Купите девочку - Виктор Пронин

– Не старайтесь, Павел Николаевич, не тужьтесь... Что бы вы там ни придумали, как бы ни ловчили, поверят мне. Не сомневайтесь в этом – мне поверят, а не вашим вонючим бумажкам.

– Вонючим? – смог наконец усмехнуться Пафнутьев. – Воняет последнее время совсем не от меня.

– Не надо так, Павел Николаевич, – голос Бевзлина мгновенно изменился. – Не заставляйте меня поступать плохо по отношению к близким вам людям. Вы должны извиниться за свой хамский намек. Извинитесь, Павел Николаевич... Прошу вас.

– Да, действительно, я сказал, не подумав, какую-то глупость... – произнес Пафнутьев легко и даже охотно, чем озадачил Бевзлина. – Извините меня, ради бога, дорогой Анатолий Матвеевич. Я готов поклясться чем угодно, что больше никогда не позволю себе чего-либо подобного! Еще раз прошу меня извинить и постараться забыть об этом досадном недоразумении. Простите, Анатолий Матвеевич!

Извинение было столь охотным, многословным, самоуничижительным, что Бевзлин не сразу смог понять, что же произошло. Но его просьба была выполнена, и ему ничего не оставалось, как принять извинение.

– Не надо так унижаться, Павел Николаевич. Мне достаточно было и двух слов. Унижения впереди, как вы понимаете. Я ухожу из вашего дома. Вика меня проводит до двери, надеюсь, поцелует на прощание. Все наши встречи с ней впереди... Вы, надеюсь, понимаете, что на полпути я не остановлюсь, что ваши многословные извинения касаются только сегодняшнего вечера...

– Да-да, конечно, дорогой Анатолий Матвеевич.

– Прекрасно. Вика, не переживай, он извинился и заверил меня, что в будущем будет вести себя прилично. Павел Николаевич, тут Вике предстоит небольшая уборка, к вашему приходу она вряд ли успеет справиться со всем... Но вы уж ее простите, как простили ее мы, да, Вика? Запах хорошего парного говна будет теперь знаком и вам, Павел Николаевич.

Слышимость вечером была гораздо лучше, чем днем, и Пафнутьев явственно услышал рыдание Вики. Вот этого он переносить не мог, потому что в таких случаях считал себя единственным виновником всего, что происходит. Не усмотрел, не предусмотрел, не справился. Оплошал.

– Я хочу, Павел Николаевич, чтобы вы знали свое место. Не думаю, что вы на нем, на этом своем месте, задержитесь долго, что вы вообще здесь задержитесь, но сегодня вам должно вести себя скромно. Вы меня поняли?

– Да, очень хорошо понял.

– И сделаете выводы?

– Можете в этом не сомневаться.

Что-то в последних словах, видимо, насторожило Бевзлина, и он, помолчав, спросил:

– Простите, как вы сказали?

– Я заверил вас в том, что сделаю все необходимые выводы и в дальнейшем вам не придется уделять мне столько своего драгоценного времени, дорогой Анатолий Матвеевич.

– Вы меняетесь прямо на глазах, Павел Николаевич! Это радует.

– Стараюсь.

– До скорой встречи, Павел Николаевич, – сказал Бевзлин.

– До скорой встречи, – проговорил Пафнутьев в трубку, из которой уже неслись короткие гудки. И только после этого, совершенно обессилевший, тяжело опустился в кресло. Подняв через некоторое время голову, он тяжело вздохнул. – Предстоит большая работа.

– Поработаем, – откликнулся из темноты Андрей.

Наутро Пафнутьев пришел в кабинет более обычного сонный, более обычного непричесанный и какой-то ссутулившийся. Он почти не спал в эту ночь. Сначала Вика, рыдая и повторяясь, рассказывала о том, как, открыв дверь своим ключом и войдя в квартиру, она застала толпу народа, а в спальне на их кровати, не раздеваясь, в плаще, сидел какой-то моложавый тип и пил шампанское из ее бокала. Вся квартира была в полном смысле слова загажена, и вычищать ее пришлось чуть ли не до рассвета. И только потом Пафнутьев смог прилечь и поспать два часа, да и то он постоянно просыпался, прислушивался к каким-то невнятным звукам, хотя раньше никогда их не замечал. Вика расталкивала Пафнутьева, едва хлопала дверь подъезда, раздавался гудок машины или громкий голос во дворе.

Когда Пафнутьев уже сидел одетый на кухне и пил крепкий чай с лимоном, раздался звонок.

– Звонят! – прошептала Вика, не смея прикоснуться к трубке.

– Надо ответить, – с хмурой рассудительностью проговорил Пафнутьев и, пройдя в комнату, поднял трубку.

Звонил Бевзлин.

– Доброе утро, Павел Николаевич! – раздалось радостное приветствие. Чувствовалось, что отдохнул Бевзлин куда лучше, чем Пафнутьев. – Как вы себя чувствуете?

– Спасибо, хорошо.

– Извините, что повторяюсь, но мне бы хотелось надеяться, что вы сделали правильные выводы из нашего вчерашнего разговора.

– Можете в этом не сомневаться, Анатолий Матвеевич.

– И в дальнейшем у нас с вами не будет неприятностей?

– Как я могу это обещать... Это не в моей власти.

– Но усилия приложите?

– И в этом не сомневайтесь.

– Знаете, Павел Николаевич, в ваших словах мне все время видится второе дно... Вы отвечаете не только на мои слова, но и еще на какие-то свои мысли... Вам не кажется?

– Мало ли чего мне кажется... В данный момент мне кажется, что я опаздываю на работу.

– Так есть второе дно?

– И третье тоже.

– Вы шутник, Павел Николаевич!

– Тем и жив.

– Вы заметили, что я ничего не говорю о вашем водителе?

– Заметил.

– Считайте, что его нет.

– В каком смысле?

– В прямом. Я не делаю намеков, не говорю иносказательно, не пытаюсь дать понять, я всегда говорю прямо и открыто.

– Это делает вам честь. А как поживает белый «Мерседес»?

– Я вижу, вы тоже не склонны выражаться намеками... «Мерседес» восстановлению не подлежит. А если его и отмоют, то сесть в него я все равно не смогу. Он всегда для меня будет вонять городским говном. До тех пор, пока ваш водитель... Вы меня поняли?

– Да. И после этого запах говна в вашем «Мерседесе» исчезнет? Или вы перестанете его замечать?

– Там воцарится другой запах. Более мне приятный.

– Какой, интересно?

– Говно можно смыть только кровью, Павел Николаевич.

– Мысль интересная. Я ее запомню. Похоже, не только говно, но и все остальное вы предпочитаете смывать исключительно кровью.

– Забавное наблюдение, – усмехнулся Бевзлин. – Я как-то не задумывался об этом... Может быть, вы и правы. Знаете, какой вывод я сделал из этой нашей беседы?

– Скажите, пожалуйста, буду премного благодарен.

– Дерзите, Павел Николаевич. Следовательно, урок не усвоили. Проявляете непокорность, оставляете за собой право поступать, как считаете нужным... Кровь играет в ваших жилах, Павел Николаевич?

– Да, пока она еще там.

– Кто? – не понял Бевзлин.

– Кровь.

– А! – Бевзлин рассмеялся. – Шутите? Это хорошо! Прекрасное качество. Павел Николаевич, вы поставили меня в сложное положение... Я не могу жить спокойно в этом городе, пока вы сидите в своем кабинете. И потому вынужден спасаться.

– Хотите написать явку с повинной?

– Чуть попозже, Павел Николаевич, чуть попозже... – голос Бевзлина сделался холодным, из него исчезли добродушные интонации. – Всего доброго.

– Будьте здоровы, – ответил Пафнутьев. – До скорой встречи, – не удержался он от обычного своего прощания.

И положил трубку.

И вернулся на кухню допивать свой чай.

– Что он сказал? – спросила Вика – она стояла рядом и слушала весь разговор.

– А! – Пафнутьев махнул рукой. – Дурака валял.

Такой разговор состоялся утром, и хмурый, нечесаный Пафнутьев, нависнув над своим столом, медленно перебирая слово за словом, все больше убеждался – схватки не избежать.

– Можно? – в дверь заглянул Андрей.

– Входи. Дома ночуешь?

– А где же еще?

– Завязывай. Сегодня утром звонил Бевзлин... Он сказал, что тебя уже нет. Кровью, говорит, буду отмывать свой «Мерседес».

– Значит, достал я его.

– Да, это тебе удалось. Теперь вот что... Дуй к Овсову, забирай младенца и вези вот по этому адресу. – Пафнутьев набросал на бумажке несколько слов. – Спросишь Антонину Ивановну... Ей и вручишь. Бумажку тут же проглоти. Адрес забудь.

– Так круто?

– Видишь ли, охота идет не только за тобой, но и за младенцем... Он может выступить в качестве вещественного доказательства, если ты мне позволишь так выразиться. В нем, в младенце, остались следы предварительной обработки.

– Значит, и на этом зарабатывают...

– И очень неплохо. Если, конечно, удастся переступить через кое-что в себе самом. Товар хорошо сохраняется, причем с каждым днем цена его растет. Стоит он... Ничего он не стоит. Сообщат матери, что умер ребенок, она поплачет-поплачет да и успокоится. Нового зачнет. А многие мамаши и рады избавиться – эти европейско-американские хмыри с помощью российского телевидения убедили их, что живут они хуже некуда, что ребенка позволить себе не могут. Наши дуры и поверили. Если на Канарские острова поехать она, видите ли, не может, то и ребеночка вырастить ей не под силу. Опять же зеленоглазые телевизионные задрыги об этом талдычат ей с утра до вечера. Ну, ничего, помолясь, доберемся и до них, расчистим их вонючие конюшни.