Дегустатор - Мастер Чэнь

— Вот это самое главное и самое неприятное. Прочее приятнее, но, как я сказал, ты поймешь это не сразу. Потому что мы с тобой вращаемся в разных кругах. Ты занят делом. Был занят. Ходил по дегустациям и ездил по винным хозяйствам. Я болтаю о том и о сем с людьми, которые что-то знают. И это еще одна причина, по которой у меня… было… пятьдесят пять процентов.

За заклеенной плакатами стеклянной стеной мелькали люди. Они делали там свой автомобильный журнал.

— Кому продал? — наконец заговорил я.

— Дуракам, — сказал Костя. — Они тут ходили кругами вокруг нас очень давно, просили продать, пытались грозить. Потом устроили тот визит налоговиков. Ты нас от этого спас. А если бы не ты, спас бы я. Рейдеры как рейдеры. Наконец, поняв, что с нами надо миром, они повысили ставку. Мне стало интересно. Я пошел и поговорил с людьми, которые все знают. И продал журнал. В конце декабря. Не хотел портить вам Новый год. Ты можешь спросить, почему я с тобой даже не советовался… хотя акционеров все-таки двое…

Я, наконец, посмотрел на него. У Кости сегодня странное лицо, подумал я: то ли он огорчен, то ли радуется.

— А по-то-му, — начал скандировать он, — что у меня была тогда информация, которую не следовало разглашать. А сейчас она уже не такая секретная. Но ты сделаешь правильно, если все равно не будешь её выдавать ни-ко-му. Дело в том, что эти рейдеры купили у нас пустоту. Ничто. Журнала у них не будет. И не потому, что ты там работать не захочешь.

— А Галя?

— Галя возвращается в село Гадюкино, оно же — Родина, завтра и ничего не знает. Может, она бы и поработала какое-то время на новых хозяев. Но… Ну-ка, угадай, какой китайский поэт, нажравшись, отправился ночью кататься на лодочке и попытался поймать в реке луну?

— Ли Бо, — сказал я, поскольку это был единственный знакомый мне китайский поэт.

— Правильно, господин дегустатор! Он и был. Ли Бо. Попытался поймать луну, перевернулся, упал в воду и сдох, поскольку утонул. И так случится с каждым, кто… Так вот, журнала не будет. Потому что вина не будет.

Я внимательно посмотрел на Костю. Кто-то мог бы подумать, что он тяжело пьян. Редактор винного журнала или винный аналитик не может быть пьян, это нонсенс. Но если он уже не редактор?..

— Про эти самые марочки, которые надо наклеивать на бутылки на таможенных складах на территории России, слышал? — поинтересовался Костя, раскачиваясь на стуле. Кажется, его сплетенные на коленях пальцы хрустели.

— Бред, — сказал я.

— Он, — подтвердил Костя и показал идеальные зубы.

— Это невозможно, — добавил я. — Тогда ни одна винная компания не сможет торговать, потому что…

Я замолчал.

— Потому что, — траурным голосом сказал Костя, — таможенные склады к этому не готовы. Нет у них никаких марочек. Никто не может поэтому ввозить вино. Это все равно, что взять и ограбить все винные компании сразу. Значит, невозможно. Да?

Я молчал.

— В России возможно все, — провозгласил Костя.

— Пустые полки винных магазинов? — с презрением спросил я.

— Подожди до лета, увидишь, — сказал он.

— Разорение отрасли экономики объемом в пять-шесть миллиардов долларов, которая растет на тридцать процентов в год?

— Пофигу. В России, скажу снова, возможно все. И это уже официально.

— Но через полгода… Найдут способы наклеить марки на старые вина, придут новые…

— А ты интересовался, сколько импортеров, и какие, выдержат эти полгода? И что за это время произойдет с их расходами на все, кроме как на физическое выживание? Расходами на рекламу, например? Выпускать журнал в две тысячи шестом году не имеет экономического смысла, — завершил он. Вот теперь я все понял.

— А это не все, — продолжал раскачиваться на стуле Костя. — Они спустили с цепи главного санитара нашего дурдома. Твоя книга по Грузии — я отправил макет заказчику. Контракт исполнен.

— Не понял.

— Деньги по контракту теперь наши. Там же, в пакете. В оговоренной пропорции.

— И что?

— А то, что грузинского вина не будет. Совсем. И молдавского тоже. Тоже совсем. Скоро.

— Что значит — не будет?

— Они запретят его продажи. С марками-наклейками или без. Из-за содержания вредных веществ. Из-за подделок. И добавок.

— Что — все подряд? И с маленьких хозяйств Кахетии? И с «Алави»? Все запретят? Какие там могут быть добавки? Они экспортируют вино в Европу. У них европейские рейтинги. Это что за бред? Это невозможно.

— Ты забыл, в какой стране живешь, — торжественно провозгласил Костя. — Они тебе напомнят. В России возможно все. И единственная наша радость…

Тут Костя начал снимать висевшую над его столом тусклую картину с тюльпаном.

— Наша радость в том, что рейдеры всего этого в том году не знали. Не понимали, что не будет винных журналов — долго. Не будет школ сомелье. Не будет винных бутиков и дегустаций. Они поймали луну в реке. Они не знали, что такое Россия. А вот если бы я затянул переговоры до января, то есть до этого дня, то они уже что-то бы пронюхали. И мы все равно остались бы без журнала. Но не получили бы ни-хре-на. Вот об этом ты подумай. Когда поймешь, что я был прав, позвони. А пока можешь мне высказать все. Только не дерись. Ха-ха-ха.

Дальше был несколько более рациональный разговор. Нет, говорил Костя, остальные винные издания до конца года тоже не дотянут. А если дотянут, то неясно, какие. Видимо, худшие. Контракты по рекламе исполняться просто не будут — рекламодатели уж как-то сообразят, что у них форс-мажор.

Правда, оставались еще те компании, которые по странному совпадению планировали начать свой бизнес именно в этом году. У этих проблем не должно быть («сообразил, значит, зачем все делается», — заметил Костя). Но такие начнут заполнять нижний, супермаркетовский этаж рынка. Строго говоря, им реклама не будет нужна еще минимум год.

Логика идиотизма расшифровке поддается плохо. Но я все не мог поверить, все бился об эту стену, пытаясь вычислить момент: а если мы начнем сначала — в августе, чтобы первый номер вышел зимой?

— Начни, — благосклонно сказал Костя, кивая почему-то на мешок, из которого торчали круглые горлышки персикового сока. — Ты сможешь. Но риск слишком велик для меня. Винные издания в итоге будут. Собственные издания компаний, которым надо как-то рекламировать свою продукцию. Это уже не аналитика, это пиар. Плюс пара журнальчиков выживет. Худшие, как у нас всегда бывает. Выживают худ-ши-е. Ничто не возвращается. Я ухожу с этого рынка счастливым. С прибылью.

Пауза, мои собственные — почти безразличные — слова: «Что ты будешь делать?»

— А, — сказал Костя, и голос у него снова стал человеческим. — Я все ждал, когда же ты немножко отойдешь. Если учесть, что у меня на это ушла пара месяцев, то ты молодец. Так вот я. Я стану продавцом.

И он замолчал, гладя пальцами золотую резьбу рамы — той самой картинки с тюльпаном.

— Мне нужен год. На обучение, — продолжил он, проводя другой рукой по седым волосам.

Краем глаза я уловил за стеклом движение и быстрые взгляды в нашу сторону. Они там, похоже, знали, что за разговор между нами происходит. И думали только об одном: хорошо, что пока — не с ними.

— Тут такая занятная со мной произошла история, — сказал Костя, продолжая гладить золото багета. — Ты этот цветочек замечал?

— За все эти годы трудно было не заметить, — пожал я плечами. — Сам бы уже нарисовал по памяти. Намертво засел в голове.

— А это есть великий признак. Хороший цветочек, правда?

Костя хочет меня увести подальше от печальных мыслей, подумал я. Ну что ж… Цветочки, бабочки, птички.

— Ничего хорошего, скажу прямо. Тупой такой тюльпан.

— Но у тебя же в голове он, как ты говоришь, засел?

Мне наконец стало интересно.

— Дело в том, что это Купер, — почти нараспев проговорил Костя.

— Это что-то или кто-то?

— Кто-то. И что-то или нечто. Тут набросок, этюд. К большой картине, тоже с тюльпаном. Я его как-то чисто случайно приобрел году этак в девяносто восьмом, за три тысячи. И не рублей. Купер уже тогда был… кем-то.

Повисла пауза.

— Ты держал тут, в офисе, над столом, картину за три тысячи долларов? — наконец прервал я молчание.

— Считай это моим маленьким экспериментом над уборщицами. Эксперимент удался. Его не замечали. Цветочек и цветочек. Тем временем шел другой эксперимент. Видишь ли, у меня все это время оставалось множество друзей — галеристов. Настоящих, коммерческих, а не всякой шпаны, типа…

— Айвазовский в Лондоне?

— Айвазовского в Лондоне одни новые русские покупают у других. Больше никто его даром не возьмет. В мире есть стабильный и всем известный комплект коммерческих художников, чьи работы — вторые деньги. Гарантированная ликвидность, пусть медленная, по цене всегда выше предыдущей. В любой галерее мира. В России таких художников, ну, скажем, шесть. Купер в том числе. Да, так ты не перебивай! — вдруг вскинулся Костя, и я увидел, что он, оказывается, чем-то очень доволен. — Ты не перебивай! Суть этой истории в том, что, пока мы тут с тобой колбасились с этим гениальным журналом, тюльпанчик Купера тихо висел над столом. И, как я уже сказал, перед Новым годом я позвонил паре знакомых галеристов. И все они в один голос сказали, что не глядя сами купят у меня этот цветочек тысчонок этак за пятнадцать. Минимум. И еще продадут его потом кому-то со скромной наценкой. Вот так.