Кремлевский опекун - Александр Смоленский

– Ну, ты и отъелась на дядькиных харчах! – подтрунивали ничего не подозревающие одноклассницы, когда ей пришлось скинуть кое-что из своего балахонного одеяния.

Беременность по-прежнему никто не подозревал, но природа делала свое дело: вызревающий плод преобразил фигуру, готовя юный организм к родам. Мальчишки уже просто не успевали глотать собственные слюни, разбуженные гормоны бунтовали, вырывались из оков.

Хорошо, что впереди были каникулы. В этом Насте виделось спасение от всех бед. Она с тревогой, неумело подсчитывала дни, оставшиеся до родов: если все сложится нормально, ей не придется пропускать занятия, не надо будет объяснять и оправдывать свое отсутствие. О том, где и как рожать, что делать, когда ребенок появится на свет и во весь голос заявит о себе, она просто не думала, твердо зная лишь одно – что бы ни произошло, никто не сумеет отнять его у нее.

Роды начались неожиданно. Дома никого не было. Добровольский на неделю укатил в Москву по какимто одному ему ведомым делам, а и без того отдалившийся от нее Дима вел себя и не как любовник и не как брат. Днями и ночами он пропадал на рыбалке с понаехавшими на летний сезон гостями. Насте стало страшно одной, хотя отсутствие домочадцев многое упрощало.

Когда появились первые редкие схватки, она почему-то опять решила, что отравилась или объелась чем-то. Но схватки участились, трусики пропитались странной влагой, и она догадалась, что скоро родит. Уже нельзя было ничего задержать, ни ускорить. Момент, о котором она не хотела думать, но которого ждала с затаенной радостью и нетерпением, подоспел сам собой.

Дальше Настя действовала, полагаясь лишь на свой женский инстинкт и бессистемно нахватанную информацию. До боли сжав зубы, она добралась до ванной и наполнила ее теплой водой. Где-то она вычитала, что если ребенок появляется на свет в воде, у него появляется несколько минут, чтобы приспособиться к новой жизни. Тем временем схватки участились. Она ощутила, что стали отходить воды. На ослабевших ногах она из последних сил перелезла через край ванны и улеглась в приятно согревающую воду.

Боль все нарастала, и, казалось, никогда не кончится. Что-то опустилось и сдвинулось внутри нее. От напряжения и страха девушка утратила способность четко мыслить и понимать. Ей казалось, что в эти минуты все грехи и страдания мира обрушились на нее, что она одна в ответе за них, ей придется сполна искупить их своими нечеловеческими муками. Но почему именно она? Почему все так несправедливо? Разве мало намаялась она в этой суровой и безжалостной жизни?

Сильная боль пронзила всю нижнюю часть тела, парализуя сознание. Ей хотелось истошно кричать, но, единственное, что она помнила, – кричать нельзя, могут услышать, узнать... Она с силой зажала руками рот и дико замычала, как корова, пытаясь хоть как-то облегчить свои страдания. Схватки нещадно следовали одна за другой, но вдруг все разом стихло. Боль отпустила. Настя облегченно вздохнула, расслабилась, но тут же опомнилась и неловко подхватила покрытый слизью нежный розовый комок.

Она испуганно приподняла маленькое тельце, и тут малышка, еле двигая ручками, издала свой первый крик, близкий, родной, который она теперь не спутает ни с одним звуком в мире. Настя крепко прижала к груди мокрое теплое тельце, которое она готова была защитить даже ценой собственной жизни.

...И вот ее Оксанке уже год. Неужели она вновь ждет ребенка?..

И надо же такому случиться, теперь весь город говорит, что Димка ее родной брат! Не может быть, что он ее брат. Но тогда зачем опекун только что на допросе громогласно не возразил?! Почему тогда, в тот первый раз, в доме, он ни словом не обмолвился, что «это не так»? Была бы хоть хрупкая, но все-таки надежда.

Она стала вновь мучительно вспоминать свою короткую детскую жизнь. Но всё вспоминалось какими-то отрывистыми кусками, плохо увязанными между собой. Это еще больше угнетало. Отсутствие цельности вызывало мучительную боль в душе. Наверняка у нее было детство, конечно же были мама и папа. Но она их совершенно не помнила. Они ее любили, не могли не любить. Но кто они? Где? Что с ними сталось?

И Дима... Ведь он был старше. Хотя бы брат должен был ей запомниться? Нет. Его тоже не было в той жизни. Зияющая пустота лишала Настю опоры, не давала покоя, вновь и вновь отбрасывая в прошлое. Моментами всё, что было потом, казалось ненастоящим, готовым в любую минуту рухнуть вместе с ней.

Ее жизнь начиналась с первой, отчетливо зафиксировавшейся картинки: вот Настя, наверное, совсем крохотная, садится на кровать в огромной теплой комнате. Она словно впервые видит эту кровать. Глаза слипаются, и она засыпает, прижимая к груди потрепанную тряпичную куклу, которую кто-то пытается у нее забрать, но она не разжимает рук...

Много раз Настя старательно напрягала память, копалась в ней, пытаясь заглянуть дальше, как бы за эту единственную картинку. Тщетно, прошлое отказывалось приоткрыть хотя бы небольшую щель в отгородившей его плотной завесе.

Появление Добровольского в детдоме было для девочки полной неожиданностью. Оно поначалу обнадежило, но в конечном счете тоже так ничего и не объяснило. Просто в один прекрасный день Настю как бы приподняли и разом перенесли с одной планеты на другую. Время стало неторопливо отмерять очередной свой отрезок, перечеркнув то, что было до него. Так кто же он такой, ее добродетельный опекун? Почему выбрал именно ее? Он ведь даже предварительно с ней не познакомился, ничего не спросил, не поговорил. Девочка хорошо помнила, как взрослые дяди и тети забирали других детей: сначала смотрели как бы со стороны на прогулке, потом приходили снова, дарили счастливчикам игрушки, задавали вопросы, что-то энергично обсуждали между собой.

Владимир Андреевич молча взял ее за руку, попрощался с воспитательницей и увел. Она даже не успела обрадоваться. Хотя, конечно, сердце замирало от радости. Неужели наконец выбрали ее?! Этот строгий офицер ей понравился.

Она еще подумала тогда – а может, отец ее, как и Добровольский, был военным и они вместе служили? Или воевали, и отец его спас, а сам погиб? А может, он и есть ее, Настин, отец? Такая совсем уж крамольная мысль тоже могла иметь под собой реальную основу.

Но увы, Владимир Андреевич никогда ни словом на эту тему не обмолвился, даже не намекнул. И вообще, прожив под одной крышей со своим опекуном почти три года, она знала о его личной жизни не больше, чем соседи и окружающие. Он упорно ничего о себе не рассказывал, ни разу не упомянул даже о том, что был женат. Лишь иногда, крайне редко, извлекал по вечерам из запертого ящика стола лакированную деревянную шкатулку, вынимал оттуда какие-то бумаги и внимательно их просматривал. Лицо его в эти минуты разглаживалось, глаза теплели, и в них появлялись горечь и печаль.

Впрочем, какое ей дело до его личной жизни! Грех ей жаловаться на судьбу – обязанности свои как опекун Владимир Андреевич выполнял старательно, у нее всегда было все необходимое, не хуже, чем у сверстников из благополучных семей. Больше того, не было случая, чтобы он в чем-то Насте отказал. Другое дело, что она сама почти ни о чем его не просила. И наряды дурацкие выбирала сама, вовсю стараясь, чтобы на нее поменьше обращали внимания. А если о себе говорить не хочет, пусть не говорит! В этом они, кстати, похожи – Настя тоже большей частью никому не рассказывала о себе.

Никому. Кроме Димы.

Ну почему все же Добровольский не опроверг, что они брат и сестра?

Она так долго верила в то, что Диму ей подарила сама судьба, что только за одно это должна быть признательна Владимиру Андреевичу. Но если опекун знал, что она – Димкина сестра, могло ли оказаться случайным ее появление в доме?

Хотя нет, не так! Он ведь сказал на допросе, что сам сначала ничего не знал. И все же, почему-то подобрал именно их из тысяч бездомных сирот? Нет, не может это быть простым совпадением.

У них с Димкой так много сходного, общего, объединяющего их разбитые судьбы!

Дима тоже не помнит ни родителей, ни детства, но не смирился, выстоял, не превратился в детдоме в черствый сухарь, в жестокого, недоброго парня, каких на ее глазах детдом выбрасывал пачками, стоило им стать совершеннолетними.

Он и в нее вдохнул животворную энергию, примирил с прошлым и научил смотреть на мир не только глазами затравленного волчонка.

Брат-любовник...

Что страшнее могла уготовить ей судьба? Нет и еще раз нет, она все равно не верит Добровольскому. Она будет бороться за свою любовь! С того момента, как она в первый раз ощутила в себе трепетание новой жизни, их с Димкой объединила вечность. И в этом трепетании – их генетическое прошлое, и настоящее, и будущее.

...Настя вновь вернулась к воспоминаниям о своей первой беременности. Как же упорно она продолжала тщательно скрывать ее. От тайных переживаний лицо ее сильно осунулось, глаза стали западать. Чтобы себя не выдать, ей даже пришлось прибегнуть к помощи косметики, которой она раньше никогда не пользовалась.