Пыль небес - Наталья Игнатова

– Звали. – Тир мотнул головой и сказал по-русски: – Олег Зверь. Это все неправда…

Он встретил два недоумевающих взгляда и повторил на вальденском:

– Это все неправда. Это все уже неважно.

– Тебя продал твой хозяин, – медленно произнес Эрик. – Ты говорил мне, что очень дорого стоишь… Так и есть. И это действительно уже неважно. Ты жив, значит, тебя не убили. Ты живой. Это главное. А я тебе не хозяин, ты мне не принадлежишь, значит, продать тебя я не смогу. Нельзя продавать то, что тебе не принадлежит. Поправь, если ошибаюсь.

– Не сейчас, – сказал Тир, – сейчас я не готов вести дискуссию о праве собственности и торговых сделках. Так мы можем взять эти винтовки, ваше сиятельство?

– Вы можете взять что угодно из того, с чем ты умеешь обращаться и можешь научить остальных.

– Отлично. Тогда вперед.

– Зверь, – пробормотал Падре, – а машину назвал Блудницей. Суслик, твоя наглость превосходит воображение. Неудивительно, что ты все время попадаешь в неприятности.

Оружие, которое нашел Казимир, всем было хорошо, кроме одного: оно было рассчитано на специалиста. Многофункциональное устройство, способное, в зависимости от выбранного режима, поражать противника па расстоянии чем-то вроде очень длинного бича, использоваться как длинное лезвие, как нож или как помесь шокера с кастетом. Фантастическая штучка. Тир в такие не верил, потому что не мог понять, каким образом энергия в них преобразуется в материю. А когда увидел оружие наяву – давно, еще пять лет назад, – усомнился в целесообразности его массового изготовления.

И ведь не ошибся. Казимир сам сказал, что у него на родине дуэльными бронами – да, так они назывались – пользовались только дворяне, да и то не все. С бронами дворяне охотились в каких-то их, дворянских, специальных заповедниках, на каких-то их, заповедных, специальных хищников. Ну и друг на друга. Дуэльные же броны-то.

Ясно было, что в умелых руках дуэльный брон – штука опасная. А уж пара – а броны Казимира были парными – опасна вдвойне. Но умелые руки были только у Казимира… ну может, Тир сумел бы в кратчайшие сроки научиться владению этим странным оружием. А остальные? Им понадобилось бы не меньше полугода на обучение, если все другие дела забросить.

На то, чтобы научиться стрелять из «Перкунасов», привыкнуть к тактильным ощущениям, к мощности выстрела, к тому, что не нужно брать упреждение, у Стаи ушло две недели.

Тир знал, что Шаграт умеет стрелять из арбалета, знал, что стрелять из арбалета умеют Риттер и Мал, но к тому, что стрелять из арбалета умеет Падре, он оказался не готов.

– Этому в семинарии учат? – уточнил он почти серьезно, потому что от нравов и обычаев Саэти привык ожидать чего угодно.

– Я в армии служил, – благодушно объяснил Падре. – С четырнадцати лет и до семнадцати. А в семинарии вообще не учился, меня в монастыре рукоположили, когда девятнадцать исполнилось.

Сейчас ему было двадцать. И армейских навыков Падре еще не утратил.

– Как тебя из армии в монастырь-то занесло? – безнадежно спросил Тир.

– Душевная склонность, Суслик. Тяга к мирной жизни, утешению страждущих и наставлению заблудших. К тому же я законнорожденный, без порока на теле, незазорный в поведении своем и супружестве, что большая редкость в наши суровые времена.

Риттер, случившийся рядом, издал неопределенное скептическое междометие, но не уточнил, к которому из перечисленных тезисов относился скепсис.

А Падре не шутил. Был серьезен и отвечал честно. И Тир не стал спрашивать, как же его из священников занесло в пилоты. Это он понимал без объяснений. Небо есть небо, от него, как от себя самого, деться некуда, хоть в монастырь попади, хоть в преисподнюю.

ГЛАВА 10

Ярость цепная рвется смертью из рук стрелка.

До места все, кроме Тира и Казимира, добирались своим ходом.

Болиды не были созданы для дальних перелетов, и к отдаленным целям пилоты вместе с машинами добирались на авианесущих шлиссдарках. В пилотском кресле, пусть и удобном, устаешь меньше чем за десять часов, а от Рогера до Кунгейже, самого южного города Измита, было почти двое суток полета.

И все же добирались своим ходом. Потому что группа болидов в цветах Геллета, удалившись от Геллета, привлекала ненужное внимание. Даже отправься они на разных шлиссдарках, те люди, которые ожидали действий от Эрика, заметили бы и сосчитали подозрительные машины.

Перекрасить болиды? Нет. До такой низости в Саэти еще не додумались.

Так что шли над облаками, без посадок. Спали по очереди, прямо в машине, которую три других болида, окружив с трех сторон, тянули-толкали вперед.

Стая могла себе это позволить. Стая не уставала в небе. А если и уставала, то гораздо меньше, чем на земле.

А Тир путешествовал на шлиссдарке. Вместе с Казимиром.

Они изображали отпускников. Роль, в которую Тир погрузился всем существом, как в любую другую. А Казимир, тот еще и удовольствие получал от осознания того, что обязан быть раздолбаем и выполняет при этом задание государственной важности.

На шлиссдарке Тир мог не быть собой, не быть Черным, не светиться перед глазами разыскивающих его раиминов.

Он и не был. И не светился.

Добирались почти так же, как пять лет назад летели из Измита в Лонгви. Через Арксвем, столицу Акигардама. Через Нокес, город на юго-западе Альбии. Через Эрниди в Измите. Только на сей раз во всех трех городах сходили с корабля, день-другой посвящали знакомству с местными достопримечательностями – театр, кабак, бордель – и пересаживались на другой шлиссдарк.

Личина была безупречна. Без нее Тир остервенел бы еще в Арксвеме, бросил Казимира, взял Блудницу и умчался на юг, догонять Стаю. А так ничего. Считал, что он в отпуске. В Нокесе догадался вместо кабака отправиться в игорный зал, Казимир потащился за ним и в очередной раз был поражен в самое сердце.

Да, Тиру везло в картах. С учетом того, что любви у него не было и быть не могло, в картах ему везло вдвойне. А он ведь еще и играть умел. А гвардеец, которого он изображал – синтетическая личность, малоприятная, надо заметить, – играть не только умел, но и любил.

– Эрик не прав, – сказал Казимир, когда они поднялись на борт третьего по счету шлиссдарка, – ты не пресуществляешь свинец в золото. Ты пресуществляешь в золото все что угодно. Поделись удачей.

– Поделись породой, – ответил Тир. – Каждому свое, Цыпа.

Пассажиры шлиссдарка с большим интересом пронаблюдали неожиданно возникшую потасовку. Два северянина, явно с утра пораньше принявшие на грудь, подрались между собой, и тот, что побольше, надавал подзатыльников тому, что поменьше. После чего оба, страшно довольные, уселись прямо на палубе, рядом со своими болидами и затеяли играть в карты.

Северяне все до одного – дикари и язычники, это в Альбии знал любой. Но дикари бывают так забавны.

В Кунгейже оба геллетских болида стартовали прямо с палубы идущего на посадку шлиссдарка и понеслись на юго-восток. Мимо города, вдоль побережья, между морем и прибрежными скалами. Их было двое, и Казимир не заметил, когда их стало шестеро. Вот только что машина Тира неслась впереди, а вот уже пять болидов мчатся над водой. Такие же бело-зеленые, как бьющиеся о камни волны.

Тир вывернулся из строя, знаками приказал Казимиру переходить в свободный полет. И вернулся к своим.

Они приветствовали друг друга – Стая, любимцы неба, – они крутили кульбиты, толкали друг друга таранами, делали стойки, ныряли в море и вырывались обратно в небо в сверкающих на солнце брызгах.

Казимир почти сразу перестал их различать, ультрамариново-синие ауры слились во вращающуюся сферу, и лишь изредка в беспорядочной круговерти угадывался болид, отмеченный на носу, у тарана багряно-золотой вспышкой. Тир нарисовал на фюзеляже прекрасную и невинную девочку с кубком в руках, и Казимира бросало в дрожь, когда он, перед полетами, проходил рядом с этой машиной. Непонятно почему, но красота и невинность Блудницы казались ему ужасней самого низкого порока.

Хотя какая, к черту, невинность? Какая красота? Блудница – такая же машина, как все прочие. Тир дал ей имя, но ведь не жизнь и не душу.

Шаграт подбросил тараном какую-то рыбешку с ладонь размером, и Стая радостно вовлеклась в новую забаву, перекидывая друг другу сверкающую, судорожно бьющуюся добычу.

Казимир даже не пытался присоединиться к игре. Никто не прогнал бы его, но он знал, что оказался бы лишним. Вот Эрик, тот мог бы сейчас так же весело и самозабвенно отпихивать соседей, прорываться к рыбешке, ловить ее на таран, перебрасывать на хвост машины, швырять высоко в небо, где кто-нибудь другой, растолкав остальных, уже готов был перехватить добычу. Эрик… всегда такой серьезный. Но очень легко было представить его участвующим в этом безобразии.