Отрок. Женское оружие - Евгений Красницкий

А еще Арина почувствовала: вот она – властительница… и через дочь перешагнет, если та во вред роду поступит. Когда утром Анна устраивала девкам нагоняй, она тоже сердилась, но не так, скорее, нарочно их строжила, а тут… Вспомнились боярин Корней с Аристархом – такие же… Но то мужи, а оказывается, и жена тоже так может. Еще вчера стало понятно – не проста боярыня Анна Павловна, а сегодня убедилась окончательно.

Впрочем, что тут просто и кто тут прост?

Накануне, когда переправлялись через реку да въезжали в крепостные ворота, сердце зашлось от предчувствия – вот она, новая жизнь! И не важно, что внутри будущей крепости перекопано все, бревна кучами навалены – оно и понятно, стройка в разгаре. Гринька успокаивал: дескать, в посаде почище. Но Аринка только отмахнулась тогда – стройка рано или поздно окончится, грязь уберется и будет здесь… Ох, даже представить удивительно – крепость с высокими стенами, с башнями. А внутри – дома. И тоже невиданные. Вот казарма – новое слово, а запомнилось и даже понравилось своей необычностью, а уж девичья изба-то… Это ж надо – даже девок здесь учат!

И братья, и Илья в один голос говорили, что крепость устроил Михайла, и все остальное вокруг измыслил тоже он. Арина диву давалась: как же так? Не по летам разумен отрок, но все равно мальчишка же еще, братьям ее ровесник – и все это строит? Ну, не сам, конечно – велит строить, но это еще труднее, чем самому делать. И ведь не дед его научил. Корней Агеич в крепости бывает только наездами, хоть внука и наставляет – преемника в нем видит.

Ей, впервые оказавшейся в воинском поселении, все тут было внове. Чувствовалось, что в Ратном все устроено старым обычаем, а в крепости совсем иначе, по-своему, и непонятно – откуда это взялось? Собиралась-то она в дальнее село, затерянное в лесах, а приехала… Сама еще не знала куда, но уж точно не в тихое захолустье.

Анна ее тоже удивила. И по рассказам братьев, и по тому, как уважительно отзывался о матери Михайлы Илья, Арина заранее ожидала от встречи с боярыней чего-то необычного и не ошиблась. Не юна была Анна Павловна – как-никак мать пятерых детей, но хороша собой, сразу чувствовалось – любой молодухе не уступит, а по повадке – княгине впору. Не всякая княгиня имела столько власти, сколько она в Михайловом городке. А как держала себя! Если бы не бабкина наука, Аринка и не заметила бы, какое смятение вчера вызвал у боярыни их приезд.

Даже и не приезд сам по себе, а то, что Андрей о них так заботится. После того, как их принимали в Ратном, такое отношение было вполне ожидаемым, но все равно странно: уж больно все всполошились. Ну ладно, ратнинские кумушки рты пораскрывали, но родня-то Андреева отчего так дивится и беспокоится, хоть вроде бы и не против? Корней Агеич так даже и обрадовался, когда убедился, что она не ворожея. Да чего там – обрадовался! Пообещал вон дочкой назвать, если сладится у них. С чего бы это так? Чужачку, которую увидел в первый раз… Сразу-то, оглушенная всем, что случилось, она и не задумалась об этом, а теперь…

«Вызнать бы, что все-таки с Андреем случилось, ведь неспроста это все, ой, неспроста… И Илья тогда в обозе разговор сразу на другое перевел, когда спросила его, отчего Андрей не женат. И относятся все к нему… странно как-то. Непохоже, что только из-за того, что нем и увечен – иное тут».

Вот и боярыня вчера… При известии об опекунстве ее будто водой ледяной окатило, но ведь даже бровью не дрогнула, словно иного и не ждала. Только глаза и выдали, да и то Аринке одной это ясно стало, хоть и не подала виду, что заметила – понимала, ТАКОГО знания ей боярыня не простит. Не может она позволить свои потаенные страхи и сомнения кому-то показать. А за сегодняшний день Арина еще раз убедилась, как нелегко женщине нести боярское бремя – оно и мужам не всем дано.

Права была бабка – люди у власти особые. И они для власти – всё, и власть для них – всё, и властвовать им надо не только над другими – над собой в первую очередь, над своими чувствами, привязанностями и страстями, не давать им воли. Вот и с Анькой сейчас не мать говорила – боярыня, а мать в это время горючими слезами умывалась, жалела, что ее дочь неразумная сама себя губит…

Арина поднялась по лестнице и остановилась возле двери в горенку, где ждала решения своей судьбы Анна-младшая. Хоть и обнадежила Анну Павловну, но что скажет девчонке, еще и сама не знала; просто жаль ее стало: почувствовала, что не шутила боярыня, и в самом деле готова была отрезать дочери косу, то есть не просто наказать, а отринуть её. И, видимо, не только за одно ее кривляние – еще утром Арина приметила, что Анна-младшая не в меру строптива. И на нее, Арину, косилась с чисто бабьей неприязнью, даже смешно тогда стало: никак, ревнует девчонка к ней кого-то? Вот дурочка – мальчишки на приезжую просто от любопытства пялились, а эта всерьез ее за соперницу приняла!

И мать на неё смотрела с неодобрением, не то что на Марию. Как там боярыня сказала? В обыденных делах дура дурой? Видно, все уже привыкли к тому, что Анютка у них дурочка. Но что-то не верилось Арине, чтобы дочь Анны и сестра Михайлы совсем уж без ума была – не в кого.

Еще утром, когда она стояла за спиной у боярыни и разглядывала девиц, Арина обратила особое внимание как раз на боярышень. Мария явно умна и честолюбива, решительна – пожалуй, даже и чересчур, как иной отрок. Движения резкие, смотрит прямо, будто нет в ней ничего девичьего, хотя хороша собой. Ей бы еще мягкости добавить, плавности движений, мечтательности, что ли, а то что за жена из нее будет?

Анна Павловна строжила утром девчонок – ну чистый воевода, видно было, что нарочно, чтоб проняло их. Сама-то она, пусть и властна, но мужского ничего в ней нет – истинная женщина по повадке. Арине, правда, показалось, что излишне строго она за дело взялась: все-таки не отроков гоняла.

Вон Мария – каждое слово ловит и к себе примеряет, матери подражает, старается, а меры еще не чувствует. А Анютка, напротив, все материны строгости мимо себя пропустила, будто и не слышала, а глаза… мечтательные у девки глаза, и сама она мыслями где-то далеко-далеко. Вот за это-то и получила сразу же – без завтрака осталась. Но самое главное, глупости Арина в ней и не увидела. Дури, правда, много…

«Эх, бабку бы сюда! Жаль, умерла рано, не всему научила. Колдовству и ворожбе, правда, учить и не стала бы, даже и заикаться мне про них не позволяла. Только и без ворожбы многое можно сделать. Как она говорила-то? Главная ворожба – любовь и доброта. Ими любые чудеса творить можно».

Арина улыбнулась про себя: когда-то по малолетству обижалась, думала, дразнит ее старуха. Какое же чудо любовью или добротой можно сотворить? Все казалось, что чудо – это когда среди зимы сад зацветет или на ковре-самолете, как в матушкиных сказках, над землей полетишь. Только потом, уже замужем, поняла – какое…

То, что Фома, уже взрослый, совсем разумный муж, ее, тогда еще совсем сопливую девчонку стал почитать любимой женой да с ней советоваться – чудо. То, что забросил, к удивлению многих, свои бесшабашные гулянки и к жене домой рвался – чудо.

Свекровь все равно заподозрила что-то, уж больно Фома изменился после свадьбы, пусть и в лучшую сторону те перемены оказались. Спасибо, свекровушкин скандальный нрав всем был хорошо известен, оттого домашние да соседи и отмахивались от ее слов. Сочли, что просто ревнует молодую невестку, а свекор покойный так только умилялся и радовался, что сын за ум взялся. Арина все равно остерегалась – уж попы бы точно в чародействе обвинили, хоть и не было в этом ворожбы, только ее ответные любовь и понимание. Да и Андрей… Его-то ведь тоже только с их помощью увидела… Даже страшно подумать, что могла мимо пройти! Разве это не чудо?

А Анютку сейчас жалко, ведь пропадет девка – ни за что пропадет! И не дура она совсем, и сердце у нее доброе – в этом-то Арина не сомневалась. Конечно, косу дочери резать боярыня сгоряча схватилась; когда охолонет, то сама испугается, что чуть было непоправимого не совершила, а вот прочее… Побоятся такую шалую выдавать в Туров, тут подыщут мужа строгого да серьезного. Или как ее саму – подальше куда-нибудь, чтоб не позорила…

Ой ты, Господи, да за что же так? Вон Анна-то какая сейчас – неужто тоже дурой слыла? Значит, пришлось учиться, а жизнь такая штука – не выучит, значит, сломает… Вот и Анютку сломать может, трудно ей придется с таким-то характером. Но как помочь, Арина пока что не знала.

Главная трудность – заставить её слушать. Ещё утром стало понятно: не слышит Анна-младшая ничего и никого. Не слышит, и все тут! Но достучаться до нее надо обязательно, не зря же училась у бабки понимать в людях потаенное, скрытое даже от них самих. Вот и пришла пора ту науку использовать.

С Анькой же явно было неладно. Арине хватило одного взгляда на нее, чтобы понять – не опамятовалась еще, не в себе она: девчонка сидела с ногами на своей лавке и мелко тряслась, тихонечко поскуливая, а при звуке открывающейся двери вздрогнула и отшатнулась к стене, испуганно уставившись на входящую Арину. Видно, поняла там, в пошивочной: если мать ТАК заговорила, то все – не отступится. Хоть валяйся у нее в ногах, хоть топиться беги.