердце. Для тебя и камень – живой, и на луне покойная бабушка снова живет. А на солнце – дедушка!» – сказал Никита.

Днем отец стругал доски в сарае, чтобы перестелить заново пол в избе, а Никите он тоже дал работу – выпрямлять молотком кривые гвоздики. Никита с охотой, как большой, начал работать молотком. Когда он выпрямил первый гвоздь, он увидел в нем маленького доброго человечка, улыбавшегося ему из-под своей железной шапки. Он показал его отцу и сказал ему: – А отчего другие злые были – и лопух был злой, и пень-голова, и водяные люди, а этот добрый человечек? Отец погладил светлые волосы сына и ответил ему: – Тех ты выдумал, Никита, их нету, они непрочные, оттого они и злые. А этого гвоздя-человечка ты сам трудом сработал, он и добрый. Никита задумался. – Давай все трудом работать, и все живые будут. – Давай, сынок, – согласился отец. – Давай, добрый Кит. Отец, вспоминая Никиту на войне, всегда называл его про себя «добрый Кит». Отец знал, что Никита родился у него добрым и останется добрым на весь свой долгий век.[316]

Все равно буду любить Петроград. Все лучшее с Н.[317] – то что не было прожито. А обида пройдет.

Хочу взять и написать, а нельзя взять и написать.

Как бы научиться забывать! Нелегко. А от молчаний еще сильнее нелегко. Завтра уже нельзя так, чтобы нелегко. Надо как-то забыть, забыть, забыть.

Легко. Кое-что важное сказать стоит. Реальный человек и его образ: сильная разница. С образом я продолжу внутренний диалог, с реальным – нет.

Свобода.

О том, как нам не повезло. Но повезло.

Человек и его дела, церковь и государство, школа и торговля, промышленность и сельское хозяйство, даже политика, внушающая наибольшую тревогу, – все они занимают так мало места в природе, и это приятно. Политика – всего лишь узкая полоска поля, и к ней ведет еще более узкая дорога, вон там, вдали. Я иногда направляю туда путника. Если вы хотите заняться политикой, идите по проезжей дороге, вслед за этим человеком, направляющимся на рынок, и пусть пыль с его башмаков слепит вам глаза. Вы придете прямо к цели. Политика, ведь, тоже имеет свое место, она не вездесуща. Я перехожу от нее к другим вещам, как я перехожу с бобового поля в лес, и забываю ее. За полчаса я могу удалиться в такую часть земной поверхности, где человек не обитает постоянно, там соответственно нет и политических убеждений, которые подобны сигарному дыму. [319]

Каждый закат, которым я любуюсь, вселяет в меня желание идти на запад – такой же далекий и прекрасный, как тот, в который садится солнце. Оно передвигается на запад ежедневно и, похоже, подвергает нас искушению следовать за ним. Это Великий Покоритель Запада, пионер, за которым следует нация. Каждую ночь мы видим во сне горные цепи на горизонте (пусть это будет только туман), которые последние лучи солнца окрашивают в золото. Остров Атлантида, острова и сады Гесперид, эти уголки земного рая, по-видимому, были для древних Великим Западом, окутанным дымкой тайны и поэзии. Кто, глядя на закатное небо, не рисовал в своем воображении сады Гесперид и то, что послужило основанием для всех этих легенд? Найдено оправдание моим походам крестовым в сторону Солнца!

Надежда и будущее ассоциируются для меня не с обработанными полями и лужайками, не с городами, а с непроходимыми топями и болотами. Когда я задумывался над тем, что мне нравилось в ферме, которую собирался купить, я обнаруживал, что каждый раз меня привлекало лишь одно – несколько квадратных метров непроходимого болота, того естественного стока, который находился на краю участка. Оно-то и было тем самым алмазом, который ослеплял меня. Я получаю больше средств к существованию от болот, окружающих мой родной город, чем от садов, растущих в поселке. Для меня нет богаче цветника, чем густые заросли карликовой андромеды (Cassandra Calyculata), которые покрывают эти нежные места на поверхности земли.

Конечно, вы можете решить, что я ненормальный упрямец, но все-таки, если бы мне предложили жить по соседству с самым прекрасным в мире садом, когда-либо созданным человеческим искусством, или же рядом с гиблым болотом, я наверняка выбрал бы болото. А значит, и все труды ваши, дорогие сограждане, представляются мне совершенно напрасными!

Когда я хочу отдохнуть, я иду в самый темный и труднопроходимый лес или на пользующееся дурной славой болото. Я ступаю на него с благоговением, как будто попадаю в святое место, некий sanctum sanctorum1. В нем заключена сила, мозг Природы. Девственная почва заросла чащей. На ней хорошо себя чувствуют как люди, так и деревья. Чтобы быть здоровым, человеку нужно видеть вокруг себя столько же акров лугов, сколько требуется повозок с навозом для его фермы. Луга дают ему хорошую пищу. Спасение города не в его праведниках, а в окружающих его лесах и болотах. В таких местах, где один первобытный лес раскинул свои ветви вверху, а другой первобытный лес гниет внизу, рождаются не только хлеб и картофель, но поэты и философы грядущих веков. Такая почва дала миру Гомера и Конфуция и других философов и поэтов; такая местность была прибежищем реформатора, питавшегося акридами и диким медом. [320]

Приснилось, что я его избила. Простудилась. Знобит. Слушаю Земфиру.