Кремлевский опекун - Александр Смоленский

Шереметьево встретило его проливным дождем и пронизывающей сентябрьской сыростью. Как эти русские могут жить в таком паршивом климате?! Почему они никак не угомонятся, а все время ностальгируют: где бы ни жили, их тянет домой.

Сильно же въелся в них монгольский ген! Кажется, имперских амбиций от хорошей, особенно за последние годы, жизни поубавилось. Но, видно, ген есть ген и в какой-то момент начинает бунтовать.

Несмотря на то что Тьерри хорошо говорил порусски, наметанное око таксиста сразу распознало в нем иностранца, и он тут же запросил двести долларов, правда, в итоге согласился на пятьдесят евро. Тоже дорого, но все же. Местные люди не особенно торгуются с шоферами.

Гостиницу Тьерри подобрал себе не в центре. Отель был небольшой, но чистенький. Да и обслуживание оказалось весьма приличным, если не обращать внимания на поразительную неблагодарность персонала, симпатии и антипатии которого никак не зависели от размера чаевых.

Никакого сколько-нибудь серьезного плана у Тьерри вообще не было, кроме той информации, которую сообщил ему Готье. Поэтому Пьер не стал задерживаться в номере и на метро отправился на Арбат.

Дом, который он нашел довольно быстро, вызывал двойственное чувство. Он напоминал древнюю женщину, которая уже собралась умирать и поэтому перестала за собой следить. Если же проявить известную долю воображения, то в ней можно было разглядеть благородные черты, стройность форм и даже красоту. Но так или иначе, остатки очевидной старинной архитектуры никак не компенсировали, мягко говоря, затрапезный вид здания.

Грязно-желтая краска на облупившихся стенах. Вход с высокими колоннами со следами былой лепнины и ржавым козырьком над ним. Давно не мытые окна, покрытые толстым слоем пыли, за которыми горели одинокие лампочки...

Тьерри слегка поежился: то ли от уличной сырости, то ли от грустной мысли о том, во что превратился бывший родовой дом его друга. Если этот дом таковым являлся.

Готье, пожалуй, прав – такое престижное место в арбатских переулках наверняка не оставят без присмотра. Жильцов в доме теперь немного, и они с радостью встретят какого-нибудь богатого инвестора, который дал бы им возможность отсюда съехать, а сам занялся восстановлением здания.

Хорошо все-таки, что он приехал до того.

Бывший разведчик позвонил в одну из квартир на втором этаже, где, как ему показалось с улицы, горел свет. Дверь открыла маленькая девочка. Она тут же запрыгала на одной ножке и стала восторженно кричать:

– Бабуля! Бабуля! К нам иностранец пришел!

Поразительно, как русские, независимо от возраста, моментально узнают иностранцев. «Бабулей» оказалась женщина примерно одного возраста с Тьерри.

– Здравствуйте. Вам кого? – низким прокуренным голосом спросила она.

– Сейчас попытаюсь объяснить, а вы сами решите, кого, – пояснил Пьер, который не знал заранее, как его встретят. – Я француз, работаю над книгой о древних русских родах и фамилиях. Этот дом, как мне сказали в архитектурном архиве города, принадлежал до революции известному роду Орловых.

Женщина не выказала к его информации никакого интереса.

– Кто его знает, может, и принадлежал! Нам от этого не легче. А откуда вы так хорошо знаете русский язык? – дежурно поинтересовалась женщина.

– У меня предки по материнской линии имели русские корни, – соврал Тьерри.

– То-то я смотрю, – как-то неопределенно добавила «бабуля». – Жаль, конечно, но я вам тут не помощница. Вам бы с Ильиничной поговорить. Она в нашем доме еще до войны жила. Но она сейчас в больнице, хворает. Как-никак за восемьдесят ей перевалило.

– Что делает? – не понял Пьер слова «хворает».

– Болеет старушка. Только вот в какой больнице, порази меня бог, не знаю. Хотите, отведу вас к ее компаньонке, приятельнице, значит. Может, она подскажет.

Женщина повела Пьера через забитый хламом коридор, мимо общей кухни, откуда разносились малоприятные запахи, от чего хотелось плотно зажать нос платком. Наконец она показала на обшарпанную дверь.

– Здесь. Ну, я пошла?

– А вы бы не могли меня представить?

– Ой, как вы красиво говорите! Представить? Надо же, у нас все по-простому. Представлю, так и быть.

Она без стука распахнула дверь и ввела Пьера в аккуратную комнатушку, заставленную старинной мебелью, которая хоть и покосилась, напоминала о том далеком прошлом, куда, собственно, и хотел заглянуть Пьер. По стенам были развешаны картины и фотографии, они же стояли на комоде, рядом с посудой в серванте. На окнах висели кружевные занавески, а стол был покрыт такой же кружевной скатертью. На кровати у окна сидела маленькая старушка.

– А, это ты, Тонечка? – увидев спутницу Тьерри, улыбнулась пожилая женщина.

– Знакомься, Мария Петровна. Француз вот приехал, интересуется твоей компаньонкой. А вообще-то Орловыми. Сам, наверное, тоже из графьев.

– Какие еще графы! Я из простых служащих. Впрочем, это не имеет значения.

– Присаживайся, граф! – неожиданно пригласила благовидная старушка моложавым звонким голосом на чистейшем французском языке, что никак не вязалось с ее внешностью. – Меня титул графа никоим образом не пугает. Мы сами из рода дворян Соболевских. Чаю изволите?

– Спасибо, не тревожьтесь.

– Как, говорите, вас величают?

– Пьер Тьерри. Я литератор.

– Так что вас интересует? Про Орловых-то?

– Ищу их следы. Вот, говорят, ваша соседка, Ильинична, помнит те времена, когда кто-то из них жил в этом доме.

– Как же? Помнит. Она постарше меня будет. А я уже почти все забыла. Так, лоскутки от шифонового платья...

– У меня друг был во Франции, тоже Орлов, из эмигрантов. Говорил, что у него родственники должны были остаться здесь, в Москве. Сам-то он родился в Париже и никогда их не видел. Вот, на старости лет, решил это исправить. Ну, и меня попросил разыскать.

– Да, жизнь прожить – не поле перейти. Тяжело нам всем пришлось. Я вон тоже всех близких растеряла, одна-одинешенька теперь. Если бы не Ильинична, давно бы богу душу отдала.

У старушки на глаза навернулись слезы. Тьерри решил ее не теребить и пока ничего не спрашивать.

– Эта, Орлова, которой вы, милый человек, интересуетесь, тоже намаялась. Гордая была особа, а дочь тоже ей под стать, хоть и молода. Что толку-то от гордости, если в кармане ни гроша.

– Так вы, получается, тоже Орловых помните? – мысленно радостно потирая руки, спросил Тьерри.

– Помнить-то помню. Но Ильинична наверняка лучше меня их помнит. Пять лет разница в возрасте – это сейчас для нас всего лишь миг. А тогда – особенно для молодых – было целой вечностью. Соседи говорили на кухне, что до войны Орлову, как ее величали, запамятовала, энкавэдэшники буквально затаскали... Еще бы, семья белоэмигрантов! За ней чуть ли не сам Ежов волочился. Я, кстати, сама чудом уцелела. Но это уже после войны было. Другая, как говорится, история... А Орловы, как только началась война и немец подошел к Москве, видно, решили не испытывать судьбу. Сразу уехали в эвакуацию. В Ташкент. Кажется, там мать и умерла, царство ей небесное.

– Почему вы так решили? – затаив дыхание в ожидании ответа, осторожно, дабы не спугнуть удачу, спросил француз.

На самом деле его душа ликовала, так как упоминание Марии Петровны об эвакуации семьи Орловых практически точно совпало с информацией Жана Готье.

– А чего решать? Бывшая графиня прислала както весточку, писала, что очень ей худо в тамошнем климате. А потом как отрезало. И после войны не вернулась. Значит, умерла. Если бы не умерла, вряд ли тогда в ее комнатушку вселили ветерана.

– Остались какие-нибудь вещи? – не надеясь на удачу, полюбопытствовал Пьер.

– Не знаю, господин Тьерри. Не помню, – разочаровала его старушка.

– А письмо?

– Какое еще письмо?

– Ну, то, что она прислала из эвакуации. Вы же только что рассказывали...

– Так его же не моей маме писали, а как раз маме моей подружки – Ильиничны, как вы ее весьма вольно величаете.

Француз смутился, а старушка задумалась. Потом тяжело поднялась с кровати и пошаркала к комоду, достала из ящика какие-то ключи и тут же положила на место.

– Нет, так неприлично будет, – словно объяснила она сама себе. – Ключи-то от дверей Ильиничны у меня, но без ее воли нельзя. Заходите к нам, когда Клавдия Ильинична поправится. Запишите мой телефон.

Вернувшись вечером в отель фактически ни с чем, Пьер ощутил необыкновенную усталость. Спину ломило, ноги гудели. Что значит давно не гулял по Парижу, все в машине и в машине. Хотя какие там расстояния в сравнении с московскими? Но тем не менее непорядок, мимоходом укорил себя он.

Пьеру даже стало лень спуститься в ресторан, хотя он ничего не ел после того, как слегка «поклевал» в самолете.

Эйфория по поводу вроде бы ухваченной ниточки, ведущей к цели – бывший разведчик подразумевал под ней письмо, – быстро улетучилась. И вновь в полный рост встал закономерный вопрос: что дальше? Неожиданно Тьерри, отнюдь не теоретически, а применительно к самому себе осознал, что некогда великой страны под названием Советский Союз, в которой большую часть своей жизни прожила в коммуналке графиня Орлова, давно не существует. Все это огромное пространство поделено на большие и малые государства, плотно оберегающие свой суверенитет и зачастую понимающие под ним свои административные границы. Он воочию представил, что ему вскоре придется хлопотать о визе в Узбекистан или Туркменистан, и ему немедленно подурнело. Пожалуй, бегущей от войны и НКВД графине Орловой с дочерью гораздо легче было добраться туда, чем ему теперь.