Отрок. Женское оружие - Евгений Красницкий

Арина незаметно перевела дух. Это перед своей негаданной ученицей она уверенность изображала, а у самой только что поджилки не тряслись – впервые она кого-то УЧИЛА… до этого разве что сестренок. Оказалось, это новое, увлекательное и неожиданно очень интересное дело. С Анькой сейчас она словно по тонкому льду шла и с радостью видела – получается! Девчонка на глазах другим боком поворачивалась: совсем не дура ведь! Вот и ее тут, как и Андрея, НЕ УВИДЕЛИ. Понятно, для того, чтобы Анютка изменилась и усвоила все то, что ей сейчас рассказывала Арина, одной этой беседы недостаточно, все за один раз не расскажешь, да и она сразу много не впитает, но все-таки, все-таки!

И еще одно. Как бы увлеченно ни занималась Арина с Анькой, а то, что от нее про Алексея услышала, мимо не пропустила… еще бы! Рудный воевода!

«Господи, неужто и вправду тот самый Рудный воевода, про которого дядька Путята сказывал? Вот никогда бы не подумала, что встречу его, да еще где… Хотя… воины всегда воина оценят, это для них главное, а прочее все не важно… И после этого мне будут рассказывать, что Андрея за лютость в бою сторонятся?

Недаром мне в Алексее сам дядька Путята почудился. Такого мимо не пропустишь. Силен, ой силен! И сразу понимаешь, что необычен он, и видел многое, и ума явно недюжинного. Но ТАКОГО я не ожидала: надлом какой-то в нем есть, что-то очень уж тяжкое пережил…

А Анна… Да, вот теперь понятно: Анна для него опора, спасение, она же его к жизни возвращает! А он для Анны… ах ты, Боже мой, это ж он мне отповедь не за себя давал, а за Анну – он на любого кинуться готов, кто не то чтобы опасностью для нее может стать, а просто неудовольствие ее вызвать! Я и не поняла сразу. А боярыня-то только с ним и может себе позволить женщиной быть… просто женщиной, а не боярыней.

…Ну-ну, Анюта, что-то ты мне еще поведаешь? Похоже, знаешь ты много, хоть и сама себе в том отчета не отдаешь. Ну да, при «дурочке»-то не стесняются особо, за словами не следят… Но выпытывать у нее нельзя, сама расскажет…»

Эти мысли даже тенью не отразились на Аринином лице, выражавшем в этот момент только доброжелательное внимание к девчонке, которой такое отношение было явно в новинку.

– Так… – Арина оглядела Аньку с головы до ног. – Вижу, снова боярышня передо мной, бабу-сплетницу прогнали. Легко тебе наука эта дается. Ну, так оно и понятно – лисовиновская кровь свое берет!

Непривычная к похвалам Анька тут же зарделась, открыла рот, чтобы что-то сказать в ответ, и осеклась – не то чтобы задумалась, что и как надлежит отвечать боярышне на похвальные слова, а просто побоялась ляпнуть какую-нибудь глупость.

– Ну вот, совсем ты умница теперь, Аннушка! – снова похвалила Арина. – Язык за зубами держать не все умеют. Речь-то разумная – сила великая, ею с умом пользоваться надо. Если умеешь, то словами и заворожишь, и слушаться себя заставишь, а нет – так только себя перед чужими наизнанку вывернешь да свою слабость покажешь. Потому привыкай свои чувства и страсти в себе держать, а не выплескивать, как это у баб обычно водится. Да и у мужей некоторых тоже… Впрочем, мужей достойных от непутевых как раз по пустозвонству и можно отличить, примечай только, кто языком впустую работает, а кто по делу… Тут тоже внима-ательно надо глядеть, – усмехнулась Арина, вспомнив Илью. – Иной вроде и говорит много, а не столько скажет, сколько сам услышит: собеседника своими словами так опутывает и завораживает, что тот и не заметит, как проговорится, а кто болтал вроде как неумеренно, ничего лишнего и не скажет.

– Ой, а как это?

– Это тоже умение великое, но про него – потом. А пока вспомни, кто у вас из девок самая говорливая и как к ней прочие относятся?

Анна-младшая призадумалась, мысленно перебирая подруг.

– Только не путай разговорчивость и трепливость. Помни про разницу между тем, кто собой владеет, и тем, кто все внутреннее выплескивает, раскрывается и от того беззащитным делается.

– Так все наши, чуть что, так языками трепать начинают, такого наговорят… – начала было Анька.

– А ты в ответ еще пуще! – насмешливо кивнула Арина. – А вот если бы ты ощущала себя боярышней, так ли было бы?

– Н-не знаю… не так, наверное.

– Вот-вот. Попробуй как-нибудь вместо ответа на болтовню девчоночью промолчать по-боярски. Увидишь, что получится. Заодно и время выгадаешь, чтобы достойный и краткий ответ дать.

– Ага, попробую.

– Попробуй, попробуй, случай-то еще сегодня выдастся непременно, и не один, а мы с тобой потом обсудим, что и как получилось, – заговорщически подмигнула она Аньке.

– Ой, сейчас уже девки придут, я и попробую! – оживилась Анька. – Обед скоро. Слышишь, вон за окном отроки шумят, тоже в казарму возвращаются…

Арина оглядела Аньку и покачала головой.

– Ну нет – ТАКОЙ боярышне на глаза лучше никому не показываться. Лицо-то у тебя…

– А что с лицом? – испугалась Анька, хватаясь за щеки.

– Да то… опухшее и красное, словно ты на нем сидела! – Арина протянула ей руку. – А ну-ка, пошли ко мне в опочивальню! Я с боярыней поговорю, чтоб обед тебе ко мне туда же и принесли. А впрочем, сама и схожу на кухню! Заодно прихвачу там капусты и огурцов.

– Зачем? – не сразу поняла Анька, торопясь вслед за Ариной к лестнице – ей и самой не хотелось попадаться на глаза подружкам в таком виде, особенно Машке: уж сестрица не пропустит случая ее уколоть, она еще за утреннее не рассчиталась, когда Анька матушке про ее «урядничество» рассказала.

– Ну совсем ты про все забыла, – усмехнулась Арина. – Лицо твое в порядок приводить будем!

Оставив Аньку сидеть в своей опочивальне с рукоделием, чтобы меньше маялась неизвестностью и хоть чем-то себя заняла, Арина пошла искать Анну. Надо было спросить у боярыни дозволения принести обед Анютке туда же, в опочивальню, да и разговор с девчонкой нельзя было прерывать, а для его продолжения тоже требовалось разрешение. Арина волновалась, не сочтет ли Анна, что она излишне своевольничает, и не потребует ли, чтобы Анютка шла со всеми на кухню, а потом на занятия. Хоть и позволила с дочерью побеседовать, но казалось, она просто ждет, когда Арина уйдет и ее в покое оставит, а в помощь не слишком-то и поверила.

Зато Ариниными словами про то, что ТАКОЕ для девок дело обычное, потрясена и смятена была так, что, забывшись, проговорилась про свою старую боль. Видно, всю жизнь девичий интерес к своему телу считала чем-то ужасным и стыдным, а потому решила, что и Анютка такая же, в мать пошла – как наказание за прошлый грех. А тут оказалось, что зря себя терзала, потому и рвала сейчас душу, что ни за что наказана, что малая шалость ей всю жизнь поломала.

Да-а, с таким открытием еще свыкнуться надо. Проговорилась, а теперь наверняка жалеет, недаром потом предупредила, что про то никто тут не знает. Ну так Арина-то не дура, и без того сразу понятно стало, что о таком забыть надо, и никогда даже намеком не поминать.

Действительно, Анна, выслушав Арину, даже не поинтересовалась подробностями беседы с дочерью и только кивнула согласно:

– Скажи на кухне – я велела. А после обеда… все равно я тебе обещала провожатую по крепости дать… ну вот пусть и проводит… – и как стояла у окна, так и не обернулась.

На кухне царила суета – холопки под грозным взглядом Плавы заканчивали последние приготовления к обеду. Шутка ли – единовременно накормить такую ораву? Даже на постоялом дворе столько человек разом за стол не садилось. Сама Плава и не взглянула в сторону гостьи, продолжая следить за своими помощницами, и, выслушав ее слова, недовольно поджала губы. Но тут же прикрикнула на засмотревшихся было на Арину трех молодух, помогавших ей до этого у печи:

– Чего уставились? Матреха, бегом за капустой, она в погребе в корзине лежит. Евдоха, живо на огород, сорви огурец да сюда тащи! Катька! Не толкись тут, отнеси миски с едой боярышне и вон… Арине, куда велено, да не задерживайтесь – сейчас все обедать придут, мне одной подавать им, что ли?

Холопки, словно очнувшись, метнулись в разные стороны: на кухне старшая повариха явно распоряжалась не хуже, чем Анна в остальной крепости, и помощницы перед ней трепетали.

– Простыня, ты чего тут отираешься? – неожиданно устало и совсем не так сурово, как перед тем холопкам, проговорила вдруг Плава, глядя куда-то за спину Арине. Та непроизвольно обернулась и вздрогнула. Не от испуга – от того, что увидела. В кухонных дверях, полностью заслоняя их, стоял муж. Высокий, широкоплечий, даже как будто и красивый, но… такое детское неосмысленное было у него лицо, что Арине даже не понадобилось смотреть в голубые широко распахнутые глаза, чтобы понять – муж-то он только с виду, а по разуму – сущий младенец…

«Господи! Говорили же братья, Простыня – это же ее муж! Вот уж несчастье…»

А Простыня все стоял, по-детски улыбаясь, и переводил до жути бессмысленные, хотя и совершенно не злые глаза с Арины на Плаву и никак не уходил, загораживая собой дверной проем. Впрочем, Плава тут же шагнула к нему и добавила в голос суровости: