Дочь горного короля - Дэвид Геммел

– Ты не так уж и стар, а что до трудной жизни, то ты уже много лет не выглядел таким молодцом. Валка деревьев и постройка домов тебе на пользу пошла. По весне будешь махать клеймором, как гусиным перышком, вот огонь и загорится опять.

Улыбнувшись через силу, Тови обвел взглядом лагерь. Новый общинный дом к югу от них вырос уже футов на пять. Сруб просторный, восемьдесят футов на тридцать – когда его достроят, можно будет собираться вместе по вечерам, и люди воспрянут духом.

– Долго ли еще? – спросил он, кивнув на бревенчатые венцы.

– Дней пять. Нынче рубим лес на северном склоне. Если снегопада не будет, авось и за три управимся.

Народ потихоньку выходил из домов. Обрин, которому кто-то дал кожаные штаны и куртку, пристроился к дереву по малой нужде.

– Не люблю я его, – сказал Тови.

– Да, мужик что твое железо, – поддержал Грейм.

– Это бы пусть, а вот спесь его мне хуже репьев под шкурой. Ты глянь, как он ходит… точно он тут господин, а мы его крепостные.

– Придирчив ты больно. Фелл тоже так ходит. И Сигурни.

– Да, но они-то горцы.

Грейм расхохотался и хлопнул его по плечу.

– А это, по-твоему, не спесь, друг сердечный? Притом Обрин тоже горец. Сын Фелла.

– Надень на волка портки, волком он и останется.

– С тобой сегодня не сговоришься, лорд-ловчий, – сказал Грейм и пошел прочь по снегу.

Тови почувствовал себя виноватым. Кому же ободрять всех остальных, как не лорду-ловчему? Обрин, раздевшись до пояса, обтирался снегом, и Тови различил множество шрамов на его груди и плечах.

– Доброе утро, – холодно молвил нижнесторонний.

– И тебе доброе, Обрин. Что твои парни, постигают науку?

Обрин надел рубашку и куртку.

– Шесть отрядов еще туда-сюда, а остальные… Не могу же я заставлять их учиться, если они не хотят.

– Горца нет нужды учить драться.

Обрин улыбнулся, что случалось с ним редко – но лицо его от этого не смягчилось, а сделалось еще более устрашающим.

– Что верно, то верно, лорд-ловчий. Драться они умеют и умирать тоже. Не понимают только, что воевать – значит не просто подраться и умереть. Что еще и победить требуется. Без дисциплины же ни одна армия победить не может. Когда полководец отдает какой-то приказ, то ему – в нашем случае ей – должны подчиняться беспрекословно. У нас не то. У нас имеется пять сотен героев, которые при виде врага хватаются за клейморы и идут умирать, как Фарлены.

Тови проглотил подступивший гнев. Что смыслит нижнесторонний в клановой гордости и воинской чести? Для чужеземцев война не доблесть, а ремесло. При всем при том этот вояка честен и нельзя сказать, чтобы совсем не прав.

– Ты пойми, Обрин, – мягко заговорил он. – У нас каждый человек на особицу. Споры между кланами всегда решались единоборством, и никакой тактики мы отродясь не знали. Даже воюя с вами… мы просто шли в бой и гибли. Так мы сражались на протяжении поколений. Не знаю уж, способны ли те, что постарше, усвоить твою науку. Так что наберись терпения и попробуй как-то убедить молодых.

– Я уже все доводы исчерпал, – упорствовал Обрин. – Мало им разве примера Фарленов?

– Мы люди гордые. По доброй воле мы пойдем хоть в преисподнюю, но силком нас никуда не загонишь, понял?

– Я подумаю над этим, – сдался нижнесторонний. – Ты ведь знаешь, я не офицер, не военачальник. Всему, что знаю, научился сам за семнадцать военных лет. Но я подумаю.

– С вашего позволения, лорд-ловчий, – с учтивым реверансом сказала девушка, закутанная в теплую шаль. – Мой дедушка слег и подняться не может. Не зайдете ли к нам?

– Иду, девочка, – устало ответил Тови.

Его усталость не укрылась от внимания Обрина. Неверие лежит у него на плечах, как плащ, подумал бывший сержант. С этой мыслью он стал подниматься по склону в пещеру, где собирались его бойцы. Трое, пришедших первыми, уже развели костер. С появлением Обрина разговор оборвался. Два свертка, которые он принес сюда раньше, остались нетронутыми. Мало-помалу, кто поодиночке, кто парами, пришли все двадцать пять человек, сущие дети. На Обрина они смотрели угрюмо и настороженно.

– Сегодня учений не будет, – сказал он. – Мы просто поговорим. Говорить я не мастак, а учитель из меня и того хуже. Но лучшего у вас все равно нет, так что послушайте.

– Зачем это? – осведомился из первого ряда юнец лет четырнадцати. – Ты велишь нам камни таскать – мы таскаем. Велишь бегать – мы бегаем. Охота была слушать речи предателя-нижнесторонего. Твое дело приказывать, наше исполнять.

– Слушать – это и есть мой приказ, – спокойно ответил Обрин. – Мне плевать, нравлюсь я вам или нет. Тут не дружеская пирушка. Я одного добиваюсь – чтоб вы худо-бедно научились защищать своих близких от могущественного врага. Умереть вы готовы хоть сейчас, это я знаю. Фарлены всем показали, как мало горец дорожит своей жизнью. Но ваша смерть победы не обеспечит – победить можно, когда умирает твой враг. Неужели это так трудно понять? Лорд-ловчий говорит, что силком горца ничего не заставишь делать. Это и к ученью относится? Тогда непонятно, как горцы строят дома, ткут шерсть, куют мечи и гнут луки. Всему нужно учиться, и военному делу тоже. Это точно такое же искусство, умение делать ход и отвечать на него. Нижнесторонние, как вы их называете, отлично это умеют.

– Мясники они, вот что, – сказал кто-то сзади.

– Да, мясники, если хочешь. Но в бою они действуют слаженно. Это называется дисциплиной. Дисциплина не имеет ничего общего с честью и доблестью, но лежит в основе всякой победы. – Обрин размотал первый сверток. В одеяле лежала дюжина палочек с большой палец толщиной и в локоть длиной. Он раздал их тем, что поближе, и приказал: – Ломайте!

– Зачем? – ухмыльнулся кто-то.

– Ломайте, и все тут.

Затрещало дерево, и чей-то голос под общий смех подытожил:

– Ну вот, одной премудростью меньше. Научились палки ломать.

– Легко ведь, правда? – беззлобно подхватил Обрин. – Даже ребенку под силу. Именно так, дорогие мои, нижнесторонние с вами и разделаются. Дело тут не в отваге, не в доблести, а в том, что вы разобщены, как эти вот палочки. А вот как воюют нижнесторонние. – Он достал из второго свертка связку точно таких же палочек и бросил ее шутнику. – Покажи, чему научился – сломай их!

Тот хрястнул связкой через колено. Несколько палочек сломалось, но пучок не распался, и юноша сердито кинул его в огонь.

– И что же это доказывает? Дай мне клеймор и увидишь, на что я способен!

– Сядь, парень. В твоем мужестве я не сомневаюсь, а урок мой прост. Вы только что видели две связки по дюжине палочек каждая. Одна ломается, другая нет. Так же и с армиями. На Золотом поле кланы сражались единственным известным им способом: стояли плечом к плечу и махали клейморами, а лучники, пращники, копейщики, тяжелая кавалерия и пехотинцы в броне валили их сотнями. Нет, они не побежали, они остались стоять и погибли, как подобает мужчинам. Сколько мужества потрачено втуне, Бог мой! Видел ли кто-нибудь из вас гибель Фарленов?