Витторио-вампир - Энн Райс

Однако они лишь передразнивали меня, издеваясь над моими безуспешными попытками говорить правильно. Я опять потерпел неудачу.

Я направился к мастерской. Споткнулся и чуть не упал. Это были порядочные, честные люди. Через правое плечо у меня свешивались тяжелые сумки, а меч с лязгом, немилосердно бил меня по бедру, из-за чего я то и дело терял равновесие. Надо мной угрожающе нависали высокие стены Флоренции. Я едва не разбился о камни.

– Козимо! – заорал я изо всей силы.

– Мы не сможем отвести тебя к Козимо в таком виде! Козимо не захочет видеть тебя.

– Ах так, значит, вы меня понимаете! Вы услышали меня наконец.

Но человек уже навострил ухо. Порядочный торговец, промокший до костей в своей одежде неяркого зеленого цвета, и, несомненно, только из-за меня. Я и сам бы не вышел из дому в такой ливень. Бессмысленно. Они наткнулись на меня, валяющегося под дождем прямо на пьяцца делла Синьория.

– Дождь скоро кончится, и небо прояснится.

Прямо перед собой я увидел вход в мастерскую Фра Филиппо. Ставни начали открывать только что – когда унеслись грозовые тучи и лужи просыхали на вымощенных камнем улицах. Люди уже выходили из домов.

– Посмотрите на этих людей, вон там! – закричал я.

– Что, что ты говоришь?

Пожимая плечами, они все же помогли мне. Старик даже поддерживал за локоть.

– Мы должны отвести его в Сан-Марко. Пусть о нем позаботятся монахи.

– Нет, нет и нет, мне нужно поговорить с Козимо! – настаивал я.

И снова они пожимали плечами и качали головами.

Вдруг я остановился. Меня качнуло, и, чтобы обрести равновесие, пришлось ухватиться за плечо младшего из них.

Я пристально смотрел на недоступную мастерскую.

На улице – скорее, в проходе между домами – с трудом могли разойтись две лошади, да и для пешеходов она была небезопасна, а каменные фасады почти заслоняли свинцово-серое небо. Окна были раскрыты, и, казалось, стоявшая возле одного из них женщина, стоило только протянуть руку, могла бы коснуться стены дома на противоположной стороне.

Но что это? Кто это стоит прямо перед мастерской?

Я их увидел. Я увидел их обоих!

– Посмотрите, – сказал я снова. – Вы их видите?

Они ничего не видели. Господи, фигуры тех двоих перед мастерской были такие яркие, будто их покрасневшая кожа и просторные одеяния освещались изнутри!

Я перевесил сумки на левое плечо и обхватил правой рукой рукоять меча. При виде открывшегося мне зрелища я устоял на ногах, но глаза мои, должно быть, были круглыми, как блюдца.

Два ангела ссорились. Два ангела, крылья которых лишь слегка шевелились в такт их словам и жестам, спорили между собой, стоя возле самой мастерской.

Они не обращали внимания ни на кого, да и их никто не видел. И они ссорились друг с другом, эти белокурые ангелы, – я узнал их по картинам Фра Филиппо и различал их голоса.

Я узнал одного из них по крутым локонам, по голове, украшенной венком из мелких, искусно подобранных цветочков, по просторной мантии малинового цвета, по ярко-голубому, небесному нижнему одеянию, отделанному золотой каймой.

А что касается другого, я безошибочно узнал и его – по плешивой голове с полоской мягких коротких волос, по золотому воротнику и знакам отличия на его мантии, а также по рукавам, обильно расшитым орнаментом.

Но лучше всего мне были знакомы их невинные розоватые лица и невозмутимо спокойные глаза.

Погода улучшалась, мрачноватая и ветреная по-прежнему, но где-то за серыми тучами уже поднималось солнце. Глаза мои наполнились слезами.

– Посмотрите на их крылья, – прошептал я.

Но они ничего не видели.

– Я узнал эти крылья. Я знаю их обоих – видите того ангела со светлыми волосами, у которого локоны волнами спускаются на плечи? Он – с «Благовещения». А его крылья, эти крылья словно как у павлина, сверкающие, синие. А у другого, посмотрите, перья на концах будто осыпаны чистейшей золотой пыльцой.

Ангел с цветочным венком на голове взволнованно размахивал руками, разговаривая с другим; в подобных жестах и позах простой смертный мог увидеть проявления гнева, но между тем никакого раздражения ангел не выказывал – просто стремился к тому, чтобы его поняли.

Я двигался медленно, таща за собой своих полезных помощников-попутчиков, которые не могли увидеть даже того, что разглядел я!

На что я, по их мнению, мог уставиться? Просто глазел на лавки, на учеников, в глубоких сумерках трудившихся в мастерской, на робкие полутона мазков на холстах и тонких досках?

Другой ангел мрачно тряхнул головой.

– Я не согласен, – произнес он спокойным и мелодичным голосом. – Нам не следует заходить так далеко. Ты думаешь, такое не заставит зарыдать меня самого?

– Что? – вскричал я. – Что заставило вас зарыдать?

Оба ангела обернулись. Они пристально смотрели на меня. Одновременно оба прижали свои яркие, разноцветные, нарядные крылья, как если бы пытались таким способом стать невидимыми. Но для меня они оставались не менее заметными – сверкающие, непорочные и столь узнаваемые. В глазах их застыло изумленное выражение. Что было во мне столь удивительного?

– Гавриил! – закричал я. – Я узнал тебя. Я узнал тебя по картине «Благовещение». Вы оба – Гавриилы, я знаю живопись, я узнал тебя: там и тут – Гавриил и Гавриил, как может быть иначе?

– Он видит нас, – сказал ангел, жестикулировавший с таким поразительным красноречием. Он говорил приглушенным голосом, но, как оказалось, слова достигали моих ушей. – Он слышит нас, – произнес он, и удивление на его лице возросло. Однако он по-прежнему выглядел воплощением невинности и, как всегда, слегка обеспокоенным.

– Во имя Господа, о чем ты говоришь, мальчик? – спросил старший из моих попутчиков. – Ну же, соберись с мыслями. У тебя ведь в этих сумках целое состояние. Пальцы унизаны кольцами. А теперь расскажи все толком. Я отведу тебя к твоей семье, если ты хотя бы ответишь, кто ты такой.

Я рассмеялся. Я кивнул головой, но не спускал глаз с двух ошеломленных и изумленных ангелов. Их одежды показались мне легкими, почти прозрачными, как если бы ткань была соткана столь же неестественным образом, сколь неестественной казалась их светящаяся изнутри кожа. Все в их внешности было абсолютно исключительным, все отличалось утонченностью, все было пронизано каким-то внутренним свечением.

«Явившиеся ниоткуда, из воздуха, намеренно притворились, что существуют и действуют» – кажется, таковы были слова Аквината в «Сумме теологии», по которой я изучал латынь?

Ох, как чудодейственно прекрасны они были и сколь надежно удалены от всего остального вокруг, остановившись на улице в ошеломлении, в этой наивной простоте, размышляя и пристально глядя с любопытством и состраданием на меня самого.